d9e5a92d

Накопление физического и человеческого капитала

В то же время, судя по данным, рассчитанным по паритетам покупательной способности валют, если в развитых странах отмечалась тенденция к сокращению темпов прироста подушевого ВВП (с 3,8-4,0 % в год в 1960-е гг. до 2,4-2,6 % в 1970-е, 2,1-2,3 % в 1980-е гг. и 1,4-1,5 % в 1991-1998 гг.), то в развивающихся государствах, несмотря на кризисные явления во многих странах Юга, темпы прироста ВВП в расчете на душу населения в целом повышались: с 1,9-2,1 % в 1960-е гг. до 2,3-2,5 % в 1970-е гг., 2,7-2,9 % в 1980-е гг. и 3,4-3,8 % в 1991-1998 гг.
Отмеченный феномен связан не только с успехами всточноазиатских тигров, но и стремительным наращиванием в последние два десятилетия экономического потенциала супергигантов развивающегося мира Китая и Индии. Сочетание двух факторов значительных абсолютных размеров ВВП (в паритетах покупательной способности второе и пятое место в мире), а также относительно высоких темпов его роста - позволило КНР и Индии занять в 1990-е гг. соответственно первое и третье место по показателю абсолютного прироста ВВП среди пятерки крупнейших стран мира (США, КНР, Япония, Германия, Индия).
Сравнительно быстрые (хотя и снижающиеся) темпы демографического роста, а также относительно высокие показатели увеличения подушевого ВВП развивающихся стран способствовали повышению их доли в совокупном продукте мира примерно с 27-29 % в 1950 г. до 34-35 % в 1990 г. и 42-43 % в 1998 г. Если в 1950-е гг. по доле в мировом ВВП развитые капиталистические государства более чем вдвое превосходили развивающиеся страны, то ныне разрыв не превышает десяти проц. пунктов.
Характерно при этом, что некоторые индикаторы, отражающие меру нестабильности и несбалансированности хозяйственного развития в быстро модернизировавшихся странах развивающегося мира, оказались в среднем не хуже, чем в ведущих капиталистических государствах как на этапе генезиса современного экономического роста, так и в послевоенный период.
Если в эпоху досовременного экономического роста (середина XIX 30-е гг. XX в.) коэффициент флуктуации погодовой динамики ВВП составлял в среднем по ряду крупных стран Востока и Юга (Индия, Индонезия, Бразилия, Мексика) 260-280 %, то в период их современного экономического роста (в наших расчетах ориентировочно 1950-1990-е гг.) отмеченный индикатор сократился в целом в три-четыре раза до 70-80 %. При этом, если в 1950-1970-е гг. коэффициент флуктуации темпов экономического роста в Индии все еще достигал 110-120 %, а в КНР 150-160 %, то в 1980-1990-е гг. показатель неустойчивости роста уменьшился в вышеупомянутых странах до 30-40 %. Разумеется, далеко не во всех быстро (не говоря уже о медленно) развивающихся странах отмечался такой прогресс в повышении стабильности экономической динамики.

Однако факт увеличения устойчивости хозяйственного развития (по данному критерию) в крупнейших, густонаселенных странах, отягощенных многими социально-экономическими и демографическими проблемами, не позволяет однозначно считать развивающийся мир зоной повышенной экономической нестабильности.
Существенное увеличение темпов экономического роста развивающихся стран в последние полвека было во многом связано с процессом ускоренной индустриализации (а в некоторых из них с появлением сегментов постиндустриальной экономики), с распространением демонстрационного эффекта, со значительными сдвигами в структурах занятости населения, основного капитала, валового продукта, а также совокупного спроса.
Следует подчеркнуть, что происходящие в странах Востока и Юга метаморфозы в значительной мере определяются интенсификацией в МРТ, реиндустриализацией, а затем быстрым развертыванием ИР в развитых странах и передислокацией в менее развитые государства, обладающие необходимым инвестиционным климатом и другими благоприятными возможностями и сравнительными преимуществами (дешевая, в меру обученная и дисциплинированная рабочая сила, достаточно емкий внутренний рынок), различных производств и технологических цепочек.
Вместе с тем структурные изменения в экономике стран Азии, Африки и Латинской Америки оцениваются специалистами по-разному. Выделяя важнейшие особенности и факторы современного экономического роста стран Востока и Юга, российские и зарубежные ученые нередко подчеркивают значительную диспропорциональность их хозяйственного развития, очаговость передовых форм производства.
Эти характеристики действительно свойственны многим молодым капиталистическим (развивающимся) странам. Однако их не следовало бы абсолютизировать и тем более рассматривать как признаки и факторы устойчивой, долговременной специфики, присущей только афроазиатским и латиноамериканским государствам.
При оценке степени рассогласованности экономических и социальных составляющих народнохозяйственного развития периферийных государств некоторые исследователи у нас и за рубежом нередко используют показатель соотношения доли сельского хозяйства в общей занятости и ВВП тех или иных стран. Этот показатель, фиксирующий меру отставания аграрного сектора по относительной производительности труда от народнохозяйственного уровня, принятого за единицу, по группе развивающихся стран обнаружил в целом определенную тенденцию к росту: с 1,4-1,5 в 1900 г. до 1,8-1,9 в 1950 г., 2,8-2,9 в 1973 г. и 3,3-3,4 в 1996 г.
Причины и характер отмеченного явления во многом различались в колониальный и постколониальный периоды. Судя по данным за первую половину нынешнего столетия, отставание первичного сектора периферийных стран по относительной производительности труда было связано не только с уменьшением доли сельского хозяйства в ВВП, но и с увеличением степени аграризации занятости, вызванной усилением колониальной и полуколониальной эксплуатации слаборазвитых стран, разрушением некоторых видов традиционных промыслов, обусловившим стагнацию и относительное сокращение занятости в индустриальных отраслях и сфере услуг.
Переход развивающихся стран к современному экономическому росту привел к снижению удельного веса занятых в агросфере (примерно с ѕ в 1950 г. до Ѕ в в 1994-97 гг.) . Вместе с тем, несмотря на определенное ускорение динамики сельскохозяйственного производства, еще больше возросли темпы роста продукции в промышленности, строительстве и сфере услуг, в результате чего разрыв в относительной производительности труда существенно увеличился.
Полезно, однако, напомнить, что и в ныне развитых капиталистических государствах экономический рост в течение длительного периода времени сопровождался обострением отмеченной диспропорции. Показатель отставания аграрного сектора по уровню относительной производительности труда возрос в среднем с 1,3-1,4 в 1800 г. до 1,8-2,2 в 1913 г., 2,7-3,2 в 1950 г. В целом по индустриально развитым странам этот показатель стал падать лишь в последние три-четыре десятилетия: он уменьшился с 3,6-3,8 в 1960 г. до 1,7-1,9 в 1973 г. и 1,2-1,3 в 1990-1996 гг.
Что касается проблемы рассогласованности изменений в отраслевых структурах производства и занятости, то интенсивность сдвигов в структуре производства ВВП развивающихся государств возросла по сравнению с периодом их колониального и полуколониального существования в 2-2,5 раза, во столько же раз превысив соответствующие средние показатели по странам Запада и Японии в период их промышленного переворота. Еще больше (в 8-10 раз !) ускорились темпы изменений в отраслевых пропорциях распределения занятости.

В 1960-1990-е гг. развивающиеся страны по этому индикатору значительно опережали ныне развитые страны на этапе их промышленного рывка (соответственно 0,9-1,0 и 0,3-0,4 % в год).
Если в первой половине XX в. в колониях и полуколониях наблюдалась значительная разнотемповость в изменениях отраслевой структуры ВВП и занятости (0,4 и 0,1 % в год), то в последние три-четыре десятилетия ситуация в развивающихся странах во многом изменилась. В условиях осуществления, а в ряде государств завершения первичной индустриализации, широкого развертывания процессов урбанизации, а также сервисизации их экономики была достигнута определенная согласованность в динамике приведенных выше показателей.

При этом во многих периферийных и полупериферийных странах темпы прироста сдвигов в структуре занятости стали опережать изменения в пропорциях производства. Феномен такого рода опережения наблюдался в ныне развитых государствах в текущем столетии, приняв ярко выраженный характер в послевоенный период.
Кроме того, вопреки некоторым из имеющихся представлений, ускорение темпов экономического роста развивающихся стран (примерно с 1,5-1,7 % в год в 1900-1950 гг. до 5,0-5,4 % а 1950-1998 гг.) было связано не столько с увеличением вклада индустриального, сколько третичного сектора экономики (соответствующие вклады аграрной сферы, промышленности (включая строительство), а также сектора услуг в повышение темпов общеэкономического роста составили соответственно 5-7 %, 37-39 и 55-57 %). Данные пропорции важнейших секторных источников экономического роста в гораздо большей мере характерны для постиндустриальной модели развития.
Отмеченные тенденции свидетельствуют не только об иногда недооцениваемых исследователями значительных темпах трансформации обществ развивающихся стран, но и об относительно быстром по историческим меркам вызревании сравнительно эффективных экономических структур. В этой связи достаточно убедительными представляются следующие данные.
Если в 1900-1950 гг., когда наблюдался процесс относительной аграризации структуры занятости в периферийных странах, а темпы их экономического роста были сравнительно низкими, вклад межсекторного перераспределения рабочей силы в увеличение их ВВП был отрицательным, то в 1960-1998 гг. этот показатель составил 20-25 %, что вдвое превышает соответствующие данные по ныне развитым государствам в период промышленного переворота и первые послевоенные десятилетия. По нашим расчетам, в результате перемещения занятости в отрасли с более высокой капиталовооруженностью и продуктивностью труда темпы роста народнохозяйственной производительности труда в развивающихся странах увеличились по сравнению с колониальным периодом более чем наполовину, а соответствующий показатель динамики ВВП возрос на 2/5.


Хотя в афроазиатских и латиноамериканских обществах традиционный сектор по абсолютным и относительным размерам остается весьма внушительным, доля нетрадиционных видов хозяйства в общей численности занятых периферийной зоны (без Тропической Африки) повысилась, по нашим расчетам и оценкам, с 30-35 % в 1970-1975 гг. до 50-55 % в 1990-1995 гг. При этом удельный вес современного сектора вырос примерно с 1/10 до 1/5, а промежуточного с 20-25 до 30-35 %. Эти показатели(первая половина 1990-х гг.) в среднем были значительно выше для латиноамериканских государств (соответственно 28-32 и 45-50 %), несколько ниже для стран Северной Африки, Ближнего и Среднего Востока (20-25 и 38-42 %) и существенно ниже для Южной и Юго-Восточной Азии (15-17 и 25-30 %).
Чтобы оценить масштаб перемен в развивающемся мире, сопоставим приведенные выше показатели с данными исторической статистики по развитым странам. В странах Запада доля собственно традиционного сектора (в котором использовались не машинные, а инструментальные технологии) в одной из наиболее передовых отраслей производства обрабатывающей промышленности составляла в общей численности занятых в 1860 г. 50-60 % и в 1913 г. 30-40 %. С учетом данных по другим отраслям экономики можно предположить, что к началу первой мировой войны, когда промышленный переворот в ряде ключевых звеньев народного хозяйства большинства западных стран завершился, удельный вес современного сектора в общей численности их занятого населения достигал 20-25 %, а промежуточного 35-40 %. При этом перевод на индустриальные методы большинства отраслей первичного и третичного секторов экономики стран Южной и Западной Европы не был полностью закончен ни в межвоенный период, ни в первые годы после второй мировой войны.
Это означает, что охват их населения современными формами занятости не был полным, а кое-где (Греция, Португалия, Ирлпндия, Испания, Южная Италия) сохранялись достаточно заметные очаги полутрадиционных форм производства.
Таким образом, нестабильность, неравномерность, рассогласованность, а также очаговый характер современного экономического роста свойственны как для развивающихся, так и для ныне развитых стран на этапе их промышленного рывка. Кроме того, судя по приведенным данным, многие развивающиеся страны в целом значительно быстрее ломают свои отсталые, традиционные структуры производства и занятости, чем государства Запада и Япония в XIX начале XX в., и даже опережают последних по темпам отмеченных преобразований в послевоенный период.
Следует особо подчеркнуть возросшую, во многом катализирующую роль внешнеориентированного развития и собственно экспорта в хозяйственном подъеме отсталых стран, значительные сдвиги, произошедшие в его структуре (в целом по развивающемуся миру доля готовых промышленных изделий возросла с 1/10 в начале 50-х гг. до 1/6 в середине 60-х гг. и свыше 2/3 во второй половине 90-х гг.). Весьма существенное, в целом стимулирующее воздействие на процесс экономической модернизации и создание экспорториентированных производств, в частности, оказывают филиалы ТНК, обеспечивающие поступление новых (пусть не всегда новейших) технологий и передового опыта.
Наиболее интенсивно происходило наращивание чистого притока ПИИ в развивающиеся страны в 1990-е гг. он вырос в 8 раз. В результате доля этих стран в общемировом объеме ПИИ увеличилась с 12-14 % в 1988-1990 гг. до 36-38 % в 1997-1999 гг. (В отличие от портфельных инвестиций, банковских кредитов, их объем продолжал расти во время и сразу после Азиатского кризиса).

Однако распределение ПИИ остается крайне неравномерным 80 % их объема приходится на 20 стран, в том числе около половины - всего на 5 стран.
ТНК и их филиалы контролируют значительную часть экспорта развивающихся стран. В азиатских НИС этот показатель составляет в среднем около 1/3, а в КНР 44-46 %.
Отмечая существенную роль внешнего спроса в экономическом развитии стран Востока и Юга, полезно, однако, учитывать, что в целом по афроазиатской и латиноамериканской полу/периферии ускорение темпов роста ВВП в 1950-1990-е гг. лишь на 1/5-ј может быть связано с эффектом экспортрасширения (у азиатских НИС эта пропорция была выше в Южной Корее и на Тайване отмеченный показатель составил 3/5). В целом же доля развивающихся стран в мировом экспорте возросла меньше, чем в мировом ВВП с 23-24 % в начале 1960-х гг. до 28-29 % в конце 1990-х гг., что говорит в целом о сравнительно невысоком уровне интеграции большинства из них в мировое хозяйство и необходимости дальнейшего наращивания экспортного потенциала.
Судя по расчетам, особенно по крупным и средним странам, не менее важное значение имело расширение внутреннего спроса. За счет этого фактора в 1960-1996 гг. было обеспечено в Таиланде 84-86 %, в Индонезии 90-91 %, в Индии и КНР 94-96 % прироста ВВП.

Успешное развитие внутреннего рынка (речь при этом идет не только об импортозамещающих, но и импортупреждающих производствах) во многом зависело от создания нормальных условий для функционирования множества мелких и средних предприятий на конкурентной основе, что предполагало огромные усилия государства и общества по формированию надежных правовых и экономических институтов.
В целом можно констатировать, что достаточно высоких и устойчивых результатов в экономическом развитии добились страны, проводившие политику дозированного либерализма, стимулировавшие как экспорториентированные, так и импортзамещающие/импортупреждающие производства. Это позволило им не только не подорвать местное производство, но и обеспечить повышение его международной конкурентоспособности в соответствии с принципами динамических (а не статических) сравнительных преимуществ.
Здесь, вероятно, уместно вспомнить, что большинство стран Запада и Япония в период своего созревания до уровня развитых государств, то есть в эпоху промышленного рывка в XIX начале XX в. наращивали свою экономическую мощь и экспорт, проводя политику достаточно жесткого, хотя и выборочного протекционизма, нацеленного на всемерное укрепление внутренних и внешних позиций национальной индустрии и других секторов экономики.
В данном контексте хотелось бы остановиться на одном весьма актуальном и принципиальном вопросе. В современной зарубежной и российской научной и публицистической литературе нередко высказывается известный тезис чем больше уровень экономической открытости страны (об этом много писали в частности Дж.Сакс и А.Уорнер) или чем выше индекс экономической свободы в той или иной стране (среди российских исследователей эту тему активно разрабатывает А.Илларионов), тем больше (подчеркнем, при прочих равных условиях, которые обязательно нужно оговорить) показатели ее экономической результативности.
Казалось бы, этот тезис имеет достаточно веские обоснования, так как многие из ныне богатых стран действительно занимают высокие позиции на шкале экономической свободы и по рейтингам международной конкурентоспособности. Однако, не все здесь так просто. Дело в том, что
достигнутый уровень экономической свободы в ряде процветающих стран не только и часто не столько важнейшее условие, сколько результат длительного и сравнительно быстрого экономического развития, осуществления, как правило, гибкой, прагматичной политики, в которой реальные интересы национальных производителей, предпринимателей, а также наемных (и самостоятельных) работников, потребителей и обывателей с их социальными гарантиями, нередко стояли (и стоят) выше некоторых, в том числе международных и иных принципов экономической свободы.
Данные табл.5 , построенной на материалах последнего десятилетия (в 1990-е гг. уровень экономической свободы в мире был, как известно, существенно выше, чем на предшествующих этапах мирового развития) весьма противоречивы. В целом по значительной выборке стран мира (105 стран, по которым были сопоставимые данные) отмеченная связь положительна (0,211), хотя трудно установить направленность причинной связи (то ли свобода способствует росту, то ли наоборот).

К тому же сам показатель невысок (а коэффициент детерминации не более 4-5 %).
Он выше, хотя по-прежнему не очень значителен для группы развивающихся стран (0,323). Показатель детерминации (10-11 %) можно интерпретировать следующим образом: более высокие темпы экономического роста среди менее развитых стран лишь в десяти-одиннадцати случаях из ста связаны с более высоким индексом экономической свободы.
Что касается развитых государств и стран с переходной экономикой, то для них характерна весьма слабая отрицательная взаимосвязь отмеченных показателей. Допуская возможные погрешности в измерениях базовых индикаторов (субиндексов экономической свободы, темпов прироста ВВП), в лучшем случае следует констатировать отсутствие жесткой зависимости между этими макроэкономическими переменными.

Более серьезный анализ с учетом весовых значений отдельных стран (например, объем ВВП) и разбивки стран по уровням и типам развития может, на наш взгляд, дать более неожиданные результаты весьма предметные и полезные для уточнения эффективной политики реформ и стратегии экономического "прорыва" отставших/стагнирующих/менее развитых стран.
Детализируя сказанное и в какой-то мере объясняя полученные прямо-таки невысокие коэффициенты взаимосвязи отмеченных показателей, отметим следующее. Среди двадцати первых стран по индексу экономической свободы у семи государств темпы экономического роста оказались не выше общемировых (далее:первая цифра рейтинговое число, вторая темп прироста в 90-е годы):
Великобритания 3/2,2; Швейцария 5/0,4; Нидерланды 7/2,6; США 8/2,9; Канада 10/2,2; Бельгия 12/1,6; Дания 18/2,8; Япония 20/1,3.
Напротив, ряд азиатских стран имели невысокие рейтинги, ибо их финансовые институты были не вполне развиты по современным меркам, государство осуществляло весьма часто интервенционистскую политику, не вполне либерализованы были и внешнеэкономические связи. Соответствующие индикаторы составили: в Южной Корее 49/5,1; по Тайваню 62/6,3; по Индия - 85/6,1; по КНР 86/7,6.
Еще один парадокс. По индексу экономической свободы Польша (74) и Словения (80) заметно отставали от ряда других стран с переходной экономикой, имея при этом положительную динамику ВВП: в среднем ежегодно в 1990-98 гг. соответственно 4,5 и 1,4 %. У ряда других "переходных" стран гораздо лучше обстояло дело с экономической свободой, но хуже с ростом: Эстония 44/-2,1; Венгрия 45/-0,2; Литва 51/-5,2; Чехия 60/-0,2; Латвия 63/--8,5; Болгария 73/-3,3.
3.2.Накопление физического и человеческого капитала и повышение роли интенсивных факторов роста.
Вопреки прогнозам ряда отечественных и зарубежных экспертов, вычертивших еще в 50-60-е годы каскады "порочных" кругов отсталости и бедности развивающихся государств, последние и в особенности страны Восточной и Юго-Восточной Азии достигли значительных успехов в наращивании физического и человеческого капитала. Норма валовых капиталовложений, едва ли превышавшая в колониальных и зависимых странах в 1900-1938 гг. 6-8 % их ВВП, возросла в среднем по развивающемуся миру с 10-12 % в начале 1950-х гг. до 25-26 % в 1980-1996 гг.

В целом, если базироваться на данных в национальных ценах и полученных на их основе синтезированных оценках, то группа развивающихся стран по этому индикатору перегнала развитые государства примерно на два-четыре проц. пункта. При этом норма инвестиций в ВВП в 1996 г. достигла в Индонезии 32 %, в Южной Корее 38 %, в Малайзии, Таиланде и КНР 41-42 %, что при сравнительно невысоких, хотя и повышавшихся, показателях предельной капиталоемкости роста в 80-х первой половине 90-х гг. обеспечивало достаточно высокие темпы увеличения их ВВП (Заметим, что в среднем по развивающемуся миру в 1980-1998 гг. эффективность капиталовложений, составившая примерно 0,2, оказалась примерно на ѕ выше, чем в развитых странах).
Повышение нормы капиталовложений в целом по группе развивающихся стран в 1950-1990-е гг. произошло, несмотря на пессимистические прогнозы, в основном за счет внутренних источников финансирования, тогда как доля притока иностранного капитала не превышала в среднем 10-15 % (это не больше, чем во многих развитых странах второй волны капиталистической модернизации).
В то же время было бы неправильно недооценивать значение внешних инвестиционных ресурсов в финансировании внутренних капиталовложений многих периферийных стран, особенно на начальных этапах их развития. В этой связи нельзя не вспомнить, например, о солидном вкладе американской помощи Южной Корее и Тайваню в 50-х - первой половине 60-х годов, без которой модернизация этих стран была бы крайне затруднена.
К тому же, в отличие от ряда крупнейших стран развивающегося мира, таких как КНР, Индия, а также Бразилия, Мексика, и азиатских НИС, в основной массе периферийных государств доля внешних источников финансирования капиталовложений по-прежнему достаточно высока. В 1995-1997 гг. соответствующий индикатор достигал в Турции, Пакистане, Марокко и Египте 25-33 %, в Бангладеш и Вьетнаме 47-53 %, в наименее развитых странах (Тропической Африки) - в среднем 40-70 %.



Содержание раздела