Когда мы согласились, что, хотя бы на некоторое время, дальнейшее изучение глубокой рефлексии должно быть отложено, Хаксли снова заявил, что его внезапное осознание, насколько много он ее использовал и как мало он о ней знал, заставляет его решиться продвинуться гораздо дальше в изучении его глубокой рефлексии. Способ и средства достижения ее, каким образом она включает форму подготовки к погружению себя в его писательскую работу и заставляет его утрачивать ненужный контакт с реальностью, были проблемами, чрезвычайно его интересующими. Затем Хаксли предложил провести дальнейшие исследования гипнотических состояний сознания, с использованием его в качестве субъекта. Он просил разрешения, чтобы ему позволили прерывать свои трансовые состояния с целью обсуждения. Это находилось в полном согласии с моими собственными пожеланиями. Он попросил вначале индуцировать легкий транс, возможно, повторный, с тем, чтобы позволить провести исследование его субъективного опыта. Так как ранее он какое-то короткое время был сомнамбулой, его осторожно убедили, что этот факт мог бы помочь ему почувствовать себя уверенным в возможности прервать свои состояния транса на любом уровне, который он пожелает. Он не распознал это как простое, прямое гипнотическое предложение. Читая позднее мою записную книжку, он был сильно удивлен тем, как легко он принимал очевидное предложение без какой-либо догадки и определения характера его на данный момент времени.
Он нашел несколько репетиций легкого транса интересными, но “слишком легко концептуализируемыми”. Это, объяснил он, “простое перемещение внимания снаружи вовнутрь”, так что все менее и менее внимания отдается “внешностям” и все более и более внимания направляется к внутренним субъективным ощущениям. Внешние данные становятся все более тусклыми, более невразумительными, внутренние субъективные ощущения - более удовлетворяющими, пока не наступает состояние баланса. В состоянии такого баланса он имел чувство, что, при наличии мотивации, он мог бы “выбраться и схватить реальность”, что есть определенное сохранение власти над внешней реальностью, но без какой-либо мотивации касательно того, что с нею делать. Никогда он не чувствовал желания углубить транс. Ни одно особенное изменение этого состояния баланса не казалось необходимым, и он отметил, что ему сопутствуют чувства удовлетворения и релаксации. Он гадал, переживают ли другие такие же субъективные реакции.
Хаксли заявил, что легкий транс можно индуцировать с помощью огромного разнообразия методик, некоторые из которых являются невербальными. Результаты на каждом шаге, как интенсивно ощущал Хаксли, полностью зависели от его умственного напряжения. Он обнаружил, что может позволить себе “дрейфовать” (моя фраза) в состоянии легкого транса, откликаясь па предложения, но предполагая в первую очередь ответ только на субъективном уровне.
Он обнаружил, что попытка вести себя в прямой связи с физическим окружением приводила к перенапряжению его усилий и заставляла его хотеть либо выйти из транса, либо уйти туда еще глубже. Он также, по своей собственной инициативе, выдвинул свои варианты тестирования трансовых состояний. Так, до входа в состояние легкого транса он должен был решить обсудить со мной какую-либо тему, имеющую либо не имеющую отношения к делу, в максимально позднее время или даже просто достаточно отдаленное от момента входа. При этих условиях Хаксли нашел такие невыраженные желания вредными существу транса. Так же, любая попытка включить тему реальности, не имеющей отношения к его чувству субъективного удовлетворения, уменьшала транс.
Во всех случаях здесь присутствовало “смутное, но готовое действовать” знание, что можно по желанию изменить состояние сознания. Хаксли, как и другие, с которыми я проделывал аналогичные эксперименты, ощущал сильное желание исследовать свое чувство субъективного комфорта и удовлетворения, но немедленно понимал, что это приведет к более глубокому трансовому состоянию.
Когда Хаксли попросили сформулировать свое понимание доступных ему средств, с помощью которых он мог избежать вхождения в более чем “легкий транс”, он высказал утверждение, что он проделывал это установлением данного временного интервала, в течение которого он должен оставаться в легком трансе. Это давало ему эффект большего осознания того, что в любой момент он может “выбраться и охватить внешнюю реальность”, и уменьшения его ощущения субъективного комфорта и легкости. Обсуждение этого факта и повторные эксперименты обнаружили, что тщательно оформленные в слова предложения, служащие для уменьшения доступности внешней реальности и усиления чувства субъективного комфорта, могут служить средством углубления транса, даже если Хаксли полностью осведомлен о том, что было сказано и почему. Такие же результаты были получены и с другими субъектами с высоким уровнем интеллекта.
При экспериментировании с трансами средней глубины Хаксли, как и другие субъекты, с которыми я работал, проявил гораздо большие затруднения в вызывании и обеспечении достаточно постоянного уровня транса. Он обнаружил, что у него есть субъективная потребность пойти глубже в состояние транса и основанная на интеллекте потребность остаться на прежнем уровне. Результат был таков, что он вновь находил себя “выходящим с целью осознания” окружающей действительности, и что это могло инициировать только неглубокий транс. Тогда он мог направить свое внимание на субъективную комфортность и обнаружить себя уже в состоянии входа в глубокий транс.
В конце концов, после повторных экспериментов, ему были даны и постгипнотическое, и непосредственно гипнотическое предложения оставаться в трансе средней глубины. В таком случае он мог делать это без каких-либо особых забот. Он описал состояние “средней глубины транса” как характеризующееся в первую очередь приятнейшим чувством субъективного комфорта и смутным, неясным, несовершенным сознанием существования внешней реальности, для изучения которой он чувствовал потребность в существенной мотивации. Так или иначе, если он пытался проанализировать хотя бы единичный фрагмент реальности на его объективную ценность, транс немедленно становился значительно менее глубоким. С другой стороны, когда он анализировал фрагмент внешней реальности на его субъективную ценность, например, мягкий комфорт подушек кресла в контрасте с внутренним покоем комнаты, транс становился глубже. Но как неглубокие, так и глубокие трансы характеризовались потребностью каким-то образом ощущать внешнюю реальность, не обязательно ясно, но все же с сохранением некоторого различимого состояния ее.
Для обоих типов транса были проведены эксперименты с целью обнаружить, какие гипнотические феномены могут быть выявлены и в неглубоком, и в средней глубины трансах. Такой же эксперимент был проделан на других подходящих субъектах и также на субъектах, которые устойчиво осуществляли только неглубокий транс, и с теми. кто устойчиво, как казалось, был неспособен идти дальше, чем средней глубины транс. Во всех таких опытах результаты совпадали, и самым важным, казалось, была потребность неглубоко и до средней степени транса загипнотизированных субъектов оставить хотя бы некоторые зацепки за внешнюю реальность и ориентировать их состояние транса на иное, нежели внешняя реальность, но сохраняя при этом, хотя и весьма тонкую по характеру, ориентацию на нее, ощущая ее доступной для немедленной утилизации субъектом.
Другой вещью, которую Хаксли открыл своими собственными усилиями, без моего руководства, и о которой я был полностью осведомлен при работе с другими субъектами, было то. что феномены глубокого гипноза могут быть отработаны как в неглубоком трансе, так и в трансе средней силы. Хаксли, наблюдая глубокий гипноз, подумал о возможности создания галлюцинаторных явлений в неглубоком трансе. Он попробовал достичь этого использованием собственного удовольствия от своего субъективного состояния физического комфорта и добавлением к нему дополнительного субъективного качества, конкретно - приятного вкусового ощущения. Ему оказалось весьма легко живо галлюцинировать различные вкусовые ощущения, смутно раздумывая, что бы подумал я, если бы знал, чем он занимается. Он не знал об усилении своих глотательных движений, происходящих при этом. От вкусовых ощущений он перешел к обонятельным галлюцинация.”, как приятным, так и неприятным. Он не осознавал, что он выдавал это трепетанием ноздрей. В эти моменты он думал, как он впоследствии объяснял, что он имел “чувство”, что галлюцинация полностью “внутреннего типа процессов”, то есть происходящие внутри самого тела, должны быть проще, чем те, в которых галлюцинация проявила себя как внешняя по отношению к телу. От обонятельных галлюцинаций он прогрессировал к кинестетическим, проприоцептивным, и. наконец, тактильным ощущениям. В опыте переживания кинестетических галлюцинаторных ощущений он галлюцинировал себя совершающим долгую прогулку, оставаясь постоянно при сознании, что я присутствую в какой-то неясно осмысливаемой комнате. На какой-то момент он мог забыть обо мне, и его галлюцинаторное хождение могло стать более живым. Он распознал это как показатель моментального достижения более глубокого трансового состояния, о котором он чувствовал себя обязанным помнить, чтобы сообщить мне о нем во время дискуссии после его пробуждения. Он не знал об изменениях дыхания и пульса во время галлюцинаторной прогулки.
Сделав первые попытки визуального и аудиального галлюцинирования, он нашел их гораздо более сложными, и при этом такие усилия имели тенденцию делать менее глубоким или исключать вообще трансовое состояние. В конце концов он заключил, что, если бы он мог галлюцинировать, представляя ритмические движения своего тела, то он смог бы “привязать” аудиальные галлюцинации к этим галлюцинированным движениям тела. Средство оказалось весьма успешным, и снова он поймал себя на мысли, могу ли я слышать музыку, которую он галлюцинировал. Ритм его дыхания сменился и наблюдались слабые движения его головы. От простой музыки он перешел к галлюцинациям оперного пения и затем, наконец, к бормотанию слов, которые, в конечном счете, казалось, становились моим голосом, спрашивающим его о глубокой рефлексии. Я не мог определить, что происходит.
От этого он перешел к визуальным галлюцинациям. Попытка открыть глаза почти пробудила его от трансового состояния. Затем он держал свои глаза закрытыми как в случае легкого транса, так и в состоянии транса средней глубины.
Его первой визуальной галлюцинацией было живое течение его мышления с интенсивным ощущением волнообразно движущихся пастельных тонов меняющихся оттенков. Он соотнес это переживание с его опытами глубокой рефлексии со мной и также с его прежними психоделическими опытами. Он не счел это переживание существенно обоснованным требованиями момента, так как он чувствовал, что лживые воспоминания играли слишком большую роль. Исходя из этого, он умышленно решил визуализировать цветок, когда к нему пришла мысль, что поскольку ощущение движения играло свою роль в аудиальных галлюцинациях, он мог бы использовать сходное средство для создания галлюцинации визуальной. Однажды, восстанавливая свой опыт после пробуждения от транса во время обсуждения его переживаний, он поинтересовался, строил ли я когда-нибудь галлюцинации в моем сознании, комбинируя разные сенсорные поля опыта. Я сказал ему, что это для меня стандартная процедура.
Он работал с визуальной галлюцинацией, “чувствуя” покачивание своей головы из стороны в сторону и вверх-вниз, следуя едва видимому с долей сомнения, ритмически движущемуся объекту. Очень скоро объект стал все более и более различим, пока он не увидел гигантскую розу, наверно, трех футов в диаметре. Этого он не ожидал и таким образом убедился, наконец, что это было не оживленным воспоминанием, но удовлетворительной галлюцинацией. С этим осознанием пришло и осознание того, что он мог очень хорошо дополнять галлюцинацию, добавляя обонятельные галлюцинации интенсивного, “непохожего на запах розы”, одуряюще сладкого аромата. Эта попытка была еще более успешной. После экспериментирования с различными галлюцинациями Хаксли пробудился от своего транса и подробно обсудил, чего он добился. Ему было приятно узнать, что его экспериментальные находки без всяких инструкций или предложений с моей стороны были в хорошем согласии с целенаправленными экспериментальными изысками с другими субъектами.
Здесь мы обнаруживаем, что Эриксон представляет один из наиболее прозрачных примеров систематического понимания и использования репрезентативных систем. Хаксли заинтересован определить, может ли он пережить галлюцинаторный феномен и в легком трансе, и в среднем. Сам Хаксли устойчиво ведет себя согласно принципам, упомянутым выше.
Во-первых, при нахождении в легком и среднем трансе его начальное поведение остается в значительной мере сознательным - он соответственно использует его наиболее высоко оцениваемую репрезентативную систему, кинестетическую, как ведущую, чтобы помочь себе в создании галлюцинаций в других репрезентативных системах.
...использованием собственного удовольствия от своего субъективного состояния физического комфорта и добавлением к нему...
...дополнительного субъективного качества, конкретно -приятного вкусового ощущения...
...от вкусового ощущения он перешел к обонятельным галлюцинациям...
...от обонятельных галлюцинаций он прогрессировал к кинестетическим, проприоцептивным и, наконец, к тактильным ощущениям.
Далее, Хаксли спонтанно выдвигает метод, который мы формализовали в контексте помощи людям в выработке дополнительных карт или репрезентативных систем для организации их опыта, - конкретно, используя ведущую репрезентативную систему для развития другой репрезентативной системы отысканием точки перекрытия или наложения между обеими.
Мэри Лу, женщина за 40 лет, работала в обучающейся группе терапевтов. В процессе высказывания ее затруднений терапевт заметил, что каждый раз, когда она выражала некий комментарий, который был критичен в адрес ее собственного поведения, голос Мэри Лу (его тональность) менялся. Она буквально говорила на разные голоса. Тогда терапевт попросил Мэри Лу повторить какое-то количество критических замечаний. Когда она сделала это, терапевт попросил ее послушать свой голос. Когда она закончила повторение критических ремарок, терапевт подался вперед и спросил ее, чей голос это был. Она сразу же ответила, что это был голос ее отца. На этом пункте терапевт попросил ее закрыть глаза и услышать тот же голос внутри ее головы. Она оказалась способной сделать это с легкостью. Далее, терапевт проинструктировал ее, в то время, как она слушает голос своего отца, видеть движения его губ, его рта, складывающих слова. Когда она выполнила это, ее попросили увидеть остальную часть отцовского лица. Терапевт продолжал работать с Мэри Лу, используя голос ее отца для руководства ею в конструировании полной визуальной репрезентации, которая сочеталась с голосом, который она продолжала слышать у себя в голове. Когда визуальные и аудиальные репрезентации были скоординированы, терапевт использовал полученный материал как основу для установления правил игры, в которую Мэри Лу трала и с собой, и с отцом. Таким образом, в финале в игру были введены все три репрезентативные системы - аудиальная, визуальная и кинестетическая. Методика установки правил, основанная на использовании сначала аудиальной репрезентативной системы и затем добавления других репрезентативных систем (визуальной и кинестетической) - то есть мета-тактика Ш - позволила Мэри Лу переступать через несколько существовавших ранее жестких блоков ее дальнейшего роста.
Этот опыт с Мэри Лу демонстрирует использование мета-тактики Ш. Терапевт замечает внезапный сдвиг в поведении клиента, используя репрезентативную систему, в которой этот внезапный сдвиг происходит, как основу построения более полной структуры ответа (см. “Структуру Магии” -1, гл. 6). Терапевт находит точку перекрывания между репрезентативной системой, в которой сдвиг имеет место, и репрезентативной системой, которую терапевт выбирает как дополнительную. В этом случае, так как начальная репрезентативная система была аудиальная (а именно, голос другого человека), терапевт заставил клиента сформировать визуальный образ рта, который этот голос производит. Как только часть новой репрезентативной системы привязана к начальной репрезентативной системе, терапевт может работать с клиентом, чтобы полностью развить новую репрезентативную систему. Значение такой мета-тактики - эффективно расширить репрезентации клиента в сфере того опыта, который вызывает у него затруднения. Такая расширенная репрезентация приводит клиента к расширенной модели мира и к большему числу выборов из нее для претворения в жизнь.
Хаксли систематически привлекает мета- тактику для того, чтобы помочь себе в создании галлюцинаций в иных, нежели приоритетная, репрезентативных системах, как показывает описание:
...заключил, что, если бы он мог галлюцинировать, представляя
ритмические движения его тела, то он смог бы “привязать”
аудиальные галлюцинации к этим галлюцинированным движениям тела...
...поскольку ощущение движения играло свою роль в аудиальных галлюцинациях, он мог бы использовать сходное средство для создания галлюцинации визуальной.
Равно замечательна, по нашему мнению, прекрасно развитая способность Эриксона проводить визуальные различения и понимать, по минимальным намекам, переживания, испытываемые Хаксли:
... живо галлюцинировать различные вкусовые ощущения, смутно раздумывая, что бы думал я, если бы знал, чем он занимается. Он не
знал об усилении своих глотательных движений, происходящих при этом...
...перешел к обонятельным галлюцинациям...он не осознавал, что выдавал это трепетанием ноздрей.
Способность Эриксона идентифицировать и понимать значение деталей движения тела Хаксли не оставляет сомнения в его (Эриксона) ясном понимании мощности применения репрезентативных систем как организующего принципа в человеческом опыте. Как он утверждает,
...он (Хаксли) поинтересовался, строил ли я когда-нибудь галлюцинации в моем сознании, комбинируя разные сенсорные поля опыта. Я сказал ему, что это для меня стандартная процедура.
Это обсуждение подняло вопросы об анестезии, амнезии, диссоциации, деперсонализации, регрессии, искажении времени, гипермнезии (предмет, трудный для изучения на Хаксли благодаря его феноменальной памяти) и объяснения прошедших подавленных событий. Из этого списка Хаксли нашел, что анестезия, амнезия, искажение времени и гипермнезия возможны при легком трансе. Другие феномены способствовали развитию глубокого транса, начиная с любого серьезного усилия достичь их.
Анестезия, которую он развивал в состоянии неглубокого транса, была наиболее эффективна для избранных частей тела. Когда была сделана ^ попытка достичь анестезии области от шеи вниз, Хаксли обнаружил себя “соскальзывающим” в глубокий транс.
Амнезия, как и анестезия, была эффективной в случае избирательности своего характера. Любая попытка получить тотальную амнезию давала результат продвижения к глубокому трансу, при этом достичь искажения времени можно было довольно легко, и Хаксли высказал положение, что он не был уверен, но сильно ощущал, что он долго использовал искажение времени в глубокой рефлексии, несмотря на то, что первое формальное знакомство с этой концепцией исходило от меня.
Гипермнезия, настолько трудная для изучения вследствие ее исключительной способности вызывать в памяти события прошлого, по моему предложению, тестировалась обращением к Хаксли в состоянии легкого транса с просьбой сказать сразу после вопроса, на какой странице из разнообразных его книг можно найти определенные параграфы. На первое обращение Хаксли пробудился от легкого транса и объяснил: “Правда, сейчас, Милтон, я не могу сделать этого. Я могу с усилием процитировать большую часть из этих книг, но номер страницы параграфа - это не по правилам”. Тем не менее, он вернулся в неглубокий транс, был дан номер тома, прочитано ему вслух несколько строчек параграфа, и он должен был выдать номер страницы, на которой этот параграф находится. Он проделывал это успешно в более чем 85% случаев поразительно острым образом.
После выхода из состояния легкого транса его проинструктировали оставаться в состоянии включенного сознания и выполнить то же задание. К его безмерному удивлению, он обнаружил, что, тогда как номер страницы “вспыхивал” в его мозгу в состоянии легкого транса, в бодрствующем состоянии ему приходилось следовать механической процедуре мысленного завершения параграфа, начинания нового, затем мысленного возврата к предыдущему и затем к попытке угадать. Будучи ограниченным тем же промежутком времени, которым он располагал в состоянии легкого транса, он проигрывал на каждой стадии. Имея позволение брать интервал времени, какой угодно ему, он мог достичь точности примерно 40%, но книги должны были быть прочитанными более недавно, чем использованные в состоянии легкого транса.
Здесь снова мы обнаруживаем поведение, представляющее паттерн, который был обсужден ранее.
В состоянии легкого транса Хаксли имеет доступ к функциям, которые локализованы в не доминантном полушарии:
...номер страницы “вспыхивал” (визуальный предикат) в его мозгу в состоянии легкого транса...
Тем не менее, когда то же задание было опробовано в бодрствующем состоянии или нормальном состоянии работающего сознания, в случае Хаксли, в состоянии с доминирующей кинестетической репрезентативной системой, никакие визуальные образы не были доступны.
...в бодрствующем состоянии ему приходилось следовать механической процедуре мысленного завершения параграфа, начинания нового, затем...
Заметьте, что Хаксли неспособен соотнести с какой-то целостностью свои действия в легком трансе, будучи в бодрствующем состоянии. Задача эта, конечно, - задача визуального воспоминания и функция недоминантного полушария.
Затем Хаксли перешел на то, чтобы продублировать в состоянии среднего транса все то, что он сделал при легком трансе. Он выполнил такие же задания гораздо более легко, но постоянно испытывал чувство “соскальзывания” в глубокий транс.
Хаксли и я обсудили это его гипнотическое поведение в течение весьма значительного промежутка времени, причем Хаксли делал большинство своих замечаний, только если он мог привести свой собственный субъективный опыт в какую-то связь с обсуждавшимися темами. По этой причине обсуждение здесь ограничено.
Затем мы обратились к вопросу глубокого гипноза. Хаксли с легкостью обеспечил глубокий сомнамбулический транс, в котором он был полностью спонтанным образом дезориентирован в пространстве и времени. Он был способен открыть глаза, но описывал свое поле зрения как “стену света”, которая включала меня, кресло, в котором я сидел, его и его кресло. Сразу же он сделал ремарку относительно заслуживающей внимания спонтанной рестрикции его зрения и обнаружил осознание того, что, по какой-то неизвестной ему причине он был обязан “объяснять вещи” мне.
Тщательный опрос выявил наличие у него амнезии на счет того, что было сделано ранее, равно как он не имел никакой осведомленности о нашем совместном начинании. Его чувства, что он должен объяснить происходящее, превратились в непреднамеренную готовность, как только он вербализовал это. Одно из его первых высказываний было: “Да, вы знаете, Я не могу понять мою ситуацию, или почему вы здесь, где бы это ни могло быть, но я должен объяснить вам эти вещи”. Он был убежден, что я понимал ситуацию и что я был заинтересован в получении любого объяснения, которое он захотел бы мне дать, и сказал, что я могу задавать ему вопросы самым небрежным образом. Его присутствие здесь было индифферентным, но автору было очевидно, что он пассивно наслаждался погружением в состояние физического комфорта.
Он отвечал на вопросы просто и коротко, давая буквально и точно не больше и не меньше того. что представляло собой буквальное значение вопроса. Другими словами, он показал тут же точную буквальность, обнаруженную в других субъектах, возможно, большую вследствие того, что он знал семантику.
Его спросили: “Что справа от меня?”
Его ответ был просто: “Я не знаю”.
“Почему?”. - “Я не посмотрел”. –
“Вы сделаете это?” - “Да”. -“Сейчас!” —
“Как далеко, вы хотите, чтобы я посмотрел?”
Это не было неожиданным вопросом, так как я наблюдал это бесчисленное множество раз. Хаксли просто демонстрировал характерный феномен глубокого сомнамбулического транса, в котором визуальная осведомленность ограничивается в некоторой необъяснимой манере предметами, имеющими отношение к трансовой ситуации. Как Хаксли объяснил позднее, - “Я должен был оглядеться, пока постепенно он (конкретный объект) медленно не вошел в поле зрения, не весь сразу, но медленно, как если бы он материализовался. Я действительно верю, что я без тени удивления принимал абсолютно легко то, что я наблюдал, - материализацию вещей... Я воспринимал ее как должное”. Аналогичные объяснения были получены от сотен субъектов. Еще опыт научил меня важности моего приятия роли чисто пассивного спрашивающего, того, кто задает вопрос только с целью получить ответ, независимо от его содержания. Интонация заинтересованности в смысле ответа, как кажется, индуцирует субъекта отвечать так, как если бы ему дали инструкции, направляющие его на то, какой ответ дать. В терапевтической работе я использовал интонации, чтобы извлекать более адекватные персональные ответы пациентов.
С Хаксли я тестировал это, спросив с энтузиазмом:
“Что, скажите мне сейчас, это такие, что находится примерно в пятнадцати футах прямо перед вами?”
Он ответил, несмотря на предыдущий ответ: “Стол”.
- “Что-нибудь еще?” - “Да”. —
“Что еще?” - “Книга”. (Она была ближе к нему, чем ваза). –
“Что-нибудь еще?” - “Да”. –
“Скажите мне сейчас”. — “Ваза”. –
“Что-нибудь еще?” - “Да”. –
“Скажите мне сейчас”. — “Пятно”.
- “Что-нибудь еще?” - “Нет”
Теперь Хаксли полностью вошел в состояние глубокого транса. Здесь проявляется одно из наиболее интересных отличий в лингвистическом поведении субъектов в глубоком сомнамбулическом трансе, в противоположность любым нормальным состояниям сознания или поведения во время трансовой индукции в легком и среднем состояниях транса. В состояниях сознания, связанных с гипнозом, отличных от глубокого сомнамбулического транса, и в нормальных состояниях сознания, люди отвечают на определенные предложения, сделанные в форме вопроса, как на команды.
Например, типичный ответ взрослого англоязычного человека на вопросы, как:
Можете ли вы положить свои руки на бедра ?
Ваши руки находятся на бедрах? заключается в том, чтобы реагировать на это как на данную ему команду:
Положите ваши руки на бедра!
То есть типичный ответ для персоны, на которую эти вопросы направлены, - положить свои руки на бедра. В трансфомационно-лингввистической модели эти феномены известны как разговорные постулаты. Существенно, что процесс проходит следующим образом: если я хочу заставить вас произвести какое-то действие, но не хочу прямо приказывать вам сделать это, я могу выбрать любую из пресуппозиций команды, выполнения которой я хочу от вас, и высказать вам эту пресуппозицию в форме вопроса “Да - нет”.
Конкретно, одна из пресуппозиций команды: Положите ваши руки на бедра ! такая:
Вы способны и вы можете положить ваши руки на бедра. Так как это пресуппозиция команды, простым вопросом вам, способны вы или нет сделать это, я передаю вам команду “вежливо” в форме вопроса.
Команда
Положите свои руки на бедра!
Команда
Пресуппозиция
Вы можете положить свои руки на бедра
Пресуппозиция по принципу разговорного постулата
Можете ли вы положить свои руки на бедра?
Положите свои руки на бедра!
Продолжая дальше развивать лингвистические методики, мы сделали записи Поверхностной Структуры - актуальной формы, которую имеет высказанное предложение, и Глубинной Структуры - репрезентации смысла, который имеет поверхностная структура. Эти два типа предложений, построенные по принципу пресуппозиций и разговорных постулатов, отличает то, что они имеют другой эффект, чем тот, который репрезентируется значением глубинной структуры. Другими словами, отличение поверхностной структуры от глубинной структуры - это нормальный процесс, с помощью которого мы понимаем коммуникации другой персоны. Так или иначе, в этих конкретных случаях мы имеем дополнительную ступень в различении смысла. Именно, если буквальное значение поверхностной структуры -это форма вопроса да/нет пресуппозиций команды, то мы понимаем направленность коммуникации на то, чтобы быть командой, а не буквальным вопросительным значением глубинной структуры.
Обычно, когда человек задает другому вопрос: Что от меня справа?, типичный ответ - либо длинный список предметов, расположенных справа от спрашивающего, в случае, если спрашиваемый знает, что там находится, или же спрашиваемый повернется посмотреть, что там расположено, если он не знает. Так или иначе, есть условия, при которых носитель языка устойчиво будет иметь затруднения для ответа таким образом: либо если отвечающий находится в глубоком сомнамбулическом трансе, либо если отвечающий - ребенок.
Эриксон спрашивает Хаксли, находящегося в глубоком сомнамбулическом трансе:
Что справа от меня?
И Хаксли не отвечает ни немедленным списком расположенных там предметов, ни оглядыванием с целью увидеть, что там находится, но только:
Я не знаю.
Как комментирует Эриксон, способность субъекта в глубоком сомнамбулическом трансе отвечать на буквальное глубинно-структурное значение предложения - прекрасный индикатор того, что субъект находится в глубоком трансе. Так, одним превосходным тестом на глубину транса у многих субъектов будет их способность не отвечать на дополнительный смысл, данный разговорным постулатом. Изучение методик индукции Эриксона открывает устойчивое использование разговорных постулатов во время трансовой индукции. Это соответствует его обычной направленности на разрешающий, нежели на авторитарный подход к индукции. Используя “да/нет” - вопросительные формы подачи команд, он обходит источник контроля и сопротивления, так как он не дает клиенту прямых команд. И далее, соответствуя его направленности на важность различения трансовой индукции и поведения в трансовом состоянии, это лингвистическое различие полезно в определении, на какой стадии процесса клиент находится в данный момент времени. В дополнение заметьте, что поведение субъекта, выражающееся в игнорировании разговорных постулатов при нахождении его в глубоком трансе тотально конгруэнтно с его опытом в предыдущей точке его жизни, а именно, в детстве. Тогда эта методика обеспечивает тенденцию у субъектов, входящих в глубокий транс, испытывать возрастную регрессию.
Заметьте, что, когда Хаксли входит в глубокий транс, он становится способным делать визуальные различения, для которых он в обычном состоянии не имеет выбора. Эриксон утверждает, что это “характерный феномен глубокого сомнамбулического транса”. Это становится более понятным в контексте замечаний, сделанных ранее в связи с церебральной асимметрией.
Эта буквальность и эта особенная рестрикция сознания относительно предметов реальности, составляющие целостную гипнотическую ситуацию, являются обязательными дефинициями удовлетворительного сомнамбулического гипнотического транса. Параллельно визуальной рестрикции также имеет место аудиальная рестрикция такого характера, что даже звуки, возникающие между оператором и субъектом, кажется, оказываются целиком вне гипнотической ситуации. Так как в нашей ситуации не было ассистента, аудиальную рестрикцию мы тестировать не смогли. Тем не менее, с помощью черной нитки, невидимой для глаза, со стола перед ним уронили книгу за его спиной. Медленно, как будто бы испытывая зуд, Хаксли поднял руку и почесал плечи. Реакции испуга не было.
Это также характеристика ответа, даваемого на многие неожиданные физические стимулы. Они интерпретируются в терминах прошлого телесного опыта. Достаточно часто, как часть процесса создания глубокого сомнамбулического транса, клиенты достигают сопутствующей, селективной общей анестезии в отношении физических стимулов, не допускающих интерпретации в рамках прошлого опыта. Это невозможно было тестировать в ситуации с Хаксли, так как необходимо было присутствие ассистента, чтобы провести адекватные тесты без разрушения гипнотической ситуации. Одно из иллюстрирующих сравнений. которое я использовал, это - провести иголку со вдернутой ниткой через рукав куртки с фиксацией положения рук и затем попросить помочь ассистента, который бы видел движения иголки и нитки взад и вперед со стороны, недоступной для наблюдения автора.
Часто спонтанная анестезия будет держать субъекта в неведении относительно стимула. Можно с легкостью придумать различные простые критерии.
Затем Хаксли был мягко и ненавязчиво разбужен от состояния транса простым предложением, чтобы он настроил себя, оставаясь в кресле, на то, чтобы резюмировать точное физическое и ментальное состояние, в котором он был в момент принятия решения не продолжать любое дальнейшее экспериментальное изучение глубокой рефлексии.
Ответом Хаксли было немедленное пробуждение, и он сразу же заявил, что он целиком принимается за деятельность по вхождению в глубокий транс. Так как это заявление само по себе означало глубокую постгипнотическую амнезию, были применены “запаздывающие” тактики под предлогом обсуждения того, что еще можно было бы делать. Таким образом, стало возможным упомянуть различные части его поведения в глубоком трансе. Такое упоминание не пробудило у Хаксли никаких воспоминаний, и обсуждение Хаксли поднятых вопросов не показало никакой фальсификации, исходящей от его поведения в состоянии глубокого транса. Он был так же не осведомлен о деталях своего поведения в состоянии глубокого транса, как было и до индукции его.
Затем у Хаксли последовали более глубокие трансы, в которых, избегая всех конкретных сигнификаций, его попросили осуществить частичную, селективную и тотальную постгипнотическую амнезию (под частичной А. понимается А. части целостного (всего) опыта, под селективной - А. избранных, возможно, взаимосвязанных сторон опыта), восстановление амнестетического материала и потерю этого найденного материала. Он реализовал также каталепсию, тестированную комфортным “помещением” его в кресле и затем созданием ситуации, содержащей прямую команду подняться из кресла (“возьмите книгу с этого стола, находящуюся здесь, и поместите ее на доску над ним, и сделайте это сейчас”). При таких действиях Хаксли обнаружил, что было абсолютно необъяснимым для него, свою неспособность подняться с кресла и невозможность объяснить, почему это так. “Комфортное помещение” его тела имело, как результат, такое положение, которое должно было быть предварительно откорректировано, прежде чем он бы смог подняться из кресла и в данных ему инструкциях никаких подразумевающих такую коррекцию предложений не было. И, следовательно, он беспомощно сидел, не будучи способным ни встать, ни понять, почему это невозможно.
Такой же прием был использовался автором, чтобы продемонстрировать анестезию пояснично-крестцового блока перед группой медиков. Субъекту в глубоком трансе осторожно придают определенное положение, затем проводят каузальную беседу, затем субъекта приводят в раппорт с другим субъектом, которого просят поменяться местами с первым. Второй субъект делает шаг, только для того, чтобы беспомощно остановиться, в то время как первый субъект обнаруживает, что он I) неспособен двигаться и 2) если коротко - потеря неспособности оставаться на месте приводит к потере ориентации для нижней половины его тела и появляющейся тотальной анестезии без анестезии, которые были упомянуты даже в более раннем обсуждении гипноза. Это незамеченное использование каталепсии, не распознаваемое субъектом, - наиболее эффективное средство в углублении трансовых состояний.
Хаксли был безмерно удивлен своей потерей двигательной активности, и это его состояние удивления возросло, когда он обнаружил потерю ориентации нижних частей тела; более всего он был поражен, когда я продемонстрировал для него существование глубокой анестезии. Особенно он растерялся при попытке понять полную последовательность событий. Он не соотносил комфортное положение своего тела с ненавязчиво индуцированной каталепсией и с ее последующей анестезией.
Он пробуждался от состояния транса с устойчивой каталепсией, анестезией и тотальной амнезией в случае всех опытов с глубоким трансом. Он спонтанно преувеличил инструкцию включать весь трансовый опыт, возможно, потому, что он не слышал моих инструкций достаточно ясно. Немедленно переориентировав себя на то время, когда мы работали с глубокой рефлексией, он заметно растерялся в попытках объяснить свое иммобильное состояние, и высказал любопытное предположение о том, что он проделывал в состоянии глубокой рефлексии, из которого он, по его предположению, только что вышел, и что привело к таким необъяснимым манифестациям в первый раз за всю его практику. Он стал особенно заинтересованным, мурлыкал комментарии типа “сверх сверхэкстраординарно”, исследуя нижние части тела при помощи рук и глаз. Он заметил, что он может описать положение его ног только с помощью глаз, что глубокая неподвижность распространялась от талии вниз, и обнаружил, тщетно пытаясь вследствие каталепсии передвинуть свою ногу руками, что находится в состоянии анестезии. Это он оттестировал разными способами, попросив меня обставить его различными вещами для проведения его теста. Например, он сказал, чтобы я приложил лед к его лодыжке, так как он в существенной степени не мог сделать это сам. Наконец, после долгого изучения, он повернулся ко мне, заметив: “Слушайте, вы, кажется, вполне холодны и комфортны, тогда как я в сверхэкстраординарном затруднении. Я делаю вывод, что вы каким-то мягким способом рассеяли и потревожили мое чувство осознания моего тела. Послушайте, это состояние чем-то схоже с гипнозом?”.
Сохранение памяти обрадовало его, но он остался полностью в растерянности, рассматривая генезис его каталепсии и анестезии. Тем не менее, он осознал, что был использован какой-то метод коммуникации с целью произведения полученных внешних результатов; хотя и не смог связать приведение в определенное положение его тела с конечным результатом.
Здесь Эриксон конструирует такой опыт для Хаксли, который, являясь формальным эквивалентом его кинестетической репрезентативной системы, делает невозможным для субъекта, находящегося в глубоком трансе, отвечать на разговорные постулаты в лингвистической системе. Приводя тело Хаксли в положение, из которого для него невозможно прямо ответить на команду о специфическом движении, и затем давая Хаксли эту команду, Эриксон производит кинестетическую демонстрацию того же формального феномена, как и неспособность субъекта ответить, пока каждая порция последовательности поведения не станет с высокой степенью точной. В случае разговорных постулатов ответ дается только на буквальное значение глубинной структуры, а не на смысл предложения, даваемый буквальным значением глубинной структуры плюс значением, выведенным из него с помощью механизма разговорных постулатов. В формально параллельной манере, пока не все порции и последовательности кинестетических шагов в вынесении команды даны с должной точностью, Хаксли парализован. Нормальные состояния механизмов сознания, позволяющие персоне обеспечивать себя кинестетическими шагами, преподнесенными неточно, но подразумеваемыми командой, недоступны для Хаксли. Эта область поведения в глубоком трансе требует более основательного исследования для формализации.
Дальнейшее экспериментирование с глубоким трансом исследовало визуальные, аудиальные и другие типы идеосенсорных галлюцинаций. Одной из мер, принятых для этого автором, было изобразить пантомимой регистрацию звука открывающейся двери и затем притвориться, что видишь кого-то, входящего в комнату, встать в знак уважения и указать на кресло, затем повернуться к Хаксли, выражая надежду, что ему удобно. Он ответил утвердительно и выразил удивление по поводу неожиданного возвращения его жены, тогда как он ожидал, что она будет отсутствовать весь день. (Кресло, на которое я указал, было то самое, которое, как я знал, предпочитала занимать его жена). Он разговаривал с ней и явно галлюцинировал ответы. Его прервали вопросом, как он определил, что это его жена, а не гипнотическая галлюцинация. Он задумчиво исследовал вопрос, затем объяснил, что я не дал ему предложений галлюцинировать его жену, что я был так же сильно, как и он, удивлен ее приходом и что она одета так, как была одета прямо перед своим уходом, и не так, как я видел ее раньше. После короткой задумчивой паузы он вернулся к “разговору” с ней, явно продолжая галлюцинировать ответы. В конце концов я привлек его внимание и сделал движение, предлагающее “исчезновение”, по направлению к креслу, в котором он “видел свою жену”. К его полному потрясению, он увидел ее медленно растворяющейся. Затем он повернулся ко мне и попросил, чтобы я разбудил его с полной памятью этого опыта. Я сделал это, и он обсуждал с некоторой широтой последний опыт, делая много специальных пометок в своей записной книжке, развивая их с помощью ответов на его вопросы, обращенные ко мне. Он был очень удивлен, узнав, что, когда я попросил его пробудиться с сохранением иммобильности и анестезии, он думал, что он проснулся, но что состояние транса в отношении к нему неопознаваемо существовало.
Затем он выполнил дальнейшую работу по гипнотическим галлюцинаторным опытам, и было исследовано огромное их количество (позитивные и негативные, визуальные, аудиальные, обонятельные, вкусовые, тактильные, кинестетические, температурные, голода, сытости, усталости. • слабости, глубокого возбужденного ожидания и т. п.). Он показал себя очень компетентным во всех отношениях, ч было замечено, что его частота пульса меняется максимум на 20 ударов, когда его попросили галлюцинировать опыт подъема на гору в глубоком состоянии усталости. Он сам предложил в своем обсуждении этих различных опытов ту идею. что, тогда как негативная галлюцинация может быть с готовностью достигнута в глубоком трансе, это будет наиболее трудно в легком или глубоком трансе, так как негативная галлюцинация являлись наиболее деструктивными для реальных значений, даже тех, которые присутствовали в гипнотической ситуации. Впоследствии, работая с индуцированными негативными галлюцинациями, он обнаружил, что я был неясным по очертаниям, несмотря на то, что он мог создать глубокий транс с негативными галлюцинациями, присущими этому глубокому трансу для всей внешней реальности, кроме реальности гипнотической ситуации, которые должны были оставаться ясными, и хорошо различимыми, пока не была бы предложена обратная ситуация. Последующая работа с другими субъектами подтвердила обнаруженное Хаксли. Я ранее не исследовал такую природу негативных галлюцинаций в легком и среднем трансах.
С этой точки зрения Хаксли вызывал свое определение номера страницы в состояниях более легкого транса во время изучения гипермнезии, и он попросил, чтобы его подвергли таким же тестам в глубоком гипнозе. Вместе мы проштудировали шкаф библиотеки, в конце концов выбрав несколько книг, которые, как Хаксли был уверен, он прочел много лет назад, но к которым он не прикасался в течение 20 или более лет (одну, как впоследствии стало видно он никогда не читал, другие пять читал).
В глубоком трансе с закрытыми глазами Хаксли внимательно слушал, как я открыл случайным образом книгу и читал с полдюжины строк из выбранного параграфа. Для некоторых он выделял номер страницы практически сразу же и затем галлюцинировал страницу и “читал” ее в месте, где я остановился. К двум книгам он обращался, как он вспомнил, пятнадцать лет назад. Для двух других он нашел трудным правильно определить номер страницы и даже дать его только приблизительным образом. Он не мог галлюцинировать печатный текст и не мог дать чуть более, чем оживление выраженной мысли, но это, по существу, было корректно. Он не мог определить когда он читал их, но был уверен, что это было более 25 лет назад.
В посттрансовом обсуждении Хаксли был более всего удивлен тем, что его воспоминания были вполне изощрены, однако их сопровождал комментарий опыта, в основе интеллектуальный, с восстанавливаемыми воспоминаниями, лишенными любых эмоциональных сигнификаций принадлежности ему как персоне. Это привело к общему обсуждению гипноза и глубокой рефлексии с общим же ощущением неадекватности со стороны Хаксли, содержащим правильную концептуализацию его ощущений в сравнении с оценками. В то же время как Хаксли был очень обрадован своими гипнотическими ощущениями из-за их занимательности и нового понимания, которое они предлагали ему, он был некоторым образом в растерянности. Он чувствовал, что, по чисто личным ощущениям, он получал определенные неидентифицируемые субъективные ценности от состояния глубокой рефлексии, не обязательно получаемые из гипноза, которые предлагали лишь новое пространство точек зрения. Глубокая рефлексия, как он декларировал, давала ему определенные внутренние стойкие ощущения, которые, казалось, играли некоторую существенную роль в его паттерне существования.
Во время этого обсуждения он неожиданно спросил, сможет ли гипноз быть использованным для того, чтобы позволить ему изучать его психоделические опыты. Его просьбе пошли навстречу, но после пробуждения от транса он выразил чувство, что гипнотические переживания были совсем отличны от тех, которые являлись приблизительным “прочувствованном” с помощью глубокой рефлексии. Он объяснил, что гипнотическое исследование не давало ему внутреннего чувства, а именно продолжительного субъективного чувства нахождения прямо сейчас в центре его психоделического переживания, что здесь имело место навязанное интеллектуальное содержание, параллельное “чувственному содержанию”, тогда как глубокая рефлексия обеспечивала мощную эмоциональную базу стабильного характера, на которой он мог “расположить осознанно и без усилий интеллектуальное поле идей”, по отношению к которым читатель мог дать целостный ответ.
Это обсуждение Хаксли пришло к концу на задуманном комментарии, что его короткие интенсивные опыты с гипнозом до сих пор не начали перевариваться и что он не может осознать того, что будет предложен разумный комментарий без гораздо большего количества мыслей.
Твердая уверенность Хаксли в его способности (дополнять) визуально кодированную информацию из далекого прошлого - это очередной пример одного из типов состояний, которые становятся доступными субъекту в состоянии глубокого транса. Особенно соблазнительно для нас то, что, чем глубже транс, тем более удаление у Хаксли от нормального состояния сознания, тем более доступным становится визуальный материал, хранящийся в недоминантном полушарии. Характеризация Хаксли различий между его переживаниями глубокой рефлексии и глубокого транса также показывают эту тенденцию.
Описание глубокой рефлексии
...давало ему определенные внутренние стойкие ощущения ...
“прочувствованней с помощью глубокой рефлексии ...
Описание глубокого транса
...предлагало лишь новое пространство точек зрения
...не давало ему внутреннего ощущения
Такая характеристика предполагает, что одно из различий между глубокой рефлексией и глубоким трансом для Хаксли - это степень, докоторой недоминантное полушарие включено в эти изменения состояния сознания.
Он настаивал, чтобы с ним проделали дальнейший глубокий гипноз, в котором были бы индуцированы более сложные феномены с целью позволить ему более адекватно исследовать себя как личность После быстрого внутреннего обзора того, что надо сделать и что можно было бы сделать, я пришел к заключению о желательности глубокого трансового состояния с возможностью диссоциативной регрессии двух состояний, то есть процедуру регрессирования его с диссоциированием из избранного пространства его недавнего жизненного опыта так, чтобы он мог обозревать это как внешний наблюдатель, ориентированный по-другому относительно этого пространства. Лучшим способом достижения этого было, как я чувствовал, использование метода конфуза.
На решение использовать метод конфуза повлияла в значительной мере осведомленность автора относительно неограниченных интеллектуальных способностей Хаксли и о его любопытстве, которое бы очень помогло в подведении Хаксли к тому, чтобы добавить к вербализации техники конфуза другие возможные выработанные значения, сигнификации и связи, таким образом действительно подкрепляющие эффективность моих собственных усилий. К несчастью, у нас не было звукозаписывающего устройства, чтобы сохранить детали осуществленных предложений, которые должны были привести к эффекту погружения Хаксли во все более и более глубокий транс, такой, что глубина происходила “от части и отчасти” его, которая возникла перед ним в “полной ясности, в живой реальности, в невозможной действительности, которая однажды была, но которая сейчас в глубинах транса могла бы в потрясающем противостоянии сменить все ваши воспоминания и понятия”. Это было преднамеренно смутное, но обещающе обширное предложение, и я просто положился на интеллект Хаксли, чтобы развить его избыточной многозначительностью для него самого, которую я даже не мог пытаться разгадать. Были, конечно, другие предложения, но они центрировались по эффекту на предложении, заключенном в рассуждении выше. То, что я имел в уме, не было определенной ситуацией, но такой постановкой ситуации, при которой самого Хаксли подводили к определению задачи. Я даже не пытался спекулировать на тему, что мои предложения могут означать для Хаксли.
Эриксон знакомит здесь с тем, что он называет техникой конфуза.
