d9e5a92d

Что же это за обстоятельства?


В.С.Соловьев не был чужд пророчествам, некоторые из них сбывались поразительным образом. Вот что он писал в 1889 г.: “...главным препятствием истинному прогрессу является не то или иное учреждение, а одичание мысли и понижение общественной нравственности. Нелепо было бы верить в окончательную победу темных сил в человечестве, но ближайшее будущее готовит нам такие испытания, которых еще не знала история”220.

Испытания, “которых еще не знала история”, пришли, и пока не кончились — во всяком случае для России.
Это признает А.И. Солженицын, один из самых вдумчивых исследователей, душой болеющий за Россию. Он, как и всякий русский писатель, верит в силу слова, и для него создание звучных словесных формул — дело жизни. “Часы коммунизма свое отбили” — хорошо сказано.

Но и по каденции, и по интенции уж очень напоминает: “С религиозным дурманом покончено навсегда”. И по соответствию действительности, да и по воздействию на нее, пожалуй, тоже.
В его последней книге, “Россия в обвале”, очень много вопросительных знаков, заключительная глава названа “Быть ли нам, русским?” И этот вопрос у него не риторический. А.И.Солженицын пишет: “По высокой требовательности наступающего электронно-информационного века нам — чтобы что-то значить среди других народов — надо суметь перестроить характер свой к ожидаемой высокой интенсивности XXI столетия”221.
Задача очень трудная. Солженицын возлагает надежду на патриотизм, но говорит “о русском патриотизме чистом, любовном, строительном; не о крайнем националистическом переклоне (“только наша порода!”, “только наша вера!”), не о вознесении своей национальности выше мыслимых духовных вершин, выше нашего смирения пред Небом. И, разумеется, не назовем “русским патриотизмом” тот, который заключает малодушный союз со своими уничтожителями коммунистами”222.
Современный русский фундаментализм претендует на роль собирателя всех патриотических и созидательных сил, но пока он остается сборным пунктом для всех страдающих недугами, перечисленными А.И.Солженицыным.
Путь фундаментализма, как он обозначился у нас к настоящему времени, — это путь к маргинализации в XXI веке как русского православия, так и всей России.


В.В.Сумский

Об активном ненасилии в эпоху постмодерна/фундаментализма

У
ходящий век с его мировыми войнами, революционными бурями и волнами контрреволюционного террора, левацкими и правоавторитарными диктатурами, региональными конфликтами, кровавыми вспышками религиозной и расовой розни - воистину век насилия, беспримерного по размаху и количеству жертв, по убойной мощи и техническому совершенству орудий, примененных человеком для уничтожения, подчинения и устрашения себе подобных. Но это также и век Толстого, Ганди, Альберта Швейцера, Мартина Лютера Кинга - великих гуманистов-миротворцев, восставших против насилия во всех его обличьях. Это и век их последователей, создавших пацифистские, правозащитные, экологические движения, вступивших в невооруженную борьбу против всякого рода дискриминации и социального угнетения, соединивших приверженность активному ненасилию как мировоззрению с повседневной житейской и политической практикой. В конце 80-х - начале 90-х годов усилия нескольких поколений этих подвижников принесли богатые плоды. Наряду с мерами по прекращению холодной войны и гонки ядерных вооружений, принятыми в СССР и США на уровне государственного руководства, этот короткий период ознаменовался серией ненасильственных демократических революций на пространствах Второго и Третьего мира.

Раз за разом в странах, столь непохожих друг на друга, как Филиппины и Советский Союз, Польша и Южная Корея, Чехословакия и Непал, Монголия и Бангладеш, подтверждалось, что для режимов, изживших себя политически, морально истощенных своим же собственным многолетним полновластием, нет ничего страшнее открытых и мирных акций гражданского неповиновения223. Даже там, где, как в Китае и Бирме, массовые кампании протеста были потоплены в крови, тщетность таких попыток удержать народ в узде представлялась чуть ли не самоочевидной. Казалось, сама История выносит насилию приговор, не подлежащий обжалованию, обрекает на позор и неудачу всякого, кому вздумается командовать миром, как парадом, или изменять его посредством одностороннего, грубого диктата. “Реальности конца ХХ века ... поставили под вопрос не только гносеологическое убожество тотальной ставки на насилие, - обнаружилась и практическая неэффективность этой ставки”, - писал в 1993 г., в эссе “Сатьяграха: революция ненасилия” один из авторов нашего сборника. “Обнаружилось, что злодеяния не “списываются” не только “на небесах”, но и в эмпирической истории; обнаружилась не только внешняя разрушительность, но и саморазрушительность институтов яростного насилия; обнаружилась, наконец, и экологическая разрушительность питавших “метафизику” насилия бездуховной концепции природы и строившегося на этой концепции агрессивного отношения к природе...



Эмпирически, насилие все еще переполняет землю. Но эпоха “метафизики” насилия уже приказала долго жить”224.
По большому счету спорить тут, наверное, не о чем. Но все-таки сейчас, спустя каких-нибудь пять-шесть лет - после Чечни, Руанды и телевизионных трансляций оттуда, после многоактных и все еще не завершенных трагедий Югославии и Афганистана, в момент, когда целые страны, а то и регионы превращаются в зоны полнейшего беззакония, - рассуждать о проблемах насилия и ненасилия в таком ключе, рассматривать их под таким углом зрения несравненно труднее, хотя бы и чисто психологически. По сути дела, мы наблюдаем самый настоящий реванш насилия, его, что называется, фронтальное контрнаступление. Можно подумать, что, избавившись от “метафизических пут”, излишних в эпоху постмодерна, насилие только выиграло - расправило плечи, задышало полной грудью, обрело какую-то неправдоподобную совместимость с любой политической платформой, вплоть до самой либеральной.

По запредельности впечатления, которое оставили бомбардировки Белграда, они сравнимы разве что с пресс-конференциями натовских стратегов - безупречно корректных, изо дня в день рапортующих с дипломатичными полуулыбками, что авианалеты, несмотря на кое-какой “побочный ущерб”, будут продолжаться, пока не принесут результатов, желанных для защитников свободы и прав человека.
Не далее как в ноябре 1998 г. Генеральная Ассамблея ООН, откликаясь на призыв группы нобелевских лауреатов, провозгласила первое десятилетие XXI века Декадой культуры ненасилия и мира225. Трудно сказать, чего больше в подтексте этой инициативы - упований на преобразующий потенциал ненасильственной идеи или тревоги за судьбу человечества, неспособного купировать деструктивные тенденции в своем развитии.
Чем все-таки объяснить и как понимать ту пугающую живучесть, которую насилие демонстрирует сегодня, после головокружительных, так много обещавших перемен конца 80-х - начала 90-х?
Дабы уберечься от упреков в алармизме, соблазнительно поискать доводы в пользу того, что со всемирно-исторической точки зрения происходящее ныне - скорее норма, чем аномалия, и ничего иного, как водится, не дано. Всегда под рукой - популярная гипотеза о маятникообразных колебаниях политической коньюнктуры. Соотнесите ее с нашим материалом, и разве не ясно, что за подъемом ненасильственных движений должен последовать их естественный спад и переход инициативы к апологетам насилия?

Далее, есть мнение, что насилие, толкуемое предельно широко - как всякое противодействие свободной самореализации личности или социальной группы - вообще неотделимо от истории и является одной из ее фундаментальных предпосылок: ведь сама возможность развития связана с наличием каких-то нереализованных потенциалов и конфликтов по поводу их раскрытия226. Наконец, как не вспомнить об известном тезисе Ганди, согласно которому наилучшая питательная среда и наихудшая из форм насилия - бедность? Коль скоро победа над нею в планетарном масштабе - вещь по нынешним понятиям невероятная, нет и оснований ожидать, что насилие в отношениях между людьми, их большими и малыми сообществами когда-нибудь пойдет на убыль.
Согласимся, что оспорить некоторые из этих суждений не так-то просто. Однако не поспоришь и с тем, что присутствие насилия в сегодняшнем мире определяется, помимо неких извечных причин, еще и сравнительно новыми обстоятельствами. Что же это за обстоятельства?

Какие новые вызовы бросает время последовательным противникам насилия? Не обесценивается ли, в свете наметившихся траекторий мирового развития, характерных сдвигов в образе жизни и мысли людей, само ненасильственное мировоззрение? Попробуем поискать ответы, памятуя о соображениях, высказанных на страницах этой книги Е. Б. Рашковским и И. В. Подберезским.

Начнем с последнего из поставленных вопросов - вопроса о том, соответствует ли активное ненасилие духу и глубинным потребностям эпохи.

* * *

Если исходить из того, что нынешний духовный и общественный климат планеты во многом определяется постмодернистскими и фундаменталистскими веяниями, то приходится признать: среда, в которой сталкиваются, противоборствуют, но вместе с тем подпитывают и усиливают друг друга эти веяния, не слишком благоприятна для активного ненасилия.



Содержание раздела