Кто мы в этой старой Европе?
Это время было в Острове иронически названо веками русского похищения Европы (8). Данным определением я стремился с предельной броскостью выразить тот же синкретизм цивилизационных и геополитических характеристик, который заключается и в исходном для всей моей концепции понятии этно-цивилизационной платформы. Великая цивилизация имеет свое популяционное ядро - группу народов (иногда это один народ) с собственной ареальной нишей в мировом раскладе.
Для цивилизации Запада это - группа романо-германских народов, базирующихся по обеим сторонам Северной Атлантики и имеющих изначальные корни в Европе. Что случилось, когда элита России - государства, геополитически и цивилизационно сложившегося вне этого круга, - взяла да и объявила себя частью Европы, а свою страну европейским государством и пожелала вырвать признание своих претензий у элит Запада? Русские быстро убедились: кратчайший путь к удовлетворению этого желания, помимо имитации западных культурных форм, состоит в закреплении за Россией постоянного, неотменимого места в европейской политике, когда судьбы этого ареала, его расклад и баланс сил определялись бы потенциалом России и направленностью ее воли. Сравним высказывания двух министров, ответственных за внешнюю политику России в XVIII в., - речь петровского канцлера Г.И.Головкина, славящего царя-преобразователя за то, что русские его трудами из небытия в бытие произведены и в общество политичных народов присовокуплены (9), и похвальбу екатерининского канцлера А.А.Безбородко тем, как при нас ни одна пушка в Европе без позволения нашего выпалить не смела (10).
Очевидна прагматическая связь этих притязаний: если первая ступень на пути европейского самоутверждения России - из небытия в бытие, в сообщество политичных народов, то вторая ступень - ни одна пушка в Европе без позволения нашего..., тогда уж точно Россию никому не выдворить из сообщества политичных народов. Неоправданны попытки некоторых западных авторов различать якобы благое явление вестернизации России, усвоения русскими западных ценностей и сомнительный в глазах Запада процесс ее европеизации, силового включения в европейскую политику, в том числе через серии акций, направленных на ликвидацию пространственной обособленности России от платформы коренной романо-германской Европы. Эти феномены нераздельны: для России быть Европой прагматически значило быть силой в Европе, а быть силой легко переосмыслялось в быть насильно.
С разных сторон вызвал возражения мой тезис о том, что европеизация России как акт спонтанного цивилизационного самоопределения ее элиты должна была по необходимости обернуться политикой, способной представлять и в какой-то момент представившей в глазах Запада прямую угрозу его безопасности. На эти возражения мне предстоит ответить серией статей, сейчас же я коснусь лишь одного из них, особенно существенного для проникновения в ту область русского коллективного сознания, которую можно назвать национальной историо- софией. Мне неоднократно приходилось слышать утверждение насчет недопустимости вообще говорить о напоре России на Европу.
Наоборот, именно русским будто бы всегда приходилось сдерживать напор Запада, а особенно в последние два столетия, когда западная цивилизация глобализовалась, стремясь овладеть ресурсами мировой Ойкумены. Каждый век, дескать, видел западных захватчиков, приходивших в Россию, тогда как войны русских против романо-германских народов всегда начинались как войны оборонительные. Возникает впечатление, что в восприятии утверждающих такое сюжетика взаимоотношений России с Европой в веках и даже различие между Россией и Киевской Русью выносятся за скобку.
От истории остается серия изолированных, замкнутых на себя случаев, будто бы иллюстрирующих одну и ту же навязчиво повторяющуюся схему: покой России взрывается идущей извне самородной опасностью. Походы немецких псов-рыцарей и шведов против Новгорода в XIII в.; польская авантюра начала XVII в. с попыткой возвести польского короля на московский престол; Карл XII под Полтавой; Наполеон в Кремле; англичане и французы, бомбардирующие Севастополь; Брестский мир и интервенция Антанты; ужас 22 июня 1941 г. и план Дропшот - становятся с распадом исторической связи (так сказать синтаксиса истории) вполне эквивалентными друг другу символами опасности, рвущейся из внешнего мира в отделенный от него мир России.
Лучший пример такой трансформации истории - заглавие книги академика Е.В.Тарле Северная война и шведское нашествие на Россию (М., 1958), несущее в себе целую программу толкования исторической перипетии. Война, начатая вовсе не Швецией, а Россией ради овладения выходом в Балтику и отвоевания нескольких былых российских городов, около 90 лет бывших под шведами (а сколько лет мы в XX в. держим Кенигсберг и Южные Курилы?), завоевательная война русских, ведшаяся в основном либо в шведских владениях, либо в союзной нам Польше и лишь ненадолго перекинувшаяся даже не на Россию, а на вассальную ей Левобережную Украину (11), - эта война в самом заглавии подается великолепно знавшим все обстоятельства Тарле не как успешное завоевание, а как отражение некоего нашествия на Россию.
Всем нам с детства помнится - швед под Полтавой. Что же удивляться, когда наш современник В.В.Жириновский серьезно утверждает, будто Петр I не шел вовне, а отбивал атаки шведов, он не захватывал чужие страны (12)! Но все-таки каков национальный консенсус - Тарле и Жириновский! Попытаемся восстановить синтаксис геополитических отношений России с Западом, начиная с первого вступления русских войск на платформу коренной Европы.
Для этого выделим все дальнейшие случаи такого рода, наряду со встречными примерами вторжения западных государств на платформу России, а также с наиболее значительными действиями русских и западноевропейцев на территориях-проливах. Скажу, забегая вперед: анализ этих данных выявляет за три века троекратное повторение однотипной событийной схемы из четырех ходов, где все вторжения Запада к нам, кроме Крымской войны, оказываются синтаксически изоморфными, составляя в каждом цикле содержание одного и того же, а именно второго хода.
Сейчас я представлю события по циклам и ходам, а сводную интерпретацию дам по окончании обзора.
Цикл I Ход A. После Полтавской победы Петр I отвергает предложение Карла XII кончить войну передачей русским выхода в Балтику. На так называемом третьем этапе Северной войны (1710 - 1718) Петр не только временно оккупирует шведскую Финляндию (шаг, симметричный отбитому вступлению шведов на Украину), но также шлет контингент русских войск в Европу на помощь своим союзникам (Дании, Саксонии и Ганноверу) против германских владений Карла.
Такое проецирование силы на Запад, поднимая европейский престиж России, вместе с тем пробуждает беспокойство в европейских державах и вызывает нежданные осложнения между Петром и его союзниками. За 90 лет после Северной войны русские без всякой корысти для себя участвуют в четырех войнах на платформе коренной Европы или на принадлежащих ее государствам участках территорий-проливов. Сперва это - Семилетняя война 1756 -1763 гг., от театра которой Россию надежно отделяли Польша с Курляндией.
Россия, как союзница Австрии и Франции против Пруссии, временно оккупирует Восточную Пруссию и на несколько дней берет Берлин. Затем в 1799 г. она в коалиции с Австрией по чисто идейным мотивам воюет против революционных Франции и Швейцарии, с территориями которых опять же никогда не соприкасалась и не могла соприкасаться. Знаменитые в стратегическом и тактическом отношении, но политически абсолютно бессодержательные походы Суворова, Итальянский и Швейцарский, своим блеском лишь испортили отношения России с союзной Австрией. Наконец, в 1805 - 1807 гг.
Александр I по столь же идеальным соображениям проводит вместе с Австрией и Пруссией две провально окончившиеся войны против Наполеона. Как следствие, ранее далекая от российских границ наполеоновская империя оказывается к ним вплотную. По Тильзитскому миру, бывшему, как писал Н.Я.Данилевский, разделом Европы (13), Россия обязуется - вместе с отстраняющим ее от романо-германской платформы размежеванием сфер влияния - следовать враждебному курсу Наполеона против Англии.
За тот же столетний срок, наряду с участием из чести в описанных европейских играх, Россия отторгла от шведов сперва Прибалтику, после (с подачи Наполеона) Финляндию, уничтожила вассальную автономию Украины, заняла Крым, поделила Польшу с Австрией и Пруссией, а также провела четыре войны против Турции (спровоцированных самими турками) и при этом продвигалась шаг за шагом к Придунавью и Средиземноморью. Как бы проецируя в будущее эти успехи, оформляются греческий проект Екатерины II и конкретизирующий его план раздела Турции с европейскими державами по польскому образцу, затеянный Павлом I и руководителем его внешней политики Ф.В.Ростопчиным - в видах компенсировать Россию за разочаровывающее рыцарство итало-швейцарской кампании: по этому плану на российскую долю приходились Молдавия, Румыния и Болгария (14). Итак, в военной политике России по ходу А данного цикла проступают две линии. Одна, прагматическая, постоянно приближает Россию к Европе посредством включения в геополитическое тело России все новых участков территорий-проливов.
В этом своем разрастании Россия долго не сталкивается впрямую с коренной Европой - пока наконец раздел Польши не ставит наших владений впритык к владениям немецкоязычных великих держав. Вторая линия, условно скажем - идеалистическая, представлена большими войнами вдали от российских пределов за баланс Европы или подавления европейских революций, войнами безо всякого расчета на приращение страны или иную материальную выгоду (15). Ход B. Комбинация этих двух линий дает понятный результат: вползание из чести в европейские дела порождает в Европе выплеск агрессии против нас, а прагматическая экспансия оборачивается политической ликвидацией проливов, прикрывавших нас от Европы. Франция Наполеона стоит у сдвинутых к западу российских границ, да еще имея на Россию зуб за прежние контры.
Нарушение Александром I тильзитских условий (вмешательство в германские дела Наполеона, тайная торговля с Англией и т.д.) становится стимулом к наполеоновскому походу 1812 г., в глазах русских - нашествию двунадесяти языков, классическому образцу панзападной агрессии против нас. Ход C. Отразив в патриотическом экстазе посягательства Наполеона, Россия начинает, вопреки советам прагматика Кутузова, войну за освобождение Европы. Оная война, уже после русского лидерства в антинаполеоновской коалиции, после победы и взятия Парижа, едва не переходит в другую - в войну Александра I в 1814 г. против всей освобожденной Европы (включая и вчерашних союзников, и побежденную Францию) за Польшу, которую освободитель требует себе целиком в награду. Польшу он в конце концов получает за малые уступки соседям - австрийцам и немцам, а провозглашенная им система Священного Союза делает из этого царя, как потом и из его брата Николая I, гегемонов большей части Германии: местные князья взирают на них как на своих сюзеренов.
Между тем, выступая в континентально-европейском ареале международными жандармами, хранящими статус-кво, оба эти царя в стремлении проложить России путь в Средиземноморье ведут прагматическую игру с дестабилизирующими силами балканского революционного национализма: идеалисты-консерваторы на Севере, прагматики-революционеры на Юге, они давят на Европу и будоражат ее и в той, и в другой своей ипостаси. В 1848 -1849 гг. идеализм революциефобов берет верх: войска Николая I вступают в Австрию для подавления венгерской революции и в защиту законной власти Габсбургов, вопреки призывам российских прагматиков, особенно Ф.И.Тютчева, использовать революционную ситуацию для уничтожения Дунайской империи и полного включения всех славянских областей Восточной Европы во владения России. Ход D. C 1820-х годов крупнейшие государства романо-германского мира - Англия, Австрия, наконец, и Франция - переходят к политике сдерживания России, внушая определенные иллюзии полякам, но главным образом противодействуя русским планам в отношении Турции и Балкан (16). Полновесным ответом на двойной (идеалистический и прагматический) русский прессинг: и на хлопоты о европейском балансе, и на борьбу с революциями, и на славянские игры, и на жажду теплых морей - становится Крымская война.
Начавшись с занятия русскими войсками основной части нынешней Румынии, она кончается отбрасыванием нашей страны от Средиземноморья и дунайского региона объединенными англо-франко-итальянскими силами при полном сочувствии Австрии и всей Германии. Правда, попытка Запада в начале 1860-х ультиматумами вытолкать Россию из восставшей Польши и части Прибалтики кончилась безуспешно, в основном из-за особой политики пруссаков. Зато в 1870-х рецидив российского движения к Балканам солидарно обуздывается на Берлинском конгрессе Европой, постаравшейся, чтобы, освободив балканских славян от турок, русские не забыли уйти (во всех смыслах) из освобожденного края.
Так 1870-е оказываются своеобразной кодой к первому циклу похищения Европы - кодой, вклинившейся в первую евразийскую интермедию, о которой ниже. С конца этого десятилетия англо-турецкий оборонительный союз, а затем и Тройственный союз немцев, австрийцев и итальянцев полностью закрывают нам путь на Запад и Юго-Запад.
Так что Вильгельм II был в своем праве, когда, дружески деля между собой и Николаем II океаны, себе брал Атлантический, Николаю оставляя Тихий.
Цикл II Ход A. С середины 1900-х, сделавшись одной из держав-учредительниц Антанты, Россия выходит из первой евразийской фазы, казалось бы, восстанавливая шансы и на престижное самоутверждение в Европе, и на возрождение прагматического Восточного вопроса о Дарданеллах. Как писал поэт, Мы старый решаем вопрос:
Кто мы в этой старой Европе?
............................
И что же! Священный союз (так! - В.Ц.)
Ты видишь, надменный германец?
Не с нами ль свободный француз?
Не с нами ль свободный британец? В.Брюсов
Роль России в возникновении Первой мировой войны - не путать с развязыванием войны! - надо оценить совершенно непредвзято. Как известно, провокационная локальная война Австро-Венгрии против сербов выросла в войну общеевропейскую через три ступеньки эскалации. На первой ступени Россия объявляет как демарш мобилизацию против австрийцев, но, не имея плана частичной мобилизации, а только всеобщей, она устремляет свои огромные резервы в направлении к обеим - и австрийской, и германской - границам.
Тут в действие вступает германский план фон Шлиффена, и эскалация переходит на вторую ступень. Этот план возбранял немцам войну на два фронта, ибо до начала борьбы всерьез с русскими надлежало разбить французов ударом через нейтральную Бельгию. Но с появлением германской армии в Бельгии Англия присоединяется к России и Франции: оказывается достигнута третья ступень эскалации (17). Локальный конфликт смог вырасти в великую войну из-за воплощения нашего покровительства сербам в план всеобщей мобилизации и стыковки последнего с планом фон Шлиффена по другую сторону границы, приведенным нами в действие и врубившим в полную мощь механизмы войны.
На входе эскалации и на ее верхних уровнях решающую роль играла агрессия немецкоязычных государств. Но связаны были эти уровни исключительно акциями России с ее идеалистическим пафосом принадлежности вновь к европейскому священному союзу, Entente cordiale, и вместе с тем прагматической, карпато-балканской и восточносредиземноморской озабоченностью, толкавшей нас навстречу Европе; точно в напоминание салтыков-щедринского афоризма о глуповских выгонах, непосредственно соседствовавших с византийскими. Как отмечает советская История Первой мировой войны, австрийцы и немцы сделали все, чтобы Россия предстала виновницей (18), - но ведь и она этому нимало не воспротивилась, наслаждаясь своей полной правотой в глазах союзников. Она снова была в Европе!
Борьба двух военно-политических линий, идеализма и прагматизма, на этот раз проявилась в развертывании русскими военных действий - в распределении нашим командованием под осень 1914-го сил и внимания между двумя частями Западного театра. Наступление против восточно-прусской группировки немцев, как известно, осуществлялось исключительно в поддержку бьющихся на Марне союзников и в ущерб блестяще начатым действиям в Прикарпатье, на недобранном в 1815 г. и давно интересовавшем Россию галицийском участке территорий-проливов.
Ход B. Попытка через священные союзы с европейцами причислиться к обществу политичных народов кончилась в 1910-х сходно с тем, как и столетие назад, только хуже - из-за перенапряжения и внутренней заварушки. На попытку России, уже потерявшей Польшу и основную Прибалтику и дважды революционно сменившей власть, хитроумно выскользнуть из войны без аннексий и контрибуций она получает от надменного германца Брестский мир, включивший весь ареал территорий-проливов в зону центральноевропейской гегемонии, охватившей местами на юге и часть собственно русской платформы.
А со стороны свободных француза и британца - интервенцию под предлогом не допустить превращения России в германскую сырьевую базу. Как и в начале XIX в., мы в нашем прагматическом аннексионизме слишком уперлись в Европу с ее внутренней борьбой, одновременно по нашему коалиционному идеализму принимая на себя излишние для неевропейского государства обязательства. Снова такая политика при первом серьезном сбое - а сбой 1915 - 1917 гг. был куда значительнее тильзитского! - оборачивается европейским нашествием на Россию: как идеалисты, мы напрашиваемся на удар, а как прагматики, лишаем себя от него защиты. Только теперь против нас шла не Пан-Европа, сплоченная вокруг озлившегося на нас гегемона: Россию пытались раскроить два лагеря, продолжавшие между собою ту европейскую войну, из которой большевики рассчитывали эмигрировать восвояси.
На этот раз европейское расширение на восток было сорвано сразу и кризисным внутренним разделением Евро-Атлантики, и трайбалистским самоопределенческим восстанием территорий-проливов, далеко отодвинувшим Россию и Европу друг от друга, затопляя их окраины. Ход C. Частью этого восстания проливов стали локальные коммунистические революции 1919 г. в Венгрии и Словакии, сокрушенные румынами и чехами, а также агрессия Польши, сильнейшей из стран вновь коституировавшегося проливного ареала, против Германии и России - в отношении России провалившаяся.
Все эти события подтолкнули большевиков (после изгнания европейских войск из России и еще до окончания в ней гражданской войны) на бросок к Карпатам и Висле, вошедший в национальную память как поход Даешь Варшаву, даешь Берлин!. Наказание зарвавшихся поляков и предполагаемое Лениным насаждение у них Советской республики неоспоримо должны были стать разведкой боем в направлении реализации открыто пропагандируемого Л.Д.Троцким и другими проекта Соединенных Штатов Европы.
Не зря Троцкий величайшим недостатком Рижского мира с Польшей от 1921 г. считал лишение нас доступа к германской границе (19). Следующей и последней попыткой большевиков в том же ключе стала сорвавшаяся революция 1923 г. собственно в Германии.
Соединенные Штаты Европы были идеократическим революционным проектом, сравнимым по престижности для молодого российского режима с консервативным проектом Священного Союза для Российской империи в XIX в. Что же касается заявлений большевиков-западников насчет удела России вновь стать после победы революции в Европе смирным отсталым государством уже в рамках социалистического европейского сообщества, то поимеем в виду: идеология российского похищения Европы легко сползает к пафосу почетного самоубийства России через ее слияние с платформой политичных народов. Инкриминируемая троцкистам всеми кому не лень готовность якобы принести Россию в жертву европейской революции в этом смысле мало чем отличается от подавления в годы Священного Союза прагматических национальных интересов страны в Юго-Восточной Европе и на Балканах в пользу европейской идеи, - до сих пор вызывающей гнев у державников вроде В.Кожинова. Ход D. Поддержка Польши Антантой в 1920 - 1921 гг. имитирует в ослабленном виде заступничество Европы за Турцию против нас в середине прошлого века, а чудо на Висле в 1920 г. и провал германской и болгарской революций в 1923 г. обозначили абортивный исход нового похитительского цикла. Откат России с части проливов был значительнее, чем за 70 лет до того, обернувшись в партийной жизни крушением троцкизма, а на уровне идеологии - поворотом к построению социализма в одной стране и к стратегии осажденной крепости.
С середины 20-х наступает вторая евразийская интермедия, и мэтр геополитики К.Хаусхофер в эту пору в своих обзорах мировой панорамы рисует Россию как государство, по своим интересам вполне погрузившееся в Азию.
Цикл III Ход A. Хотя Версальская система своими кордонами надежно закрыла не только Европу от русской революции, но и Россию от сильных держав Запада; хотя с ближайшей из этих держав - Германией - отношения по 1933 г. были весьма теплы, а в Локарно (1925 г.) немцы решительно воздержались гарантировать участие в каких бы то ни было западных акциях против России, однако же со второй половины 20-х большевики не устают предрекать приближение новой войны. Не преуспев в середине 30-х с попыткой включиться в европейское устройство через антигерманский Восточный пакт, СССР в конце того же десятилетия, после краха Австрии и Чехословакии, приблизившего германские границы к советским, бодро солидаризируется с Третьим рейхом в разрушении версальских структур. Перефразируя Брюсова, скажем: Мы снова решали вопрос: Кто мы в этой старой Европе? Поделив Польшу с Германией (вот и граница, желанная Троцкому!) и аннексировав Прибалтику, СССР смыкается наконец с воздвигающейся Пан-Европой нового порядка, и не по ее вине он не смог себе вернуть наполеоновского подарка - Финляндии.
Однако совершенно не внушает доверия гипотеза В.Суворова-Резуна о подготовке Сталиным в 1941 г. большой агрессии против Германии ради освобождения и советизации Европы. Это какая-то проекция на 41-й год советских военных планов 70-х. По своим сверхцелям для советской стороны пакт Молотова - Риббентропа мало чем отличался от литвиновской идеи Восточного пакта, который бы позволял нам двинуть в Европу войска при намеке на агрессию Германии против любого из ее соседей.
Обе версии сходились в одном: Россия стремилась вернуться в разобщенную Европу через какую-то из мыслимых форм новой Entente cordiale. Кризис обозначился быстро. Претензиями касательно Юго-Восточной Европы, Балкан и Дарданелл Сталин острее, чем некогда Александр I, поставил под вопрос раздел сфер влияния, а заняв Бессарабию (т.е. повторив ход того же монарха от 1812 г.) СССР, и без того неумеренно привязавший германскую экономику к своей обилием поставок, теперь подступается к жизненно важным для Рейха румынским нефтяным месторождениям.
Осенью 1940 г. Молотов протестовал против германских гарантий Румынии. Прошлое отзывалось русской оккупацией Молдовы и Валахии в 1806 - 1812 гг. и нашими боями против австрийцев на румынской реке Серет в Первую мировую войну. В глазах Гитлера его советский союзник превращался в последнюю надежду Англии (20).
Ход B. Цикл повторялся: вновь, как в XVIII - начале XIX в., политически отменяя обозначившиеся территории-проливы, подступая к Европе вплотную, повязывая себя обязательствами перед гегемоном нового европейского порядка и вступая с ним в споры, ставящие выполнение этих обязательств под вопрос, Россия шла навстречу войне.
