Хозяйственный подъем средневековой Европы
В первую из них, с середины XIV в. по начало 1490-х, еще жив феодальный доогнестрельный стандарт военного строительства: войско предстает соединением конного рыцарства со вспомогательным контингентом лучников или копейщиков, экипированный рыцарь как главная боевая единица соединяет в своем лице и основной мобилизуемый ресурс войны и средство уничтожения. Но, как известно, в XIV в. 300-летний хозяйственный подъем средневековой Европы сменяется особенно очевидным к середине века жестоким хозяйственным спадом и оскудением (61; 62, с. 74, 113). В средние века вообще разрыв на войне между тактическими успехами и стратегическими результатами был постоянной бедой полководцев: Утомление обычно наступавшее после победы, особенно связанной с большими потерями, часто бывало непреодолимо и это утомление принуждало полководца отказываться от дальнейшего выполнения своих планов (12, III, с. 235).
Экономическая же депрессия при упоре на дорогостоящую военную силу рыцарства не могла не подавлять возможностей мобилизации и вспомогательные на ту эпоху средства войны вырываются вперед именно как средства уничтожения. В первых же крупных сражениях Столетней войны английские лучники-пехотинцы, постоянно пребывая в обороне, разбивают наголову французских рыцарей, а к середине эпохи в гуситских войнах 1420 34 гг. на таких же рыцарях, уже германских, показывает свою мощь совершенствуемая артиллерия. Отсюда особенности войн этого протоцикла. Их лучшим примером можно считать Столетнюю войну 1337 1453 гг., всю проникнутую дипломатией и беспрестанными сделками?
Эта война гораздо с большим правом, чем войны XVIII в., может быть названа более энергичным способом ведения переговоров (63). Ее заявленной целью было занятие английскими королями французского престола, что должно было бы ущемлять их французских противников в жизненных приоритетах. Однако сама эта претензия становится предметом торгов и, скажем, на переговорах 1360 г., где победители-англичане, казалось бы, выступали с позиций силы, они поступаются искомым престолом в обмен на ряд прибрежных территорий, за которые собственно вели борьбу.
Лишь в 1415 30 гг. во время полного развала Франции из-за внутренних смут англичане делают попытку через династическую унию создать империю двух народов. Наконец, сама победа французов в 1453 г. оказывается не вполне победой, ибо за Англией сохраняется важный порт Кале.
В это же время наемные рыцари-кондотьеры на службе итальянских городов разыгрывают войны, о которых позднее Н. Макиавелли писал уже с позиций следующей эпохи, точно предвосхищая издевки Клаузевица над XVIII-м веком: Подобные войны велись вообще так вяло, что начинали их без особого страха, продолжали без опасности для любой из сторон и завершали без ущерба... в конце концов, война никому не приносила славы, а мир покоя. Победитель не слишком наслаждался победой, а побежденный не слишком терпел от поражения, ибо первый лишен был возможности полностью использовать победу, а второй всегда имел возможность готовиться к новой схватке (64). Решающим фактором, сделавшим возможным прорыв Европы в новую военную эпоху, становятся сокрушительные победы швейцарского пехотного ополчения над бургундскими рыцарями в конце 1470-х и стремление монархов, к концу века все более настойчивое, формировать себе армии по швейцарскому образцу (12, IV, с. 12 и сл.; 26, II, с. 3 и сл. ). На грани столетий комплектование армий переживает переворот как бы символизируя начало европейской модернизации, основой вооруженных сил континентальных государств становятся вместо рыцарей массы наемников-пехотинцев, набираемых, как уже упоминалось, по случаю войны и часто в расчете на военную добычу.
Как и все позднейшие циклы, этот протоцикл открывается серией системно связанных фактов революционного характера. Это и вторжение в 1494 г. в Италию французской, в основном наемной, армии с мощной, активно используемой артиллерией; и первый парад армии немецких наемников-ландскнехтов в союзном Франции Милане в 1495 г.; и запрет в 1507 г. в армии Священной Римской империи пользоваться арбалетами, заменяемыми на ружья-аркебузы (12, IV, с. 19, 45). Новая эпоха утверждается скачком, так же, как за одно-два десятилетия преобразуется облик войны в середине второй половине XVII в. и в начале XIX. Доминантой в структуре конфликтных возможностей нового протоцикла становится открытие уникальных мобилизационных возможностей временно-наемных армий, подлинный прорыв пехоты.
Швейцарцев и ландскхнетов, после того, как они были сорганизованы, можно было легко численно наращать массами случайного сброда, а теперь бой решался напором массы (12, IV, с. 102). Правда, стилистические отличия этой эпохи от СВЦ 1792 1945 гг., как тут же отмечает Г. Дельбрюк, налицо: нестойкость этих самоснабжающихся, легко рассыпающихся армий заставляет военачальников, наряду с масштабными сражениями, гораздо более действовать измором, отдавая временно оккупируемые области на разграбление солдатам и практикуя принцип войну выигрывает тот, у кого сохранится последний талер в кармане (12, IV, с. 101 и сл., 253).
Но войны 1492 1648 гг. показывают лучше всего, как сама по себе избыточность мобилизации по сравнению с уничтожением преобразует эталон победы и тем самым на весь цикл задает масштаб военно-политических целей. Война опережает политику, новое военное строительство, наблюдаемое с конца XV в, делает возможным перерастание Итальянских войн к концу 1510-х в общеевропейскую борьбу сверхдержав. Практически все мирные договоры, подписанные во время этих войн Мадридский договор 1526 г., Камбрейский 1529 г., Като-Камбрезийский 1557 г. фиксируют раз за разом полные поражения французских королей в их попытках помешать Габсбургам, рвущимся к имперской реконструкции Европы с опорой на массированные наемные армии.
Но из торжества мобилизации вытекает еще одна черта милитаризма этого времени: если весь XV в., знал лишь одну войну по идеологическим мотивам 150-летнюю гуситскую на окраине романо-германской Европы, то в XVI и первой половине XVII вв. битвы сверхдержав переплетаются с жесточайшими религиозными войнами (поистине народными), которые американо-английским теоретиками ограниченной войны в 50 60-х рассматривались как первый пример тотальных войн на континенте. В частности в качестве ближайшего аналога к мировым войнам XX в. этими авторами трактовалась вершинная для всего этого протоцикла Тридцатилетняя война, где религиозная распря попросту слилась с антагонизмом сверхдержав, породив борьбу на истребление уже по ту сторону политической рациональности, унесшую более 30% населения в одной только Германии (14, с. З, 67, 78; 13, с. 369; 15, с. 139, 141 и сл. ). Я настаиваю на том, что говорить в этом случае надо не просто о перекличке великих побоищ разных столетий, но о закономерном соответствии между предельными тупиковыми фазами двух гомологичных по своим предпосылкам военных циклов.
Периоды с 1340-х по 1494 и с 1494 по 1648 гг. я расцениваю в качестве своеобразного пролога к европейским СВЦ и называю их протоциклами (соответственно, А и В), имея в виду переходный характер их военного строительства, а отчасти и стратегии, между средними веками и Новым временем. Но также, как протоцикл А, приходясь на депрессию осени средневековья по характеру своих военно-политических целей и стратегии их достижения сходен с СВЦ 1648 1792 гг., точно также и протоцикл В, приходящийся на длинный XVI в. , время Реформации и Контрреформации масштабом дозволяемых им идеологических и сверхдержавнических притязаний подобен СВЦ 1792 1945 гг., предвосхищая его идеологизированные мобилизации и опыты перекраивания европейской и мировой карты силою оружия.
За множеством фактов, относящихся к истории военного искусства и военного строительства, прослеживается единый паттерн: состязание возможностей мобилизации и уничтожения, со впечатляющей регулярностью протекающее так, что каждая сверхдлинная милитаристская волна проходит под главенством одной из этих возможностей, причем из четырех миновавших волн у трех достоверная амплитуда в 150 лет. К. Райт заблуждался, не только предполагая начало новой волны в 1914 г., но и конструируя свой первый цикл с датами 1450 1648 гг. В качестве первой даты следует, определенно, принимать 1494 г., начало Итальянских войн, впервые разыгрываемых силами наемных армий.
Таким образом, амплитуда Райта оказывается не средней величиной, выводимой из разброса то укороченных, то удлиненных периодов, но интервалом, соблюдаемым пока что неукоснительно, тем более, что и для остающегося четвертого случая протоцикла А есть основания принять эту протяженность, отождествив его начало с распространением артиллерии в середине XIV в. и обнаруживающимся тогда же превосходством пеших стрелков над рыцарями. Так получаем даты: депрессивный протоцикл А 1340-е 1494 гг., экспансивный протоцикл В 1494 1648, депрессивный СВЦ 1648 1792, экспансивный СВЦ II 1792 1945, депрессивный СВЦ III 1945 ? Похоже, циклы тяготеют к попарной группировке, образуя метациклы в 300 лет, внутри которых первая, депрессивная волна идет под доминирование уничтожения в структуре конфликтных возможностей или, по крайней мере, при явном ослаблении потенциала мобилизации, вторая же выдвигает мобилизацию вперед. Разные 300-летние метациклы, вопреки огромным социальным и технологическим различиям эпох их развертывания, тем не менее в пределах своих гомологичных депрессивных или экспансивных волн обнаруживают между собой фундаментальное сходство в том, что касается эталона победы, уровня целей, многих черт большой стратегии. Видно и подобие этих волн в отношении главенствующего типа военного строительства: в пределах депрессивных волн преобладает ставка на контингенты воинов-профессионалов, тогда как для волн экспансивных типичны армии, решающие исход борьбы напором масс.
И наконец, неоспоримо, что гомологичные и негомологичные волны разных циклов устами своих идеологов обнаруживают, соответственно, тягу ко взаимному уподоблению или отталкиванию. В 1887 г. Ф. Энгельс, предсказывая великую общеевропейскую войну, использует образ опустошения, причиненного Тридцатилетней войной, сжатого на протяжении трех-четырех лет и распространенного на весь континент (65).
В 1890 г. Мольтке-старший в тождественном по содержанию прогнозе говорит о может быть, семилетней, а может быть и тридцатилетней войне (10, с. 180). В 1920-х А. А. Свечин, цитируя неодобрительные отзывы историков рубежа XIX XX вв. о военном стиле времени линейной тактики, подмечает: Наблюдается как бы сожаление о военном искусстве эпохи, предшествовавшей Людовику XIV (26, II, с. 38), т. е. времени Тридцатилетней войны. И напротив, теоретики ограниченных войн в середине XX в., от души симпатизируя кампаниям СВЦ I, одинаково отталкиваются прочь и от мировых войн первой половины века, и от тотальных войн протоцикла В. Так милитаристские волны, перекликаясь, опознают свои подобия в столетиях. V Проделанная работа позволяет осознать реальное значение СВЦ в милитаристской динамике Запада.
Менее всего их надо рассматривать в ключах вульгарно трактуемой агрессивности, конфликтности. Приливы и спады конфликтности как раз моделирует теория 50-летних периодов больших войн.
СВЦ же характеризуются не перепадами агрессивности как таковыми: скорее каждый из этих циклов с присущим ему видением войны и победы являет долгосрочную тенденцию, в рамках которой эти перепады происходят и которая подчиняет своей аранжировке самые разные устремления, возникающие в интервале ее действия. Можно быть экспансионистом и однако осуществлять экспансию не иначе как по зернышку в виде локальных уступок, вырываемых у контрагентов, не мысля себе эту борьбу иначе, как в терминах искомых приобретений и затрат на них. И можно быть поборником статус кво и представлять противодействие агрессии только в виде сокрушительного разгрома и истребления агрессора.
Мольтке-старший не был экспансионистом: он протестовал против расширения германских границ завоеваниями и предупреждал об опасности большой европейской войны (10, с. 180; 33, с. 6, 8). Но как полководец времени СВЦ II он не мог себе помыслить стратегию иначе нежели сокрушающей боем волю противника и устремляющейся к наивысшим из возможных целей.
Учет тенденции СВЦ, ее движения и переломов позволяет увидеть и оценить разницу между интервалами в военной истории, приходящимися на разные депрессивные и экспансивные циклы, хотя бы эти интервалы и казались тождественными по имманентным своим показателям. Взять, к примеру, отрезки времени с 1740-х по 1800-е и с 1850-х по 1910-е.
В обоих случаях видим сперва рябь военных конфликтов, потом затишье в 30 40 лет и затем всплеск гигантской войны. Сходство, кажется, налицо, тем не менее оно иллюзия. Потому что в первом случае нулевой результат кровопролитной Семилетней войны порождает в Европе подлинный стратегический пат, милитаристский стиль заходит в тупик.
Возникая как бы из ничего, непредсказуемые еще за 3 4 года до своего развязывания, войны Французской революции становятся началом совершенно нового цикла. Кстати, именно в 1790-х Европой востребуется военное искусство Суворова, сложившееся в совершенно специфических, неевропейских по меркам предыдущего цикла, условиях войн с турками, обильными числом, но слабыми огнем.
Наоборот, во втором случае, огромные успехи, достигнутые Германией в войнах 1864 71 гг., консолидировавшие ее в новую империю, открывающиеся перспективы новой стратегии войны широкими фронтами и со стремительной переброской армий по железным дорогам, закипание французского реваншизма, гонка вооружений, планы мобилизации, предполагающие двинуть в бой от 8 до 14% населения (36, с. 360), все выдает восходящую милитаристскую тенденцию, прямо ведущую к большой войне, неизбежность которой в конце 1880-х уже очевидна столь разным людям как Мольтке-старший и Энгельс. Эта война не открывает никакого нового цикла, но естественно готовится внутри наблюдаемого затишья. За поверхностным событийным сходством между двумя рассмотренными интервалами скрывается принципиальное различие в глубинной структуре, движении милитаристской тенденции, которое, как видим, изменяет в контексте разных СВЦ характер не только войн, но и мира: в контрастирующих циклах люди не только воюют по-разному, но и не воюют тоже по-разному. Как можно истолковать исторический феномен СВЦ?
Мы уже обнаружили их нередуцируемость к политическим процессам: напротив, сама политика, ее представления о возможном и невозможном во многом определяются господствующей тенденцией СВЦ и могут изменяться за считанные годы перелома этой тенденции. Наемные армии сделали возможным экспансионистский замах сверхдержав XVI начала XVII вв., на мощи огнестрельного оружия стоял европейский баланс XVIII в., стратегическое оружие исключило третью мировую войну. Может быть тогда полагать истоки этих переломов тенденции в технологической сфере, пойдя по пути замечательного историка И. М. Дьяконова (66), который предлагает считать великие новации в изготовлении оружия таким же стадиально-определяющим фактором всемирной истории, как и иные фундаментальные перемены в производительных силах? Однако по типу вооружения армии Наполеона намного ближе к армии Фридриха II, чем к войскам Людендорфа или Жукова.
СВЦ II отличается от СВЦ I так же, как протоцикл долгого XVI в. от протоцикла осени средневековья, собственно не новшествами в вооружении, но реваншем мобилизации, лишь во вторую очередь подстегивающим прогресс уничтожения. Может быть считать переходы между циклами производными от разных факторов, поспевающих и действующих в различное время?
Но откуда тогда эта удивительно равномерная циклическая амплитуда, как если бы каждый из факторов поочередно и на определенный срок был вызываем к действию в качестве эпохальной доминанты, а затем на примерно такой же срок уступал главенство другому? Во введении к статье я уже наметил кажущийся мне перспективным подход к этому явлению.
Одинаковая продолжительность СВЦ, как и их предшественников протоциклов, переходных между средневековьем и Новым временем, может интерпретироваться как приходящееся на каждый цикл примерно одинаковое число поколений военных лидеров. На протяжение цикла военная идеология и военное искусство развивают некий стиль, точнее один из альтернативных эталонов победы в его конкретном стилевом воплощении до тупика, до кризиса.
В этом тупике они оказываются вынуждены искать какой-то иной путь, позволяющий достигать военными средствами политических целей, пусть пересмотренных и обновленных. В этот-то час военная мысль апеллирует либо к внезапно ею открываемому мобилизационному потенциалу эпохи, либо к шансу радикально интенсифицировать технологию уничтожения: прорывы первого рода происходят в тупике депрессивных циклов, прорывы второго рода типичны для кризисов в циклах экспансивных. В результате кардинально преобразуется баланс конфликтных возможностей и стратегия восстанавливает уже иссякавшую функциональность под знаком нового представления о смысле победы, военного успеха.
В свою очередь новый эталон победы, включаясь в общий стиль эпохи, модифицирует ее самочувствие, дух, фундаментальное ощущение прочности или хрупкости миропорядка. Продолжительность циклов в 150 лет, по-видимому, указывает на то обстоятельство, что каждый раз на утверждение нового эталона победы, осмысление заключенных в нем возможностей, его развитие и доведение до тупика уходят жизни примерно пяти поколений военных лидеров. В таком случае мы можем глубже оценить общие морфологические принципы развертывания и самоизживания циклов. Каждый цикл, как говорилось, открывается серией революционных фактов, среди которых выделяются один-два главных, символизирующих новую парадигму войны.
Это могут быть первые пушки и разгромы рыцарей лучниками в середине XIV в.; первые парады ландскнехтов в 1490-х; легкие мушкеты солдат Густава Адольфа, стреляющих в три шеренги в 1630-х; мобилизации Французской революции в 1790-х; взрывы атомных бомб в 1945. Начиная с протоцикла В нововведения такого рода появляются как приметы преодоления стратегией тупика, в который она зашла под конец предыдущей длительной эпохи, причем сам этот тупик обнаруживается по-разному, в зависимости от того, возник ли он в экспансивном или депрессивном цикле.
В первом случае, как видим по протоциклу В и СВЦ II, тупиком становится грандиозная война, возможно, протекающая с перерывами, которая начинается в расчете на большое насильственное переустройство европейского порядка, однако заканчивается страшным поражением и разорением инициатора войны, внушающим на некоторое время европейским обществам род аллергии на идеологизированные милитаристские пан-проекты. Но не менее важно, что по ходу этой войны впервые применяется некая новая техника уничтожения.
Сперва будучи введена в дело одной из сторон, эта техника уничтожения приносит ей перевес, однако по мере своего распространения после великой войны она за короткий срок приводит к полной ревизии эталона победы и наступлению нового цикла, депрессивного. Такими тупиками экспансивных циклов оказываются, в одном случае, Тридцатилетняя война Германии, а в другом мировые войны Германии и ее союзников в XX в., представляющие, собственно, одну войну с продолжением. В обоих случаях, эта тупиковая фаза охватывает около 30 лет: 1618 48 и 1914 45. Если приглядеться к структуре экспансивных циклов в целом, то обнаружим, что, помимо этого финального 30-летия, у них отмечены интенсивным международным противоборством первые 60 80 лет, когда в столкновениях ведущих держав утверждается и стратегически разрабатывается тип войны массовыми армиями, определяется эталон победы и соответствующий данному экспансивному циклу характер и примерный уровень целей.
Такую функцию в протоцикле В исполняют Итальянские войны 1494 1559 гг., а в СВЦ II большие военные всплески 1792 1815 и 1848 71, когда в два приема сперва вводится, а затем закрепляется в обновленном техническом воплощении наполеоновско-клаузевицевский идеальный тип войны. В середине экспансивных циклов проступает интермедия в 30 40 лет, когда ведущие державы либо прямо готовятся к столкновению, раскручивая гонку вооружений (1871 1914), либо на какое-то время погрязают в борьбе внутри собственных своих территорий и сфер влияния (в протоцикле В это 1560 1617 гг., когда Испания увязает в нидерландской революции, а Франция переживает гугенотские войны и затем восстанавливается после них). Как бы то ни было, к концу интермедии крупнейшие европейские силы приходят с большими военными и геополитическими проектами и с четкой перспективой предстоящей решительной схватки за Европу.
Если в войнах инициальных 60-80 лет экспансивного цикла утверждается идеальный тип грандиозной войны, то после интермедии, будучи реализован с предельной последовательностью и силой, он оказывается дискредитирован и негативно осмыслен как всеобщее изнурительное побоище с бедственными результатами для зачинщика. Иной выглядит внутренняя структура депрессивных циклов. В них маркированными повышенной военно-политической активностью оказываются 40 60 лет в середине. Им предшествует инициальная часть 50-70 лет, в которые устанавливается суженное видение возможного успеха и изначально крупные военные устремления размениваются на серии локальных предприятий, протекающих по схеме stop and go.
Таковы в протоцикле А 1340 1410 гг., когда затеянная как большое имперостроительное начинание Столетняя война сводится к распрям за прибрежные французские районы, а в то же время постепенно локализуется, сводясь к ограниченным демаршам, затухает интенсивное в XIII первой половине XIV в. гегемонистское вмешательство Франции в итальянские дела (67, с. 15-22). В СВЦ I это 1650 1703 гг., когда стремление Людовика XIV к утверждению французского лидерства в Европе трансформируется в войны за приобретение тех или иных приграничных с Францией фламандских, нидерландских или немецких городков. Наконец, такой же характер имело и распыление противостояния ядерных сверхдержав в 1950 90 гг. на множество конфликтов низкой и средней интенсивности. За этой фазой в депрессивных циклах приходит, как уже сказано, медиальное 40 60-летие: учащаются попытки, хоть и в рамках сузившегося эталона победы, добиться значительных военно-политических решений с помощью технических либо тактических новшеств, а также с использованием политической конъюнктуры.
В протоцикле А это 1410 53 гг., когда англичане всерьез пробуют создать англо-французскую империю, Милан пытается утвердить свою гегемонию в Италии (67, с. 107-113), а в Священной Римской империи разгораются гуситские войны. В СВЦ I это 1703 63 гг. с беспрестанными войнами за наследства испанское, польское, австрийское, завершающимися Семилетней войной.
Этот пик предприимчивости в середине депрессивного цикла сменяется прострацией в последние его 30 40 лет, когда по итогам медиальной серии конфликтов укореняется уверенность в невозможности сколько-нибудь серьезных военных достижений при существующей стратегии, технике и наличном строительстве армий. В протоцикле А таковы 1453 94 гг, время заката всех больших планов: Столетняя война кончается для Англии бесславно, Милан теряет почти все свои приобретения, и мир 1454 г.
