Мы уже встречались с Буагильбером как с ведущим специалистом в области государственных финансов, а вскоре познакомимся с ним как с экономистом, занимающим одно из главенствующих мест в области теории денег, но, несмотря на это, желательно упомянуть о нем и как о важной фигуре в области рассматриваемой нами «общей теории».
Его называли предтечей физиократов, и легко понять, почему: с одной стороны, он был энергичным защитником интересов сельского хозяйства; с другой стороны, мы находим на страницах его работ такие фразы, как: «Все, что необходимо, — это предоставить действовать природе и свободе» [laissez-faire la nature et la liberte]. Этих фактов достаточно, чтобы поставить политические воззрения Буагильбера в один ряд с соответствующими взглядами физиократов, однако они не могут служить основанием, чтобы считать его предшественником специфически физиократического анализа. Существует сходство между его анализом денег и взглядами на этот счет Кенэ (см. главу 6), но лучше не подчеркивать эту взаимосвязь. Буагильбер был одним из тех теоретиков, кто рассматривал экономический организм как равновесную систему взаимозависимых экономических величин и построил эту систему с точки зрения потребления; здесь он, возможно, опережал других предшественников Кантильона. Его экономическая социология вращалась (почти в марксистском духе) вокруг двух общественных классов — богатых и бедных, существование которых он объяснял так, как это было принято в конце XVIII в. Более сильные индивиды посредством преступлений и насилия захватили в свои руки средства производства и больше не хотят работать; кроме того, — весьма современный штрих, который читатель не преминет оценить, — эти сильные грабители, ставшие богатыми, стремятся копить деньги, а не товары (денежные накопления— «мировой Молох»!), и тем самым обесценивают реальное богатство и нарушают нормальное течение экономической жизни. Упорядочивающий экономический принцип Буагильбер, как и А. Смит более полувека спустя, несомненно видел в конкуренции. С точки зрения анализа это решающее обстоятельство. То, что, придерживаясь этого принципа, он тем не менее не поддержал (в отличие от А. Смита) неограниченную свободную торговлю, несущественно. Дело в том, что данное практическое заключение вытекает из многих дополнительных соображений в совокупности с личными предпочтениями, так что его принятие или непринятие само по себе не служит критерием оценки уровня экономического анализа.
Однако, хотя концепция конкурентного «пропорционального равновесия» Буагильбера была изложена так же ясно, как и концепция Смита, она не превосходила последнюю: ему не пришло в голову дать точное определение своей концепции или исследовать ее свойства. Определяя, подобно Кантильону, богатство (richesse) как наслаждение (jouissance) всем, что может доставить удовлетворение (plaisir), он, как и Петти, утверждал, что богатство не имеет других источников, кроме земли и труда, а дальше просто заявлял, что процесс непрерывного преобразования земли и труда в потребительские блага будет функционировать без задержек, если все блага и услуги будут производиться благодаря ничем не связанной инициативе конкурирующих производителей, как будто это не требовало никаких доказательств. Первым, кто попытался дать (примитивное) математическое определение равновесия и (такое же примитивное) математическое доказательство этого предположения, был Инар, который до сих пор еще не занял в истории экономической теории подобающее ему положение предтечи Леона Вальраса. Великому труду Кантильона повезло больше как благодаря его законченной систематической или даже дидактической форме, так и благодаря тому, что ему посчастливилось получить задолго до публикации (см. сноску ) бурное одобрение и действенную поддержку двух очень влиятельных людей: Гурнэ и Мирабо.
То, что не смог закончить Петти, выдвинувший почти все основные идеи, получило свое завершение в «Эссе» Кантильона. Правда, Кантильон сделал это не как ученик, оглядывающийся на каждом шагу в ожидании руководящих указаний учителя, а как равный учителю исследователь, уверенно шагающий в выбранном направлении. То же самое можно сказать и о Кенэ, который шел своим путем и был учеником Кантильона не в большей мере, чем Кантильон — учеником Петти. Тем не менее в истории экономического анализа мало таких последовательностей, которые так важно заметить, понять и закрепить в нашем сознании, как последовательность: Петти—Кантильон—Кенэ. Эконометрический пыл Кантильона берет свое начало от Петти. К сожалению, потеряно дополнение к «Эссе», содержащее его вычисления. Но, как мы сейчас увидим, результаты, представленные в тексте, достаточно ясно показывают, что их автор исходил из проблем, поставленных Петти (в основном «паритет» между землей и трудом), и использовал его методы. Более того, зависимость или возможная зависимость (это нельзя установить со всей определенностью) Кантильона от Петти выходит за пределы таких важных отдельных тем, как теория скорости обращения денег или теория народонаселения, и касается фундаментальных черт общей теоретической системы. Аналогичный вывод можно сделать, рассматривая связь между работами Кенэ и Кантильона. Их близость очевидна, и разногласия говорят об этой близости не менее ясно, чем единомыслие, поскольку один человек может учиться у другого, не только принимая его учение, но и критикуя его. Действительно, создается впечатление, что некоторые взгляды Кенэ сложились на основе критики работ Кантильона. Поясним наш вывод аналогией: Кантильон для Кенэ и Петти для Кантильона были тем, чем Рикардо был для Маркса. В нашей аналогии Буагильбер остается в стороне, хотя его объединяет с Кантильоном существенное сходство воззрений, а в отношении теории денег его взгляды близки Кенэ. Но в данный момент нам кажется важным сосредоточить внимание читателя на одной четкой и простой линии развития. Единственный способ собрать воедино все упомянутые выше разрозненные общие сведения — посмотреть с высоты птичьего полета на работу Кантильона; иными словами, необходимо поместить здесь «руководство для читателя». К этому я и приступаю.
Первая часть содержит основы аналитической структуры. В первой главе мы видим общий план работы, в котором используются ключевые понятия: земля, труд и богатство. Точно так же, как и у Петти, и столь же ошибочно земля — источник сырья и труд — производственный фактор, придающий природному веществу форму, на равных началах участвуют в производстве богатства, которое представляет собой «не что иное, как пищу, различные блага и все, что делает жизнь приятной» (определение Буагильбера).
Главы 2-6 содержат то, что во всех отношениях является экономической социологией. Во-первых, мы находим здесь теорию общественных классов: владение землей, которое основано на завоевании и насилии, как и у Буагильбера, приводит к появлению трех основных «естественных» классов: землевладельцев, фермеров и рабочих (упомянуты также торговцы и предприниматели, сведенные в одну группу с художниками, грабителями, юристами, нищими; но они только добавлены к этой схеме, а не вписываются в нее). Затем нам предлагается очень интересная теория происхождения деревень, возникновения небольших городов (Кантильон принял «рыночную теорию» возникновения городов, согласно которой они развиваются на основе сначала периодических, затем постоянных рынков), крупных городов и столиц. Создав форму, которой придерживались многие трактаты XIX в. (в каком-то смысле это относится и к трактату Альфреда Маршалла), Кантильон бесспорно доказал свое понимание факта, который так часто не могли осознать менее крупные мыслители. Он понимал, что проблемы любой аналитической общественной науки непременно делятся на две, методологически различные группы: одна группа связана с вопросом, каким образом поведение людей в данное время порождает наблюдаемые нами социальные явления; вторая группа касается вопроса, как данное поведение стало именно таким, как оно есть. В главе 3 мы также найдем размышления о роли местоположения земельного владения; пожалуй, это первая попытка несколько продвинуться в данной области (если пренебречь некоторыми предварительными соображениями, встречавшимися в литературе по сельскому хозяйству).
Переход к чистой экономической науке (имеющей дело с поведением в описанных выше социальных рамках) осуществлен в главах 7-9, где Кантильон ставит несколько предварительных вопросов с намерением вернуться к ним для дальнейшего рассмотрения. Эти вопросы касаются: а) различий в вознаграждении сельскохозяйственных рабочих и ремесленников, а также ремесленников разных специальностей и б) народонаселения.
Первая проблема стала излюбленной для более поздних авторов, в частности А. Смита, и стала стандартной темой в стандартном трактате XIX в. Вторая будет рассматриваться в следующей главе о населении, заработной плате и занятости. Но предвосхищая этот разговор, следует отметить, что Кантильон (явно развивая взгляды Петти) считает, что, с одной стороны, население приспосабливается к спросу на труд, а с другой — его численность регулируется в соответствии с законом выплаты заработной платы на уровне прожиточного минимума, так что его авторитет можно было бы призвать в защиту взглядов Мальтуса, если бы не тот факт, что он также (и в этом он еще ближе к Петти) рассматривал труд как «естественное богатство любой нации» (гл. 16). Это мнение Кантильона указывает, что он мыслит в другом направлении, хотя в действительности между этими идеями нет противоречия. Обе стали общераспространенными доктринами в XVII в.
Подготовив таким образом почву, наш автор представляет теорию, объясняющую на основе издержек нормальную цену или ценность (valeur intrinseque — внутренняя ценность; не обращайте внимания на слово, вызывающее возражение, оно совершенно безобидно). Эта теория, пожалуй, недалеко ушла от схоластики, за исключением того, что Кантильон, доведя до конца теорию Петти, определил ценность через количества земли и труда, участвующие в производстве каждого продукта. Таким образом, возникла очевидная проблема (мы могли бы назвать ее проблемой Петти), которую Рикардо попытался обойти, изъяв землю (см. часть III, глава 6) и оставив только один фактор производства. Кантильон выбирает альтернативный вариант в главе 11 своей работы: труд сведен к земле, поскольку труд «самого ничтожного взрослого раба стоит по меньшей мере... количества земли», которое нужно использовать для удовлетворения его нужд. Или, скорее, поскольку, согласно таблицам Хэлли, около половины детей умирали, не достигнув возраста 17 лет (а также по другим причинам), он стбит вдвое больше этого количества. Другие рабочие получают больше, чем «самый ничтожный раб», но это объясняется или тем, что их труд стбит большего количества земли для производства средств существования, или тем, что их вознаграждение связано с риском. Цифры, касающиеся бюджетов рабочих, которыми Кантильон собирался подтвердить свою оценку, содержались в не дошедшем до нас приложении. Однако нам в любом случае следует отдать должное Кантильону за то, что он сделал первый важный шаг в этой области исследований, получившей значительное развитие в конце столетия. Что касается остального, то в данной главе нет необходимости вдаваться в критику ни самой земельно-трудовой теории ценности (если ее можно так назвать), ни попытки подкрепить ее цифрами. Достаточно сказать, что попытка численного выражения этой теории не является тем, чем кажется, т. е. полной нелепостью, и что успех в данной области не исключен в некотором отдаленном будущем.
Однако давайте повторим следующее:
во-первых, действительно важной является идея эконометрического исследования, дошедшая до нас в виде этой попытки; согласно этой идее, числовые расчеты должны лежать в основе любой науки, какой бы «теоретической» она ни была, если по своей природе она имеет дело с количествами;
во-вторых, арпаны [Арпан (arpent)— старинная французская земельная мера.] земли в год (1 арпан = 330 кв. футов) играли в анализе Кантильона ту же роль, что и рабочие дни в анализе Рикардо.
Отметим также, что в этом состоит рациональное зерно теории нормальной ценности Кенэ: его философские рассуждения о силах природы, создающих ценности, добавили к оперативному содержанию теории Петти-Кантильона так же мало, как философские рассуждения Маркса о способности труда создавать ценности — к содержанию теории Рикардо.
С отклонениями реальных цен от нормального уровня, который у него сводится не к сумме трудовых и земельных, а только к земельным издержкам, Кантильон обходится очень осторожно. В «Эссе» нет ничего, что можно было бы счесть теорией монополии; это весьма существенно, поскольку, как станет ясно из нашего дальнейшего повествования, аргументация Кантильона была построена на гипотезе самой совершенной из совершенных конкуренции, так что любое отклонение от этого совершенства, естественно, приобретает особое значение. Но в «Эссе» много сказано о временных отклонениях по другим причинам: Кантильон уделял много внимания проблеме рыночной цены, отклоняющейся от нормальной; точно так же впоследствии поступал А. Смит. Стоит отметить один из аспектов его трактовки, поскольку он просуществовал практически до Дж. С. Милля. Подобно всем «классикам» XIX в., особенно Рикардо, Кантильон никогда не задавался вопросом, как рыночная цена соотносится с нормальной, а точнее, как последняя возникает (если она на самом деле возникает) из механизма предложения и спроса, который создает первую. Приняв это соотношение само собой разумеющимся, он пришел к необходимости трактовать рыночную цену как отдельное явление и применил объяснение в терминах спроса и предложения только к ней. Так возникла поверхностная и, как показало дальнейшее развитие теории ценности, вводящая в заблуждение формула: нормальная цена определяется издержками (cost); рыночная цена определяется предложением и спросом (подробнее об этом мы поговорим в части III).
В ходе дальнейшего чтения мы еще яснее различаем фигуру Кенэ в будущем, а фигуру Буагильбера — в прошлом. Все сословия (ordres) общества и все граждане государства кормятся или обогащаются за счет землевладельцев (гл. 12). В свете главы 14 это означает только то, что, в то время как все остальные статьи дохода балансируются статьями издержек, в которые входят необходимые расходы на жизнь, производимые получателем дохода, рента землевладельца является исключением из этого правила; иными словами, это доход, получаемый от «бесплатного», т.е. непроизведенного, природного фактора. Следовательно, доход от земли, способы использования которого не обусловлены заранее, может быть израсходован как угодно по прихоти землевладельцев. Их расходы являются неопределенным, и именно поэтому активным фактором, определяющим общий объем национального потребления, а следовательно, и общий объем национального производства. Таким образом, экономическая судьба каждого зависит от «настроений, предпочтений и образа жизни» князя и земельной аристократии. Эти «настроения» определяют «способы землепользования», а также число людей, которые будут заняты и смогут прокормиться в той или иной стране (гл. 15), и величину ее торгового баланса, при условии, что обе его стороны измерены в затратах земли, — а именно этим измерителем пользовался Кантильон, чтобы судить о выгоде и убытках, получаемых страной от внешней торговли. Не все эти положения появились впоследствии в трудах физиократов, например в них отсутствует последний пункт. Но большинство из указанных положений физиократы все же включили в свои труды, поэтому желательно прояснить наше отношение к ним.
Следует различать несколько аспектов.
Во-первых, существует теорема, согласно которой чистая рента является чистым доходом, который объясняется производительностью ограниченных природных факторов: к этому верному и ценному предположению теория после долгих блужданий вернулась около 1870 г.
Во-вторых, утверждается, что это единственный чистый доход и, следовательно, именно сельское хозяйство производит весь чистый доход общества, а ни один другой вид экономической деятельности его не производит. Это положение само по себе неверно, но, подобно трудовой теории ценности, его можно сделать верным, введя достаточное количество вспомогательных допущений или постулатов, таких как абсолютно совершенная конкуренция, стационарное состояние экономики, отсутствие ренты в городах, зарплата на уровне прожиточного минимума, в результате чего труд становится продуктом того, что потребляет работник, и т. д., — все это, однако, лишает данное положение практической ценности.
В-третьих, подчеркивается важность быстрого использования чистого дохода с целью поддержания экономического процесса. Этот пункт не имел особого значения для Кантильона, гораздо больше внимания ему ранее уделял Буагильбер, а позднее — Кенэ.
И в-четвертых, важное значение, и в первую очередь Кантильоном, придается способу траты чистого дохода. Очевидно, это обстоятельство имело практическую ценность, особенно для общества, которое мог наблюдать Кантильон.
Далее, как утверждал Кантильон, продукт земли делится на три приблизительно равные части (три ренты); одна треть возмещает затраты фермера, включая расходы на поддержание его жизни, другая достается в виде «прибыли», а последняя треть принадлежит сеньорам. Эти землевладельцы тратят эквивалент своей трети продукта земли в городах, где, как предполагается, живет приблизительно половина всего населения. Фермеры также тратят часть дохода на промышленные товары, произведенные в городах, — одну четверть от своих двух третей.
Таким образом, эквивалент половины
(1/3 + 1/6)
общего объема сельскохозяйственной продукции уходит в города, в руки торговцев и предпринимателей, а те в свою очередь тратят эту сумму на продукты питания, сырье и т. д. Интерпретация этой схемы, которую сам Кантильон считает не более чем грубым наброском, сопряжена с различными трудностями, однако подробно обсуждать их мы не имеем возможности. Она также содержит ряд интересных моментов, из которых мы упомянем два.
Во-первых, Кантильоном была разработана ясная концепция функции предпринимателя (гл. 13). Она носила вполне общий характер, но он проанализировал ее с особенной тщательностью в применении к фермеру. Фермер выплачивает землевладельцам и сельскохозяйственным рабочим доходы, обусловленные контрактом, которые, следовательно, являются «определенными»; свою же продукцию он продает по «неопределенным» ценам. Так же поступают суконщики и другие торговцы: все они обязуются производить твердо оговоренные выплаты в ожидании неопределенной выручки; таким образом, они являются руководителями производства и торговли, несущими основной риск, при этом конкуренция стремится свести их вознаграждение к нормальной ценности их услуг. Это, разумеется, схоластическая доктрина. Однако никто до Кантильона не сформулировал ее так полно. И, возможно, благодаря ему французские экономисты в отличие от английских всегда уделяли внимание функции предпринимателя и ее центральному значению. Хотя предполагается, что Кантильон никогда не слышал о Молине, и ничто не подтверждает его влияние на Ж.-Б. Сэя, тем не менее можно утверждать, что «объективно» его вклад в изучение данного вопроса (ничего подобного не было ни у Петти, ни у Кенэ) является связующим звеном между обоими этими исследователями. Во-вторых, если мы еще раз рассмотрим представленную Кантильоном последовательность выплат и поставок, которая начинается с разделения на три части валового продукта или дохода от земледелия (три ренты) и, пройдя через некоторое количество промежуточных пунктов, возвращает нас к ее исходной точке— фермерам, то мы тотчас же ощутим, что столкнулись с новшеством, не представленным достаточно отчетливо в схемах предшественников Кантильона или его современников (даже Петти), а в действительности и в схемах большинства теоретиков всех времен. Эти теоретики излагали общие принципы, которые направляют экономический процесс. Но они предоставляли нам самостоятельно изучать, как этот процесс протекает между социальными группами или классами. Кантильон был первым, кто сделал это движение по кругу конкретным и ясным, он первый показал нам экономическую жизнь с высоты птичьего полета. Иными словами, он был первым, кто нарисовал «экономическую картину» (tableau economique).[ Здесь игра слов: «tableau» по-французски может значить и «картина», и «таблица»] За исключением различий, которые едва ли касаются сути, это та же картина, что и у Кенэ, хотя Кантильон и не изобразил ее в виде сжатой таблицы. Таким образом, приоритет Кантильона в том, что касается «изобретения», которое Мирабо с обычным для него щедрым пылом сравнил с «изобретением» письменности, является несомненным. Но поскольку формулировка Кенэ значительно более известна, нам следует сделать ряд необходимых дополнений, связанных с работой Кантильона.
Очевидно, что метод «картины» предлагает особые возможности для исследования монетарных явлений, особенно скорости обращения денег; это одно из его главных преимуществ. И действительно, Кантильон достиг наивысших результатов в этой области. Глава 17 части I, где представлены основы монетарной теории, в целом не является оригинальной: в ней содержится много старого материала, включая делимость, портативность и т. д. золота и серебра, позволяющие рекомендовать эти металлы для выполнения денежной функции. Но часть II (которая включает также теории бартера, рыночной цены и т. д.) посвящена прежде всего деньгам, кредиту и проценту; то же можно сказать и о части III (в ней в основном идет речь о внешней торговле), где мы находим сделанный Кантильоном анализ банков, банковского кредита и чеканки монеты. Рассмотрению основных пунктов этой блестящей работы, оставшейся во многих отношениях непревзойденной в течение почти столетия (вспомним, например, почти безошибочное описание автоматического механизма, распределяющего денежные металлы по странам мира; эту заслугу обычно приписывают Юму), будут посвящены последующие главы.
