Слово «капитал» являлось частью правовой и деловой терминологии задолго до того, как экономисты нашли ему применение. У римских юристов и их последователей оно обозначало «основную часть» (principal) займа в отличие от процента и других дополнительных требований кредитора. В очевидной связи с этим слово «капитал» стало обозначать суммы денег или их эквиваленты, приносимые партнерами в товарищество или компанию, общую сумму активов фирмы и т. п. Таким образом, понятие «капитал» было по сути денежным и означало или реальные деньги, или права на деньги, или некоторые блага, оцениваемые в деньгах. Хотя это понятие не было вполне определено, оно было совершенно недвусмысленным, и в каждом отдельном случае его значение не вызывало никаких сомнений. Скольких путаных, бесполезных и явно глупых споров удалось бы избежать, если бы экономисты придерживались этих денежных и счетных значений данного термина, вместо того чтобы пытаться «углубить» их! Так или иначе, до XVIII в. они вообще едва ли пользовались понятием «капитал». Отбросив вопросы типа: «Создал или нет св. Антонин Флорентийский теорию капитала?» — мы просто отметим, что в XVII в. такие понятия, как богатство, сокровища, запас, часто использовались там, где мы употребили бы слово «капитал», а на протяжении всего XVIII в. и даже в первые десятилетия XIX в. в зарождавшейся теории капитала наиболее предпочтительным было слово «запас» (stock).
«Запас» в значении или материальных ценностей длительного хранения, или производительных материальных ценностей (пример употребления слова «запас» во втором значении встречается у Чайлда: запас инструментов и материалов) был, конечно, объектом внимания и рекомендаций. Однако, когда я говорил, что экономисты поздно нашли применение термину «капитал», я имел в виду его использование в четко сформулированном анализе, включающем «теорию» природы и функций капитала. До Кантильона и физиократов наблюдались только зачатки подобного применения. Читатель будет удивлен, узнав, что, несмотря на то что Кенэ придавал особое значение роли природных факторов, закладку фундамента теории капитала приписывают ему. Однако мы должны идти дальше и ограничиться простым признанием, что в случае с Кенэ мы сталкиваемся с одной из распространенных как в науке, так и в политике ситуаций, когда человек достигает если не противоположного, то совершенно иного результата по сравнению с тем, к которому он стремился. Физиократы даже заложили основы одной из более поздних теорий производительности капитала. Весь процесс, описанный в «Экономической таблице», начинается с некоторых предварительных «авансов» и продолжается в виде ежегодных авансов. Эти авансы — блага, на которые нужно жить или с помощью которых нужно производить, хотя их количество может быть представлено в денежном выражении, и они являются именно тем, что означает слово «капитал» в одном из многих его значений. Эта идея так важна для определения общего характера любой теоретической схемы, которая ее принимает, что мы можем объединить все подобные схемы в одну группу и назвать ее «экономической теорией авансов».
Суть этой идеи была почти тотчас же схвачена Тюрго, в самых общих чертах представившим соответствующую теорию капитала. Он подчеркивал, можно сказать, «вдалбливал» мысль, что богатство, не относящееся к природным факторам (предварительно накопленное движимое имущество), является необходимым предварительным условием всякого производства (Reflexions. UII). Это фактически означает фундамент для будущих попыток рассматривать капитал, взятый в данном значении, как фактор производства. А. Смит по-своему сделал то же самое. Но одной из причин, позволяющих допустить, что А. Смит не знал работы Тюрго Reflexions, опубликованной в еженедельнике «Эфемериды» (Ephemerides, 1769-1770), является то, что его изложение, хотя и бесконечно более подробное, уступает работе Тюрго. По-моему, глава 1 книги II «Богатства народов» содержит то, что сделал сам А. Смит исходя из предложений Кенэ. В этой главе присутствует идея «авансов» капитала и есть намек на производительность (необходимость) капитала, однако вместо теории процента, как у Тюрго (см. ниже, § 7), из идеи Смита вытекает только «таксономия» капитала. Концепция первоначальных авансов по Кенэ вполне возможно, привела к концепции «основного капитала», а «ежегодные авансы» Кенэ — к концепции «оборотного капитала». Затем А. Смит переходит к перечислению различных категорий благ, из которых формируется и тот и другой вид капитала, и к обсуждению того, что следует, а что не следует включить в каждую категорию. Поскольку он выдвигал разные, противоречащие друг другу точки зрения, его таксономия часто оценивалась как не вполне удовлетворительная. Нам нет необходимости вдаваться в обсуждение этого вопроса. Для нас имеет значение только концепция физического или «реального» капитала (который, однако, включал деньги, «приобретенные и полезные навыки всех жителей», а также, хотя это не вытекает со всей очевидностью из перечня Смита, средства существования «производительных» работников), предложенная на рассмотрение теоретикам XIX в., принятая ими с минимальной критикой и получившая в дальнейшем развитие у большинства из них.
То же можно сказать и о теории сбережений и инвестиций Тюрго—Смита. Смит весьма настойчиво утверждает (книга II, глава 3), что «бережливость, а не трудолюбие является непосредственной причиной возрастания капитала», что «она приводит в движение добавочное количество труда», что она делает это «немедленно» (безотлагательно), так как «то, что сберегается в течение года, потребляется столь же регулярно, как и то, что ежегодно расходуется» {Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. С. 249}, т. е. бережливый тратит так же быстро, как и расточительный, только он тратит средства на иные цели, потребление же осуществляется другими людьми, т. е. «производительными» работниками, и «всякий бережливый человек оказывается общественным благодетелем» {там же. С. 251}. Тюрго изложил все это раньше, только менее тяжеловесно. Однако об этом не упоминали ни Кенэ, ни Кантильон, ни Буагильбер. Тюрго явно порвал с антисберегательной традицией, установившейся в его окружении. Я не знаю ни одного более раннего французского экономиста (возможно, за исключением Рефюжа), которому можно было бы приписать роль «предшественника». Из английских экономистов на это может в какой-то мере претендовать только Юм. Несомненно, в XVII в. и ранее множество писателей выступали против роскоши (и порока праздности), особенно против ввоза предметов роскоши; они ратовали за установление законов, регулирующих расходы на предметы роскоши, и рекомендовали экономию, по крайней мере для буржуа и рабочих. Такие идеи завоевали популярность у испанских и английских экономистов. Последние, в частности, утверждали, что неадекватная склонность к сбережениям была одной из причин, осложнивших англичанам задачу потеснить голландцев (к которым они питали завистливое восхищение, считая их очень бережливыми) и лишить их лидерства в международной торговле. Но эти взгляды были связаны с концепцией сбережений и инвестиций, которые в большинстве случаев ограничивались накоплением запасов товаров длительного хранения, в особенности золота и серебра, и соблюдением активного торгового баланса; эта меркантилистская точка зрения будет рассмотрена в следующей главе. Никто не понимал или, во всяком случае, не стремился понять modus operandi (механизм) накопления и капитало образования как таковой. Автором первого серьезного анализа этих вопросов следует считать Тюрго, а А. Смита — первым, кто по меньшей мере внедрил это в сознание экономистов.
Следует отметить два момента, с тем чтобы обратиться к ним позже.
Во-первых, теория Тюрго оказалась невероятно устойчивой. Сомнительно, продвинулся ли Альфред Маршалл дальше нее и совершенно очевидно, что это не удалось сделать Дж. С. Миллю. Бем-Баверк, безусловно, добавил к ней новое ответвление, но в основном он подписался под тезисами Тюрго.
Во-вторых, эта теория не просто была проглочена подавляющим большинством экономистов, она была проглочена вместе с крючком, леской и грузилом. Как будто не существовало ни Ло, ни других, экономисты один за другим продолжали повторять, что только (добровольные) сбережения формируют капитал.
Экономисты просмотрели слово «немедленно», не испытав никаких подозрений. Однако в действительности (какую бы благожелательную интерпретацию мы этому ни дали) данная теория стала означать, что каждое решение о сбережении совпадает с соответствующим решением об инвестировании; таким образом, сбережения преобразуются в (реальный) капитал практически беспрепятственно, как нечто само собой разумеющееся, или, иначе говоря, сбережения практически равнозначны предложению (реального) капитала. Читателю не нужно напрягать воображение, чтобы понять, насколько иной была бы история экономической теории, если бы с самого начала было указано на возможность, а в условиях депрессии большую вероятность, возникновения препятствий, способных парализовать механизм, описанный Тюрго, и превратить сбережения в фактор, нарушающий экономический процесс, в фактор, ставший разрушителем, а не созидателем промышленного аппарата. Подобное допущение не только затупило бы копья современных полемистов, атакующих данную теорию, но также сделало бы более эффективным анализ ситуаций, для которых она совершенно справедлива. Отказ принять некоторые оговорки тем менее простителен, что их можно было заимствовать из работ более ранних, а также современных Тюрго экономистов, особенно из «Максим» (Maximes) Кенэ.
Если сбережениям предоставлена такая роль в драме, то «князь» (т. е. государственные расходы, а следовательно, государственные долги) не может избежать роли главного злодея. Тема государственных долгов, представляющая интерес с точки зрения экономической социологии, а также с точки зрения способов управления финансами, для нас несущественна, поскольку в данной области суждения и пропаганда в значительной степени преобладали над элементами анализа. Следовательно, будет достаточно сказать, что многие авторы прикладывали большие усилия, стремясь обнаружить желаемый эффект, который можно было бы приписать государственным займам. Некоторые из них зашли так далеко, что представили их как фактор общенационального процветания. Однако противоположная тенденция преобладала. Мы предоставляем сторонникам идеологической интерпретации искать корни данной позиции в росте влияния буржуазии, действительно имевший множество оснований для неодобрения финансирования дворянства. Эту тенденцию решительно поддерживали Юм и Смит. Из их теории сбережений следует, что государственный (или любой другой) заем на непроизводственные цели препятствует росту благосостояния. Труднее понять, почему оба придерживались мнения, согласно которому государственные долги в их время были тяжелым бременем, способным привести к банкротству и разорению. Однако они всего лишь выразили общее мнение по данному вопросу. Английское общество действительно было так обеспокоено этой проблемой, что в 1786г. правительство Питта в большем, чем прежде, масштабе возобновило политику выплаты ежегодной суммы в фонд погашения задолженности.
