d9e5a92d

Фундаментализм всегда радикален.


Под фундаментализмом понимается возврат к каким-то базовым, “фундаментальным” положениям веры. Этот феномен далеко не нов, он возникает обычно в критические моменты истории, когда под сомнение ставятся основные духовные ценности. Сам это термин возник в русле протестантской традиции: фундаментализм появился как реакция на либеральную теологию и так называемое “социальное Евангелие” (так именовалась попытка приспособить религию для решения сугубо земных задач). При всяком покушении на веру практически неизбежно выдвигаются требования очистить ее от позднейших наслоений и искажений, “вернуться к истокам”, в то состояние, которое было при основателях религии.

Фундаментализм всегда реактивен — в том смысле, что обычно он является реакцией на пренебрежение верой и торжество сил “века сего”.
В современности начинают видеть исключительно извращение, что часто ведет к утрате связи с нею. Как писал протестантский теолог Пауль Тиллих: “Фундаментализму не удается вступить в контакт с современной ситуацией — не потому, что он говорит вне всякой ситуации, а потому, что он говорит с позиции такой ситуации, которая уже в прошлом. Нечто конечное и временное он возводит в ранг бесконечной и вечной действительности.

В этом проявляются демонические особенности фундаментализма. Он уничтожает естественное и искреннее стремление к поиску истины, разрушает совесть своих мыслящих приверженцев и превращает их в фанатиков...”134.

Каждая мировая религия имеет фундаменталистский потенциал. Фундаментализм обычно относят к ведению богословия, что имеет некоторые основания, его апологией — или опровержением — занимаются на страницах богословских трудов. Действительно, никакой фундаментализм не может обойтись хотя бы без минимума теологии, но все-таки психологическая составляющая в фундаментализме гораздо сильнее теологической. Показать богословскую, философскую несостоятельность фундаментализма не так уж трудно.

Но можно сколько угодно говорить о недомыслии, непонимании сути веры, ее извращении и т.д. — фундаментализму от этого ничего не делается. Богословие, религиозная философия, как заметил современный мудрец, есть всего лишь интеллектуально оформленная периферия живой религии135. Вера сильна отнюдь не интеллектуальными построениями; с “небесной” точки зрения она сильна присутствием в ней Бога живого, с “земной” — привязанностью к ней верующих, их готовностью положить за нее “живот свой”.

Расцвет богословия, религиозной мысли может свидетельствовать о расцвете книжничества и об утрате живой веры живых людей в живого Бога.
Фундаментализм поражает как раз живую веру живых людей, и в этом его опасность. Его можно было бы признать естественной реакцией на неуважение к вере. Верующий не может быть безразличен к своей вере, у каждого верующего есть какой-то “заряд фундаментализма”, который автоматически приходит в действие, когда начинают пренебрегать верой — или когда возникает ощущение, что пренебрегают. Однако исторический опыт свидетельствует, что фундаментализм всегда переходит в контрнаступление и не способен удержаться в разумных границах. У протестантов он привел к “обезьяньим процессам”, у православных — к созданию черносотенных организаций и росту антисемитских настроений, у мусульман — к появлению экстремистских течений в исламе, которые легко находят приверженцев, готовых применить самые радикальные идеи на практике.

Фанатизм практически всегда сопровождает фундаментализм, и очень часто (в христианстве особенно) его агрессивность говорит о растерянности, об эрозии веры, которая лишается подлинной силы и глубины.
Фундаментализм не нуждается в поддержке большинства верующих той или иной конфессии. Нет сомнения, что большинство католиков и протестантов Северной Ирландии искренне возмущены кровавыми эксцессами на религиозной почве, однако эксцессы повторяются снова и снова. Точно так же несомненно, что большинство мусульман Алжира испытывают отвращение к злодеяниям тамошних фундаменталистов, что, однако, их не останавливает.
Фундаментализм часто объединяет фрустрированных личностей. Но фрустрированные личности — тоже личности, имеющие все права на выражение своего мнения. Бывают времена и страны, где и когда как раз их голос слышнее всех других голосов. Фундаментализм всегда радикален. А “радикализм, — писал немецкий теолог Бонхеффер, — всегда проистекает из сознательной или бессознательной ненависти к существующему.



Христианский радикализм, удаляющийся от мира или стремящийся усовершенствовать мир, возникает из ненависти к творению”136. Фундаментализм не нуждается ни в логическом, ни в продуманном богословском обосновании. Как верно было сказано, у него своя “социо-психо-логика”, или даже “психопато-логика”137.

Тут доходит до невротических страхов перед “нечистым”, “искаженным”, а в носителях “нечистоты” начинают видеть одержимых демонами.
“Разумный фундаментализм” — не более чем ментальный конструкт, “идеальный тип”. В реальной жизни религиозный фундаментализм связан с феноменом правоверия, с убежденностью людей в том, что ими водительствует Бог, а это делает их малодоступными как для доводов разума, так и для протестов даже единоверцев. Убежденность эта сводится к тому, что “Бог любит только нас и обитает только в нас” (“А в ком еще? Не в них же!”).

Он не столько опирается на фундаментальные принципы веры, сколько сводится к свойству натуры, лучше всего передаваемому новомодным жаргонным словечком “упертость”, к отрицанию — до и вне всяких рассуждений — всего того, что несут с собой новые времена.
В чем-то фундаментализм и постмодернизм смыкаются друг с другом. Фундаментализм не в ладах с рациональностью — но и постмодернизм сознательно отрицает ее, и тем пробуждает отжившее, архаичное, выражением которого и является фундаментализм. Проблемы, с которыми сталкивается человечество в постиндустриальную эпоху, требуют увеличения роли разума, однако и постмодернизм, и противостоящий ему фундаментализм отводят разуму все меньше места.

В принципе это не сулит ничего хорошего, особенно в России, где с рацио и без постмодернизма всегда было неважно, и где ко всем проблемам добавляется своя специфика, резко усугубляющая их.

* * *

Россия расположена на цивилизационном разломе, на периферии трех мировых религий: христианства, ислама, буддизма, которые на ее территории как-то сосуществовали друг с другом, хотя не всегда гладко. Единение обеспечивали не столько духовные скрепы, сколько государственное принуждение, ныне явно слабеющее. Фундаментализм обозначился практически во всех конфессиях, представленных в России. (Их же, по данным Министерства юстиции, в 1998 г. было около 60)138.

Существенно, что внутри одной конфессии могут действовать различные деноминации — с разным зарядом фундаментализма (только православных церквей в России как минимум четыре). Сколько-нибудь заметное влияние на российскую жизнь мог[т оказать только фундаментализм православный и фундаментализм мусульманский.
Что касается других конфессий, то они, будучи немногочисленными, не оказывают большого воздействия на жизнь России. Небольшие деноминации изначально тяготеют к “фундаментальности”: пребывание в “малом стаде” всегда располагает к излишней ортодоксальности, ибо она защищает малые религиозные объединения от размывания и поглощения большинством.
Российские протестанты, например, с момента появления в стране выбирали самые строгие формы, допустимые в рамках данной конфессии — как в вероучении, так и в богопочитании. Российское протестантство и сегодня значительно консервативнее, чем, скажем, mainstream или mainline Protestantism в Америке. Российские баптисты поддерживают наиболее тесные связи с Южной баптистской конвенцией США, считающейся самой консервативной в американском баптизме, но и ее они превосходят и нетерпимостью к либеральным новшествам, и строгостями в повседневной жизни (категорический запрет на винопитие и табакокурение).
Что касается новых религиозных движений (НРД), то их влияние на духовную жизнь России и вовсе незначительно, хотя СМИ представляют их как серьезную духовную силу. НРД интересны как феномен, тесно связанный с приходом постиндустриального общества и постмодернизма, но сами по себе они едва ли окажут сколько-нибудь заметное влияние на нынешние попытки модернизации.
В России они предпринимаются не впервые, две предыдущие осуществлялись Петром I и коммунистами. Однако и царь-преобразователь, и большевики брали из модерн-проекта только его “вершки”, проводили научно-техническую модернизацию (преимущест-венно для военных надобностей) без модернизации духовной сферы. Суть этих попыток хорошо передается английской фразой: modernization without modernity.

При такой модернизации сверху проводившая ее государственная власть либо грубо подчиняла себе религию и использовала ее для достижения своих целей (Петр I), либо объявляла ее реакционной силой и становилась на путь богоборчества (большевики). В любом случае для веры не оставалось места, проблема религиозного оправдания и обоснования модернизации просто не ставилась, в нем не испытывали надобности ни в конце XVII века, ни в начале ХХ.



Содержание раздела