Государственная технологическая и венчурная политика
Бизнес инноваций также глобализировался, и эта глобализация - совсем не на руку США. Вероятность того, что Долина потеряет свое лидерство, представляется ее лидерам невеликой -системные и инфраструктурные преимущества Долины сложно преодолеть. Но возможность того, что новая волна инноваций, Следующая Большая Штука появится не в Силиконовой Долине, обсуждается совершенно серьезно.
США могут оказаться в мире высоких технологий лишь первыми среди равных, эта возможность сейчас видится вполне реальной, и вопрос лишь в том, насколько велик будет остающийся отрыв.
Известный либеральный экономист А.Я. Лифшиц неоднократно высказывался о бесперспективности технологического бизнеса, аргументируя это тем, что на мировом рынке все давно поделено, и нас там если и ждут, то с палкой. Пораженческие настроения уважаемого профессора, которые отражают умонастроения значительной части нашей элиты, не имеют под собой, как теперь видно, абсолютно никаких реальных оснований. Если мы сможем предложить мировому рынку технологические продукты, которых у него нет, их возьмут с охотой.
Более того, нас рассматривают как реального конкурента Силиконовой долине и другим венчурным странам. Сейчас, по мнению автора, нас ждет много новых визитов гостей из Калифорнии, которые приедут на разведку, как ведомые нашими соотечественниками-экспатриатами, так и самостоятельно.
Пока мы раздумывали, вступать ли в мировой клуб создателей новейших технологий, оказалось, что Россию в него уже приняли, хоть пока и кандидатом!
5. Государственная технологическая и венчурная политика
а) Эволюция отношения к высоким технологиям
Долгое время Россия - в лице всех своих основных общественных корпораций - относилась к своему технологическому потенциалу весьма двусмысленно. На словах - в дежурных декларациях- признавая крупные успехи отечественной науки, наличие развитой научно-технологической инфраструктуры и высококвалифицированных кадров, ни руководство страны, ни бизнес, ни общественность не делали ничего, чтобы начать использовать потенциал невоенной науки на пользу и благо.
Сама наука тоже достаточно быстро освоила роль приживала при богатых родственниках, подкармливаясь грантами и командировками и с тоской вздыхая по славным дням большой бомбы, когда деньги давали не считая и не спрашивая отчета. Немногие фирмы, созданные на базе научных учреждений, пробавлялись в основном отечественными заказами по старым связям, мало задумываясь о более масштабных задачах.
Само слово хай-тек вплоть до 2002 года использовалось прежде всего как синоним оборонки (хотя уже много лет наиболее технологичные компоненты, например, авионика, закупались за рубежом). За пределами научной инфраструктуры сложился небольшой кластер технологичного бизнеса вокруг информационных технологий, но большую его часть представляли обычные импортеры и вне-дренцы, не утруждавшие себя прорывными разработками.
Важно даже не только то, что стране нечем было похвалиться перед миром, кроме достижений тридцати-сорокалетней давности - важно то, что пропала амбиция. Венчурные капиталисты часто сами характеризуют свой бизнес как желание изменить мир, а этого желания-то как раз и не было. Стремление изменить открывшийся после перестройки и распада Союза мир так и не появилось. Материализм, возведенный в символ веры, заменил в сознании мечту на денежные потоки, прописав убеждения в своих гроссбухах в разделе вранье, пиар и пропаганда, - и тем лишил сам себя возможности зарабатывать на мечте во много крат больше.
Одни, гоняясь за копейкой, годами упускали рубль, а другие жили в ожидании богатого мецената, который вдруг бескорыстно вознаградит их даже не за многолетний труд, а за высокий интеллект. В таком близоруком самообмане прошли почти все 1990-е гг.
Положение начало медленно меняться на рубеже тысячелетий. Толчков к началу этого процеса было два. Во-первых, кризис 1998 года, который отчетливо показал всю глубину нефтезависимости (и в целом сырьевой зависимости) России, и последовавший за этим рост импортзамещающих производящих отраслей.
За многие годы ничто так наглядно не продемонстрировало, что благосостояние нельзя строить на беспечном проедании даров природы и заемных средств, а можно только на собственном производстве. Производящему труду была возвращена его социальная ценность.
И во-вторых, международные события на технологическом рынке достигли массовых новостей, показав размах мирового хай-тека, от которого Россия так самонадеянно самоустранилась. Вероятно, не будь в США такого мощного Интернет-бума, Россия снова бы проглядела их, но поднятые волны медийного шума вокруг ошибки 2000 года, новой экономики, скачков NASDAQ и многого другого оказались достаточно мощными, чтобы на них отреагировала даже российская пресса. Свою роль они сыграли.
Происходящее в США заставило российскую общественность пристальнее всмотреться в феномен высоких технологий и задуматься, как и почему они существуют и развиваются. Началась тихая и неприметная, но безостановочная дискуссия на тему как создать в России технологический бизнес (журнал Эксперт принял участие в теме одним из первых, открыв ее в 2001 г. статьей Силиконовая тайга).
Поразительно (а может быть, закономерно), но роли реформистов и ретроградов в дискуссии о высокотехнологическом бизнесе резко поменялись местами. Традиционная демократическая московская элита солидаризировалась с сырьевой олигархией и оказалась на наиболее скептическом крыле дискуссии.
Записные демократы гайдаровского толка либо оценивали российский технологический бизнес как авантюру, либо, что чаще, предпочитали полностью игнорировать его значение и возможность в своих долгосрочных прогнозах (что сейчас совершенно немыслимо не только в развитых странах, но даже в таких развивающихся соперницах России, как Китай, Бразилия и Португалия, не говоря уже об Индии).
В этой связи очень показательна федеральная целевая программа Электронная Россия (2002-2010 годы), составленная совместными усилиями Минсвязи и Минэкономразвития (при участии других министерств и ведомств, например Минобразования) и утвержденная Постановлением Правительства от 28 января 2002 г. При том, что ее общий запрос на продвижение новейших технологий был правильным, подход к ним она исповедовала вполне традиционный: детально рассматривала расходы на закупки импортных технологий и техники и почти не касалась собственного хайтек-производства (отметим, что программа породила достаточно большое количество планов, но о достижении каких-то хотя бы промежуточных результатов по воплощению этих планов в жизнь автору пока ничего не известно). Рисуемый общими усилиями реформаторов образ будущей российской экономики принципиально ничем не отличался от экономики сегодняшней: сырье продадим, технологии купим.
Противоположный лагерь, напротив, был представлен теми слоями, которые более тяготели к консервативной точке зрения. В позиции этих групп также стали происходить перемены: если в середине 1990-х гг. из их рядов в основном раздавались утопические призывы типа создания собственного производства компьютеров, то к настоящему времени лжепатриотические лозунги стали уступать место серьезным и структурированным предложениям по освоению пустующих ниш и поиску конкретных и предельно реальных конкурентных преимуществ России.
Так парадоксально либеральная ортодоксия стала поперек пути модернизации, а левокейнсианская идеология, наоборот, выступила за радикальную трансформацию российской экономики.
Процесс изменения умов шел долго и мучительно, затрудняемый еще и мировым кризисом технологического бизнеса и бегством большинства российских Интернет-предпринимателей и венчурных инвесторов образца 2000 г. назад в банки, консалтинг и прочие тихие гавани. К чести российских участников дискуссии о технологиях, отметим, что мировой кризис был воспринят не как свидетельство того, что любые технологии - это голый пиар и бизнес с врожденным дефектом, а как необходимость разобраться, на чем стоит долгосрочный успех в технологическом бизнесе (в то время как экономисты из мейнстрима комментировали любое событие кризиса в духе: вот-вот, теперь-то Америке точно придет конец).
В начале 2000 г. призыв заменить в перспективе экспорт нефти экспортом технологий звучал как опиумный бред. В 2001 г. он выглядел приступом необузданного то ли утопизма, то ли радикализма.
В 2002 г. - как показывает факт появления документа Минпромнауки Концепция развития венчурной индустрии в России - в обществе был достигнут принципиальный консенсус относительно того, что будущее России лежит в технологической области. Идея внедрилась - усилия не пропали втуне.
b) Венчурная концепция
Процесс выработки государственной политики Российской Федерации существенно ускорился начиная с 2002 года. Лидерство в политическом процессе принадлежало министерствам экономического развития, связи и промышленности и науки. По общему мнению участников рынка, наиболее системное усилие было предпринято в министерстве промышленности и науки, где эта активность связана с деятельностью Андрея Фурсенко, занимавшего в 2002-2003 гг. пост заместителя министра по высоким технологиям, а после выборов 2004 г. получившего в новом кабинете пост министра науки и образования.
В конце 2002 г. из офиса Фурсенко появился проект Концепции развития венчурной индустрии в России. Основные краеугольные камни Концепции - это создание агентств по трансферу технологий, открытие 10 новых государственных технологических фондов, изменения в налоговом законодательстве и пропагандистская компания с целью создания историй успеха.
При всей сырости и незавершенности проекта, характер задуманных преобразований был весьма радикален. Для начала Минпромнауки официально предоставило проект документа для публичной дискуссии, на что современные чиновники решаются довольно редко.
Наиболее радикальным шагом, предпринятым Министерством, стала постановка вопроса об агенствах по трансферу технологий (АТТ) при государственных научных заведениях.
Признание необходимости таких агенств - перевалочный пункт в многолетнем споре о том, кто является владельцем интеллектуальной собственности, созданной с участием госорга-низаций. Многие годы государство, не будучи в состоянии использовать имеющиеся в его распоряжении технологии и ноу-хау, тем не менее, никак не доверяло частному сектору пустить их в дело.
Информация о принципиальном изменении этой позиции стала большим шагом вперед.
Прорыв состоял даже не столько в том, что теперь у частного сектора может появиться возможность извлечь из массива привязанных к госорганизациям технологий находки, конкурентоспособные на мировом уровне, и выстроить вокруг них компании. Намного важнее то, что это решение позволит, наконец, включить научные центры в технологический процесс и избежать блокирующих их рост споров о собственности и в дальнейшем.
По оценке Минпромнауки, АТТ позволят к 2007 г. создавать на базе государственных научных организаций за год от 3 до 5 тысяч новых стартапов с общим числом занятых в 150200 тысяч. Насколько этот прогноз реален, судить сложно.
Такое количество стартапов позволит России обогнать Израиль и занять второе место в мире после Калифорнии. Но для этого, кроме кадрового и технологического потенциала, нужен еще и спрос на такое количество технологий (и компаний). С другой стороны, компании планируются небольшими - в среднем по 30-50 человек.
Впрочем, и на порядок меньшего количества уже хватит для того, чтобы процесс создания в стране технологической экономики набрал темп.
Правда, в плане был один изъян: в вопросе о финансировании агентств. Эту задачу Концепция решала в рекомендательном ключе: дополнительная финансовая поддержка при создании и функционировании агентств в 2003 г. может быть осуществлена министерствами, ведомствами, местными органами власти и государственными научно-техническими фондами из имеющихся у них возможностей. Последняя оговорка в ее нынешнем виде означала, что проект просто не состоится, поскольку по возможности у нас ничего не делается. Прямое бюджетное финансирование программа сможет получить не ранее 2005 г., а до того в лучшем случае нам придется ограничиваться разговорами о ней. Минпромнауки не упомянуло в качестве возможных источников финансирования средства международных организаций - а зря.
Финансирование АТТ возможно организовать и из средств Всемирного Банка и ЕБРР, и пользуясь поддержкой частных доноров.
Учитывая значимость АТТ, венчурной общественности следовало бы настоять на том, чтобы в окончательном тексте решения фраза может быть была заменена на должна быть. Программа АТТ должна быть не факультативной, а обязательной. Не исключено, что потребуется также и создание некого руководящего центра, с которого можно будет спросить за эту программу (наброски такого центра содержатся и в Концепции). Наконец, венчурному сообществу не следует сидеть и ждать, пока Минпромнауки сможет изыскать средства на создание АТТ - в конце концов, именно венчурникам АТТ нужнее всего. Такие задачи, как подготовку кадров, вполне можно решать своими силами.
Сотрудникам АТТ будет необходимо знать российское и международное законодательство по интеллектуальной собственности и корпоративное право, а также быть в курсе собственно правил и обычаев венчурного бизнеса. И в первом, и тем более во втором наше венчурное сообщество разбирается достаточно хорошо, чтобы обеспечить некий минимальный уровень подготовки для новых специалистов.
Впрочем, как показывает практика, когда возникает потребность в знании, средства ее удовлетворения возникают быстро и самостоятельно. Опыт подготовки менеджмента от технологии уже наработан в ряде учебных заведений, в частности, в АНХ и экономическом факультете МГУ (где соотвествующий курс был разработан и ведется при участии автора книги). При том, что о достоинстве действующих программ можно спорить, важно, что они появились именно как ответ рынка на рост интереса к профессии CIO. Наша система образования достаточно уверенно держит нос по ветру.
Если технологический бизнес начнет ускоренно расти, предложение кадровых услуг себя ждать не замедлит.
Абсолютно излишней в инвестиционной части концепции выглядела идея создания в стране сети биржевых площадок для продажи высокотехнологических компаний. Никакой практической необходимости в этом не было.
Хорошую компанию венчурные капиталисты продадут и без площадки, а плохую ни с какой площадкой не продашь. К тому же можно предположить, что большая часть наших компаний в первые годы будет реализовываться путем прямой продажи международным концернам или через укрупняющее слияние с зарубежным партнером или конкурентом.
Площадки в такой схеме - пятое колесо, и правильнее было сосредоточиться на других задачах.
Программа также содержала рекомендацию пересмотреть налоговый режим для малых технологических компаний, но в условиях 2003 г., когда и министерство финансов, и отчасти министерство экономического развития контролировались людьми, которые были идейными противниками целевых налоговых льгот, политическая осуществимость этой меры выглядела сомнительной.
Наиболее конкретно, однако, Минпромнауки проработало самый актуальный на сегодня аспект темы - культурно-просветительскую работу. Отечественные инвестиции в российские технологии, мотивация предпринимателей и сотрудников технологических фирм, стоимость российских технологических компаний, интерес к России зарубежных венчурных капиталистов - все это упирается в один-единственный камень преткновения: отсутствие историй успеха. Минпромнауки предложило целый спектр мер: телепрограмму о венчурном бизнесе, курсы для технологических журналистов, программу содействия компаниям, получившим венчурные средства.
Материала для такой работы было более чем достаточно уже тогда.
Легче всего была реализуема самая простая идея - выдвигать успешных технологических предпринимателей на Госпремию, что Минпромнауки могло делать по собственной инициативе и не откладывая, - уже в рамках выдвижений на Госпремии 2003 г. Такие прецеденты на тот момент были - в 2003 г. Госпремию получили создатели OCR-сканера FineReader и словаря Lingvo. Недостатка в кандидатах не было - очередь из технологических предпринимателей, достойных Госпремии, можно расписать на пять лет вперед.
Программа Венчурного инвестиционного фонда Минпромнауки у фонд-менеджеров энтузиазма, в целом, не вызвала: инвестиционные менеджеры оказались настроены скорее против, чем за государственные инвестиции в технологии, хотя мнения разошлись. Алистер Стоуби, партнер Mint Capital, прямо сказал, что государственные деньги не должны конкурировать с частными: не надо финансировать бизнесы, которые не заслуживают финансирования310. Его напарник, Ульф Перс-сон, охарактеризовал ситуацию словами: цель хороша, но инструмент плох.
По мнению руководства Mint, правительство должно создавать благоприятную среду для инвестиций. Такого же мнения придерживается и Михаил Гамзин, глава фонда Русские технологии: Государство не должно финансировать из своих денег венчурные инициативы и конкретные инвестиционные высокорискованные проекты, от него требуется создание и поддержание правильной инфраструктуры для венчурного бизнеса.
В качестве примера правильных инфраструктурных мер Гамзин приводит образование, инкубаторы, переподготовку и специальное обучение инженеров-инноваторов (маркетингу, патентному делу, приемам ведению бизнеса и пр.).
Те управляющие, которым инициатива Минпромнауки пришлась по душе, оценили в ней, прежде всего, то, что государство пошло дальше формального одобрения венчурного процесса на словах: венчурное инвестирование стало обсуждаться в правительственных кругах и других властных структурах (Алексей Власов, РТФ). Игорь Моряков из инвестиционного банка Тройка Диалог одобрил готовность передать средства в управление частного сектора, добавив, что не нужно объяснять, что государство как управляющий не настолько эффективно, как частная структура.
Таким образом, с точки зрения частного сектора концепция была хороша в той мере, в которой она доверяла профессионалам рынка, а не подменяла их.
Далеко не у всех менеджеров программа Минпромнауки вызвала желание принять в ней участие, причем причины назывались разные. Новоприбывшие были скорее заинтересованы попробовать привлечь госденьги, те же, кто проработал на рынке уже не один год, говорили автору, что программа не интересует их в принципе, какие бы изменения в ней не произошли. Некоторых удерживает принципиальность позиции государство не инвестор, некоторых просто нежелание искать помощи (а один из фондов ЕБРР сказал, что они будут инвестировать в технологии из своих средств, если подвернется подходящая компания, создавать же специальный фонд только под технологии они не видят смысла). Почти все указали в интервью и беседах на такое серьезное препятствие, как предъявляемое к фондам требование ВИФа быть зарегистрированными в России. Фонды прямых инвестиций в России традиционно используют для инвестирования структуры, зарегистрированные на Кипре, острове Джерси, в Делавэре или других зарубежных юрисдикциях.
Участие в ВИФе для фондов означает серьезную ломку привычной и отработанной структуры, а мучения Академ-партнера, которые были связаны именно с попыткой использовать для фонда российскую структуру, не вселяют ни в кого энтузиазма. Некоторых респондентов озаботил вопрос государственной защиты инвестиций. Наконец, имеет значение и сумма. Не исключено, что группы прямых инвестиций, которые распоряжаются десятками и сотнями миллионов долларов, не сочтут дополнительный государственный миллион на свои девять сколь-либо существенным стимулом. Инвесторы из числа колеблющихся даже не вполне уверены, что знают, какая сумма государственных средств для них будет пороговой.
Один из участников опроса сказал, что его устроит программа, в рамках которой государство вложит не менее 25% денег и гарантирует существенную законодательную защиту инвестиций, другие респонденты были еще менее конкретны.
Как представляется нам, в версии 2003 г. венчурная концепция не обладала достаточной привлекательностью, чтобы подтолкнуть группы прямых инвестиций создавать венчурные фонды. Впрочем, у государства есть и другие нефинансовые инструменты, и практически все респонденты заговаривали о них по своей инициативе. Ульф Персон и Алистер Стоуби из Mint порекомендовали увеличить прозрачность государственных органов, унифицировать регулирование инновационной системы и технологического сектора (в Ирландии один министр, а у нас в России - пять) и проделать ряд реформ законодательства, решив проблему временного импорта, экспорта технологий, защиты интеллектуальной собственности и проч. Индустриальные парки по индийскому образцу у руководства Mint Capital доверия не вызвают: они перекашивают всю структуру стимулирования.
Райнхардт Колейк из Quadriga приводит в пример одну из своих портфельных компаний, работающую на экспорт: необходимость работы с зарубежными поставщиками и субконтракторами натыкается на таможенные барьеры и правила: Для российской компании экспортировать [высокотехнологические] промышленные товары очень тяжело, - отмечает Колейк. Игорь Моряков видел задачу как комплекс системных мер: Введение льготного режима инвестиций в эту отрасль, в том числе и по налогообложению, упрощение процесса создания, лицензирования и управления венчурными предприятиями... должно снизить или сделать преодолимыми барьеры для входа в этот бизнес для небольших и средних предпринимателей с перспективными идеями и технологиями311.
В целом, специалисты по прямым инвестициям не ждали многого от программы Минпромнауки. Правда, знали они о ней достаточно мало: многие впервые услышали про нее от автора книги. Двигало ими не столько ожидание больших перемен (которого нет) и не ожидание больших денег (в которых не все имеют нужду), а ожидание больших прибылей, вытекающее из их точки зрения на мировой технологический рынок и на возможности России. Некоторые были осведомлены лучше, некоторые хуже, но по сравнению с 2000 г. был заметен существенный прогресс.
Тогда инвесторы мечтали об IPO и сыпали мантрами новой экономики, не давая себе труда не только задуматься над ними, но даже оглядеться и постараться почувствовать, в рынке ли они, или парят в своих мечтах? Нынешние инвесторы осведомлены и в международной, и в российской деловой и технологической ситуации намного лучше: во всяком случае, они явно инвестировали последние несколько лет в свое самообразование и сделали работу над ошибками - если не над своими собственными (многие не успели их наделать), то над чужими в любом случае.
Пока им не дают стимулов идти в венчур извне, они ищут стимулы вокруг себя. И, по-видимому, находят их все больше и без господдержки.
Венчурная концепция не начала реализовываться в 2003 году во многом из-за объективных обстоятельств: приближающиеся выборы и последующие ожидаемые изменения в составе правительства затормозили процесс ее аппаратного и политического продвижения. Однако в начале 2004 года последовала следующая волна политических инициатив, о чем будет рассказано ниже.
с) Государственное участие в венчурном капитале
Еще в 2000 г. энтузиастам венчурного бизнеса удалось запустить план государственного стимулирования инвестиций посредством фонда фондов под названием Венчурный инвестиционный фонд, или ВИФ. ВИФ обнаруживает знакомство как с финской, так и с израильской практикой, а также с американской практикой SBIC, и трудно сказать, в какую сторону он склоняется больше. Само число фондов, которые должен был бы поддержать ВИФ, - 10, - указывало на израильскую Йоз-му, но задача фондов была сформулирована скорее на манер SITRA - в концепции фонды названы отраслевыми и региональными. Шаги в этом направлении, скорее всего, ошибочны: результат эксперимента ЕБРР в 1995-2000 гг. достаточно ясно показывает, что венчурные деньги не должны использоваться для целей регионального развития. Повторять его вряд ли стоит, тем более что венчурные фирмы во всем мире тяготеют не к центру или регионам, а к крупнейшим высшим учебным заведениям (у нас в России это Москва, Петербург, Новосибирск).
Требования к фондам должны быть сформулированы более конкретно, чтобы поставить перед ними задачу вкладываться в новые российские технологические фирмы, и достаточно свободно, чтобы не навязывать им инвестиционные решения. Если Минпромнауки сможет - с помощью потенциальных инвесторов - выстроить грамотную инвестиционную структуру, скромно поставленная цель привлечь в венчурные фонды для России 1 млрд. рублей в 2004 г. может быть с легкостью перевыполнена от 3 до 10 раз.
С другой стороны, попытка заклинить деньги инвесторов или их свободу действий может привести к тому, что желающих не найдется вовсе.
