НЕЛИНЕЙНЫЙ ПРОГРЕСС В РАСШИРЯЮЩЕМСЯ ВРЕМЕНИ
Однако даже те явления и факты, которые находят неслучайное соответствие в идеальном типе эпохе (они как примеры и будут привлекаться), выражает его лишь частично, а потому односторонне и, главное, нечетко, смазанно. Одним словом идеальные типы эонов становятся прообразами (архетипами, порождающими моделями) явлений (видимостей, der Schein) политической практики, которые воплощаются с большей или меньшей полнотой на разных ступенях и в разных масштабах обобщения. Благодаря рассмотрению хронополитической перспективы или эволюционной преемственности порождающих моделей политической организации на основе принципов морфологического наследования и превращений удается уйти от идеи смены эпох и перейти к идее их вырастания друг из друга (5, с.5-7).
Ни одна эпоха не отвергает предыдущую, но находит способы усвоить то, что было создано ранее и нарастить свои новации. В результате как основа для выделения эволюционных поколений политических систем мною предлагается предельно типизированная схема развития человеческих общностей, которые при всех качественных и, казалось бы, взаимоисключающих различиях вырастают друг из друга, сохраняясь в череде метаморфоз. Это эоны этносов (Повседневности), цивилизаций (Истории) и наций (Хроноса), соединяемые переходными стадиями, которые лучше характеризовать не как доцивилизационную и постцивилизационную, или как доисторическую и постисторическую (это только будет сбивать с толку, вызывая ненужные ассоциации и возражения), а скорее как стадии этноцивилизационной и цивилизационно-национальной деконструкций. Деконструкция, естественно, предполагает существование и взаимодополнение фаз деструкции и конструкции.
В качестве начального момента, своего рода преддверия хронополитики мною рассматривается возникновение политической организации из первоначально единой прокреативной функции воспроизведения человека и человеческого рода (5, с.8-10). Эта функция в процессе антропогенеза вполне естественно нагружается организационным потенциалом.
Появляются половозрастные роли. Их закрепление создает предпосылки для формирования зачатков целедостижения, а с ним и политики.
При этом обнаруживается устойчивая связь целедостижения с двумя контрастными, но взаимодополняющими началами: ресурсно-силовым, или потестарностью, и образцово-правовым, или началом обрядности, ритуальности. Преимущество одного из начал дает различные версии политической организации в рамках отдельных эонов и стадии хронополитического развития. При предлагаемом подходе сущностными характеристиками первого эона этносов (5, с. 11-13) оказываются его закрытость, дописьменный тип коммуникации, господство мифа, предания и гномической мудрости.
Первая переходная стадия (5, с Л 4-17) связана с приоткрыванием политий, образованием зачатков разделения центра и периферии, с рационализацией статусно-ролевых разделений. Наиболее типичными среди свойственных переходной стадии протоисторических и раннеписьменных систем являются полис и деспотия.
Они, с одной стороны, разрушают (деструктурируют) замкнутые этносы-роды за счет либо сегментарного склеивания родо-племенных союзов, либо за счет синойкизма. Следом наступает конструктивная фаза: образование пирамидальных патримониумов или иных деспотических образований, а также полисов. Зон цивилизаций (5, с. 18-23) характеризуется возникновением принципиально открытых систем.
Это исторические имперские системы с доминированием городских центров, Мировых Градов, берущих на себя историческую миссию цивилизовать в идеале всю ойкумену (поднебесную). Вполне естественно и закономерно доминирование в т.н. мировой истории открытых систем империй-цивилизаций. Концептуализируя свое существование в виде миссии, они описывают ее в виде хроник и исторических сочинений, закрепляют свое цивилизаторство в виде архивов и монументов.
Этносы и полисно-деспотические провозвестники цивилизаций сохраняются ими в преображенном виде, откладываясь в форме этнокультуры мифов, преданий, эпической и драматической поэзии, риторической традиции. В современных условиях собственно этносы обнаруживаются и по сей день в неохваченных цивилизаторством зонах высокогорий, Крайнего Севера или непроходимых лесов. Идеальные образцы полисной и деспотической организации дают нам т.н. питомники: Элладу, которая так и не осуществила имперостроительство несмотря на героическую попытку Александра Македонского, и ветхозаветный Израиль с его непрестанным усилием пресуществить завет Яхве в виде союза патриархий, что также не смог создать империю и цивилизацию*. * Иерусалим стал функционально ограниченным Мировым Градом, да и то в значительной мере благодаря вкладу христиан и мусульман.
Отсюда цивилизационная амбивалентность Святой Земли. Кроме того, этноконфессиональная закрытость иудаизма возвращает потенциальную иудео-иерусалимскую цивилизацию на уровень уникально богатой этнокультуры.
Переход к постисторической фазе развития оказывается затруднен и по сути едва ли не уникален. Как правило, крушение империй и цивилизаций с последующей варваризацией (фаза деструкции) и образованием различных версий феодализма (системы договорных иерархий) в конечном счете ведут к воссозданию империй и к трансформации или вытеснению феодально-договорных отношений новой бюрократической инфраструктурой исторических империй (псевдоконструктивная фаза). Системы, претерпевшие подобные превращения, как бы возвращаются в цивилизационно-исторический эон. Возможна, однако, реализация действительно конструктивной фазы, предполагающей качественное усложнение договорных отношений и создание на этой основе плотной институционной структуры.
Чтобы достичь такого усложнения, надорвавшаяся, но не окончательно распавшаяся цивилизация окукливается и создает хризалиду (5,с.24-29) закрытую систему, внутри которой на основе универсализации и рафинирования договорных отношений, укрепления корпоративности вызревают предпосылки для последующей модернизации. Только две постимперские системы можно достаточно надежно характеризовать как феодально-хризалические. Это Западная Европа XII-XV вв. и токугавская Япония XVII-XIX вв.
Для них характерно разделение духовной столицы (Рим, Киото) и центров мирской власти. Это дает возможность освободить прежний господствующий центр (Рим, микадо в Японии) от бремени карающего насилия, что позволяет центру оказаться сопричастным высшим (сакральным) стандартам порядка, стать всеблагим и вездесущим, а значит перестать быть центром и стать сущностью целого. Сакральная, идеократическая консолидация позволяет образоваться хризалиде-куколке, где на собственной основе вызревают корпорации, сословия и территориальные политические общности, а с ними и внутренние предпосылки образования суверенного территориального государства, гражданского общества и объединяющей их нации (5, с.30-35). Дальнейший анализ выявляет хронополитическое усложнение наций.
Выступающая сама по себе как квазизакрытая территориальная полития, наследующая закрытость у хризалид, нация находит возможности открываться вовне и внутрь себя. Первое достигается, во-первых, за счет создания международных систем или систем территориальных государств, а во-вторых, благодаря образованию вокруг территориальных государств или ореола колониальных империй, или т.н. сфер интересов.
Открытие внутрь себя достигается за счет усложняющихся отношений между институтами гражданского общества и государства, организации интересов, при которой происходят как их обобщение до уровня национальных, так и конкретизация в частные и даже индивидуальные интересы граждан с помощью институтов опосредования, представительства и легитимации, типичных для т.н. полиархий (5,с.36-44). Попытка умозрительной проекции хронополитических тенденций позволяет рассмотреть и проблему т.н. постмодерна (5, с.45-51). Логика построения политических систем заставляет связать черты наступления информационной эры, обычно трактуемые как типично постсовременные, с очередной мутацией ореола территориальных политий. При хронополитическом усложнении они получают возможность заменить отягощенные архаизмом колониальные империи, сферы интересов и неоколониальные шлейфы более совершенными и гибкими глобальными информационными сферами, в которых могут получить продолжение и развитие национальные инфраструктуры, включая и политическую (5, с.6-7, 49, 62).
Подобная возможность вызревания у наций-государств информационно-культурного ореола вокруг закрытого территориального ядра начинает просматриваться в условиях пока только еще формирующейся информационной эры, которая обещает возвыситься над письменностью прорывом в электронный эфир, а над историей компьютерным учетом не только свершенных деяний, но и возможных миров нрошлого, настоящего и будущего. Однако образование ореолов (пусть весьма примитивного, устаревшего свойства*) было изначальной приметой динамично развивавшихся наций-государств. Это служит одной из причин, почему я не склонен связывать признаки т.н. информационного общества с появлением постмодерна и четвертого эона, а сам по себе постмодерн рассматриваю просто как в высшей степени зрелый модерн, может быть, даже его завершение. * Это образование имперских ореолов в виде колониальных владений, т.н. сфер интересов и т.п.
Общий обзор политического развития показывает, что движение через эоны и стадии сопряжено не столько с усложнением политических систем, сколько с развитием самой человеческой способности интерпретировать размерности времени. Это вполне понятно.
Диапазоны темпоральности могут быть заметны только после того, как протекло множество циклов реального времени, выстроились рады исторических событий и политических измений, выявились тенденции политического развития. Иными словами, погруженные в первый эон этносов люди просто не могли видеть и понимать время иначе, как в диапазоне Повседневности. Люди цивилизаций уже способны переживать время и как Повседневность, и как Историю.
Череда событий и перемен воспринимается ими линейно, летописно, историцистски, т.е. на основе сюжета, до известной степени открытого (по меньшей мере для авторитетных интерпретаций) как в целом, так и в отдельных своих моментах (16). Наконец, люди эона наций могут обрести и постепенно обретают хронополитическое видение времени. Возникновение т.н. историзма* и философии истории знаменовало вступление в диапазон Хроноса. * Возникновение историзма связано с превращением летописания в историческую науку, с формированием сравнительно-исторического языкознания, сравнительного литературовения и прочих возможностей судить об истории как бы извне, а потому полностью открыть все ее альтернативы для научных интерпретаций.
В силу этих обстоятельств первый зон с полным основанием может быть назван эоном Повседневности, второй эоном Истории (и Повседневности), третий эоном Хроноса, (а также Истории и Повседневности). Что касается самоосмысления политических систем и понимания времени, политики и своего места в их движении людьми, то здесь также вполне объяснимым становится обращение людей эона Повседневности к словам как средству обобщения действий и фактов, людей эона Истории к понятиям, обобщающим события и изменения, людей эона Хроноса к идеальным типам, концентрирующим в себе тенденции и ступени развития. (Эту сторону дела я попытался рассмотреть в серии статей Слова и смыслы в Полисе.) Действительно, как уже говорилось, чтобы сформировать понятия, приходится долго осваивать смысловую область с помощью разного рода слов и названий, метафорических, контекстно определенных, а потому весьма конкретных по своему значению. Создание рядов понятий и объединение их в систему становится следующим длительным этапом обобщения и одновременно углубления понимания себя и своей политической системы.
Только после этого становится возможным образование идеальных типов и осмысление тенденций хронополитического развития. Последнее замечание. Политические системы, а также пытающиеся осознать переходные стадии мыслители оказываются в крайне необычном положении. В своих возможностях понимания времени и хронополитики они одновременно и ограничены, и привилегированы.
Ограничены отсутствием вполне определенной основы для суждений, оказавшись либо между Повседневностью и Историей, либо между Историей и Хроносом. Однако это отсутствие определенной, а потому сковывающей, основы оказывается также и привилегией, раскрепощающей мышление.
Здесь уместны аналогии с межпарадигматическими периодами в науке (8, с. 10,15-25,35-41), которые на дают законченных и проработанных систем знания, однако богаты прозрениями и начинаниями.
НЕЛИНЕЙНЫЙ ПРОГРЕСС В РАСШИРЯЮЩЕМСЯ ВРЕМЕНИ
Когда мне приходилось объяснять суть моих исследований и произносить фразу эволюционная типология политических систем, то первой же реакцией когда осуждающей, когда одобрительной были слова: А, новая схема прогресса! Приходилось пояснять, если позволяли обстоятельства, что предлагаемое видение расширяющегося, увеличивающего свою размерность времени позволяет перейти от понятия линейного прогресса к идеальному типу ветвящегося развития.
Если принять исходное мифическое время мгновения-вечности за точку, то естественное движение во времени первоначально будет пролегать в круге или сфере Повседневности. Собственно для тех, кто осуществляет это движение, оно будет незаметным, ибо соотнесенным с сим днем, отличие которого от нулевого перво-времени предков начинает осознаваться очень нескоро по мере того, как удлиняется траектория удаления от нуля мифического начала и конца времени. Хронополитически движение это хаотично и его можно уподобить причудливому пунктиру, ибо каждое отдельное состояние этноса представляется точкой мгновения-вечности для каждого человека, образующего ту или иную протополитию. Следующий круг, а точнее, уже кольцо темпоральность Истории.
Здесь уже траектория движения начинает измеряться сначала летописцами, а за ними интерпретаторами имперской (цивилизационной) судьбы. В этой логике как раз и формулируется историцистский линейный прогресс движение к окончательному замирению Ойкумены Вечным городом, к Царствию Божию, к сияющему храму на холме, к утопиям тысячелетнего рейха или торжества коммунизма. Здешние обыватели видят движение как траекторию, т.е. линию или даже полосу. Внешнее кольцо уровень или размерность Хроноса.
Здесь развитие измеряется уже не в значениях длины траектории прогрессивного движения, а мерою продвинутости по диапазонам темпоральности. Значим, как уже было сказано, не столько путь, сколько накопленная потентность, созданная восхождением по кругам, диапазонам темпоральности. Теперь движение предстает уже как освоение, заполнение пространства одновременно и закрытого, и растекающегося. Эта и другие с учетом переходных стадий геометрические метафоры качественных характеристик развития будут чуть более подробно пояснены ниже.
Пока же важно отметить сохранение и усложнение логики открытости/закрытости. Если при этом учесть, что эти диапазоны, т.е. круги и кольца эонов, накладываются, как уже отмечалось, друг на друга, образуя переходные стадии, то получается, что пять окружностей выделяют начальный круг и последовательно расширяющиеся и охватывающие одно другое кольца. В такой расширяющейся модели темпоральности даже линейная схема прогресса вполне естественно может быть представлена в виде своего рода идеальной спирали: как туть не вспомнить знакомые идеи о развитии по спирали. При подобных допущениях и критериях прогресс будет определяться раскручиванием спирали, а разные политии способны прочерчивать самостоятельные, не повторяющие друг друга, исторические траектории, сопоставимые в своей прогрессивности не следованием шаблонам первопроходцев, а мерой удаленности своей вершины от начального центра.
Геометрически это можно изобразить в виде спиралей: архимедовой, квадратичной или логарифмической. Математический аппарат, описывающий усложнение природных систем по логарифмической спирали, был обоснован и предложен А.В.Жирмунским и В.И.Кузьминым (17).
Хотя возможность использования этого аппарата для описания политического развития нельзя исключать (3, с.93), основное возражение связано с тем, что определение точечных параметров политических систем (при условии, что мы научимся строго измерять объемы и плотность коммуникативных взаимодействий) в принципе затруднено неоднородностью самих политий. Однако даже для относительно компактных и монолитных хронополитически систем, которые предстают чуть ли не идеальными, проблема не снимается.
Дело в том, что качественные особенности хронополитического движения предполагают, как уже отмечалось, разную форму их геометрического представления. В круге первого эона Повседневности движение хаотично, пунктирно, представлено чередой примыкающих друг к другу трудов и дней. В кольце переходной стадии точки дней благодаря изменениям (протоисторическим событиям), например, образованию союза племен и святилища амфиктио-нии или полиса в результате родового синойкизма, начинают взрывать прежнюю замкнутость (фаза деструкции) и вытягиваться в некое подобие линейных отрезков.
Они еще не слишком стабильны, склонны к разрывам и изгибам. Рано или поздно линии начинают замыкаться в кольца-спирали (фаза конструкции). Это знак образования уже устойчивых политий, типичным примером чего является полис с его циклическим самопониманием: вспомним Платона и Аристотеля и их описания извечного круга чередования плохих и хороших форм полисного устройства. В условной плоскостной проекции полисное кольцо-спираль может охватить и сжать несколько других отрезков и, вероятно, даже точек.
Создается пятнышко, способное уже в эоне Истории прочерчивать (закрашивать) становящуюся все плотнее, шире и заметнее траекторию имперской судьбы цивилизации, ее особенной, уникальной истории. Такая траектория всегда остается, как отмечалось, принципиально открытой: у нее есть начало, но нет, пока идет прочерчивание, конца. Расширяющаяся траектория отражает теократическую консолидацию империи и цивилизации. Далее наша идеальная траектория становится все плотнее, все ближе к следующей границе, где непрерывность имперско-цивилизационной истории нарушается.
Оторвавшаяся верхушка, своего рода конец имперско-цивилизационной истории, в идеальной ситуации сохраняет сакрально-теократическую ширину при разрыве горизонтальной последовательности. В едином сакральном пространстве возникает т.н. феодальная раздробленность (фаза деструкции). Постепенно окрепшие и консолидившиеся горизонтали длин приватизируют сакральные вертикали (фаза конструкции). В результате сакральная вертикаль окончательно доворачивается на 90 градусов, происходит секуляризация и переход в следующий эон.
В эоне Хроноса или в условиях современности разворот вертикали образует своего рода ядро, которое обладает несколькими измерениями, смоделированными по цивилизационному образцу вертикально-горизонтальных отношений (государство и гражданское общество, внешняя и внутренняя политика и т.п.). Это ядро одновременно и открыто, и закрыто.
Развитие идет за счет растекания особого ореола вширь, вдоль силовых линий темпоральности Хроноса (сначала в режиме колониального ореола, затем информационно-коммуникативного), а также и вверх, пересекая эти же силовые линии усложнением своей территориальной политии, например, по уровням полиархии. Такими образом историцистски определяемая, единственная и претендующая на универсализм линия прогресса значима в полной мере, вероятно, только в эоне Истории, да и то лишь для отдельных цивилизаций. Принципиальная дифференциация мирской горизонтали и сакральной вертикали в рамках хризалиды, т.е. в диапазоне второй (постисторической) переходной стадии (Европа высокого средневековья, токугавская Япония) уже придает двусмысленность критериям прогресса. Пронизывание же теократической вертикалью горизонтально-мирской иерархии имперского господства к подобному раздвоению не ведет, поскольку вписывается, как только что отмечалось, в сюжет (судьбу) укрепления инфраструктуры цивилизации.
Помимо рассмотренных идеальных моделей весьма распространены случаи, когда возникшие обычно в результате симуляции добровольной (имитирование передовых образцов) или принудительной (завоевание) разные функциональные копии (части, блоки, аспекты) политической системы обладают разным хронополитическим возрастом, но функционируют одновременно в режиме реального времени. Используя аналогии с математикой, они выступают не как точечные, а как странные аттракторы, более того пересеченные условными границами между хронополитическими диапазонами.
Таковы, например, Россия и Индия, которые не просто помнят различные времена, но и актуально живут и действуют в них. Понятие прогресса в его историцистской, линейной интерпретации оказывается не только крайне условным, но очевидно бессмысленным для хронополитически неоднородных политий, поскольку их разные стороны (аспекты, блоки) демонстрируют различные степени развитости и векторы устремленности. Такая раздвоенность а в случае с Россией, как я попытаюсь показать ниже, расчетверенность создает дополнительные напряжения, но зато может отчасти компенсировать отсталость или переразвитость тех или иных блоков.
Последнее замечание касается интерпретации в предложенных терминах т.н. модернизации. Она возможна путем вырастания территориальной политии вверх, например, через уровни полиархии, а также ее растекания вширь с помощью ореолов политического воздействия через внешнюю политику, экспорт норм гражданского общества и т.п.
Это могут делать лишь политии, достигшие диапазона Хроноса. Имитация модернизированности, создание ее симулакров в лучшем случае позволит создать хронополитически растянутую, многоаспектную политию, которой приходится жить в разных временах, учитывать их различную размерность.
Такой темпрально многодиапазонной политией является Россия.
ЧЕТЫРЕ ВРЕМЕНИ РОССИИ И ПРИЗРАК БЕЗВРЕМЕНЬЯ
В хронополитическом исследовании всякая экземплификация, т.е. привлечение исторических примеров-казусов (хронополитическая казуистика), затруднена, во-первых, частичной и относительной проявленностью идеальных типов, а во-вторых обилием собственно исторической (тем более повседневной) фактуры, хронополитическая релевантность которой в целом весьма низка. В российском же случае эти общие трудности усугублены тем, что некоторые порождающие модели оказались проработаны довольно поверхностно или заимствованы внешним образом и, нередко, с расчетом на опережающее, форсированное развитие (5, с.69-74). Результатом стала хронополитическая двусмысленность и противоречивость отечественной политии. Крайне ярко и резко проявились качества остентативности, особенности которой заключаются в том, что призматические кажимости при всех своих превращениях весьма устойчивы.
Происходит постоянное противоборство и соединение непохожих подобий и мимикрирующих друг под друга взаимоисключений. По крайней мере с петровских времен отечественная политическая система слагается из четырех совершенно разнородных базовых блоков и посредующей схемы (медиатора), скрепляющей их (18).
Первый и действительно исконный блок вотчина или (в терминах политической науки Запада) патримональная пирамидальная система. Она представляет собой простое сочленение вотчин-патримониумов, воспроизведение семейной модели отцовского господства во все более крупных масшабах (отец отцов, царь царей и т.п.).
Второй блок развился из поверхностно и ускоренно заимствованной у Византии христианской идеократии, редуцированной до господства гомогенного родового этоса, символизируемого прежде всего очевидной и для всех обязательной правдой.
