ГЕОПОЛИТИКА В КОНТЕКСТЕ XX СТОЛЕТИЯ
И недруги классической геополитики, особенно в странах социализма (29; 51), и более объективные ее историки (31; 52, с.6) часто усматривали ее корни в империализме конца XIX начала XX в. При этом всегда вспоминалась немецкая идея "жизненного пространства" и охотно цитировались слова Маккиндера о "закрытии мира", наступившем в результате его империалистического исчерпания и раздела: "В Европе, Северной и Южной Америке, Африке и Австралазии едва ли найдется место, где можно застолбить участок земли... Отныне в постколумбову эпоху нам придется иметь дело с замкнутой политической системой и вполне возможно, что это будет система глобального масштаба" (40, с. 163). Столь авторитетный геополитик, как Грабовский, в своей последней книге 1960 г. "Пространство, государство и история", прямо расписался во влиянии, оказанном на него как профессионала теорией империализма, и посвятил ей большой раздел (З0, с.10, 93-142). Но как же на деле соотносится географический конструктивизм этой парадигмы с колониалистскими реалиями времен С.Родса и Вильгельма II?
Нельзя забывать, что в ту пору закрытость "постколумбова мира" связывалась не только с глобализацией рынка и коммуникационным "уплотнением ойкумены" (27, с.5), но, главным образом, с закрытостью самих разделивших планету колониальных империй, которые жесткостью своих границ воспроизводили в расширенном масштабе территориальную замкнутость своих европейских "материнских" наций-государств. И это несмотря на то, что складывались такие империи из кусков земли, раскиданных по разным частям света.
В первой трети ХХ в. будущее расчлененного мира дискутировалось многими мыслителями, видевшими его судьбу по-разному. К.Каутский видел это будущее как униполярный и плановый ультраимпериализм.
А.Бергсону представлялся конфликт между все более интернациональной экономикой и обособленностью национально-государственных организмов, который могло бы преодолеть лишь складывание "открытого общества", т.е. космополитической духовной элиты. Последняя, проведя культурно-религиозные реформы, оказалась бы в состоянии ограничить опасно растущее потребительство "закрытых" массовых обществ (53). В.И.Ленин был убежден, что мир "закрытых" империй, неспособных решать свои проблемы за счет ничейных земель, обречен на неравномерность развития и непрестанные военные переделы, открывающие путь для революционных прорывов социализма в слабых звеньях международной системы. Тут Ленин отчасти сходился с Маккиндером, предрекавшим, что "всякий взрыв общественных сил вместо того, чтобы рассеяться в окружающем неизведанном пространстве и хаосе варварства отзовется громким эхом на противоположной стороне земного шара".
В итоге, по мнению британского ученого, "разрушению подвергнутся любые слабые элементы в политическом и экономическом организме Земли" (40, с.163). Наряду с другими идеологами той эпохи свое решение проблемы реорганизации "постколумбова мира" предложили и геополитики.
Они указывали, что сепаратизм национальных имперских сфер приходит к своему концу, взамен чего происходит складывание тоже разграниченных, но неизмеримо более крупных пространственно-связанных образований на новых основаниях физико-географических, экономических или культурно-цивилизационных. В виртуальном мире геополитики важнейшими величинами становились подобные новые целостности, которые в германской традиции были окрещены "большими пространствами" (Grossra?me) или "большими формами жизни" (Grosslebenformen).
Одни проектировщики делали ставку на их формирование, другие, как Спайкмен, стремились предотвратить возникновение таких сверхдержав в Евро-Азии. Хаусхофер говорил в связи с этим о "панидеях" консолидирующих сверхнациональных идеях, способных и стремящихся обрести пространственное воплощение. В литературе отмечалось, что прообразами таких конструктов для геополитиков служили доктрина Монро как выражение "панконтинентального сознания" и объединение Италии пример преобразования географической категории в политическую, подчиненного сверхзадаче строительства нации (39, с.24; 37, с.9). В неявном виде идея Большого Пространства живет не только в немецкой версии этой парадигмы.
Обратимся еще раз к "Географической оси истории" Маккиндера. Мы узнаем из нее, что в прошлом столкновения приморья с силами хартленда распадались на множество отдельных конфликтов без большого мирового резонанса. Приморский "полумесяц" Евро-Азии был феноменом сугубо географическим.
В условиях же мира закрытого и проникнутого резонансом, государства приморья, чтобы избежать общего крушения удела всех "слабых элементов в организме Земли" должны сплотиться против хартленда в гигантский блок, проникнутый единством интересов. Маккиндер утверждает: приморье Старого Света должно себя осознать феноменом политическим, восприняв сюжет, вчитанный этим автором в мировую историю и географию. Можно сказать, что геополитика в самом деле была порождена евроатлантическим империализмом, но порождена как одна из программ его преодоления и изживания в той его форме, в которой он выступал до второй мировой войны.
Один критик выделял в аппарате немецкой геополитики три якобы отдельных ключевых представления: Большое Пространство, "жизненное пространство" народа и мотив противостояния Суши и Океана (29). Думается, эти идеи не являются независимыми друг от друга: на деле, и Суша с Океаном, и "жизненное пространство", охваченное политическим, экономическим и культурным преобладанием данного народа это лишь частные случаи Больших Форм Жизни.
Но и сам гроссраум только частное проявление более фундаментальной категории, на которую опирается геополитика как мировидение. Такой категорией служит географическое явление, не просто влияющее на политические процессы о чем судить политической географии, но предназначенное к волевой трансформации в феномен политический, поскольку, говоря словами цитированных выше авторов, политической силе удобно и угодно в некий момент так видеть поле своего действия.
Попробуем типологизировать геополитические идеи, школы и традиции по специфике политических отношений, определяющих конкретные проекты. К примеру, в "Географической оси истории" Маккиндера и в его более поздней книге "Демократические идеалы и реальность" (54) проектирование строится на принципе конкуренции, состязания автономных политических сил, будь то необходимость для приморья сбалансировать превосходство хартленда или тяжба западных держав за контроль над Восточной Европой ключом к влиянию на тот же хартленд. Для немецкой классической геополитики характерно вкладывание в географию отношений господства-подчинения, реализуемых с целью планомерного волевого переустройства Земли. Таковы и доктрина Ратцеля с образом государства-организма, которое, поглощая все, что может, по соседству, стремится таким образом врасти в контуры континента; и "плановая пространственная экономика империалистической эпохи", призванная, по Грабовскому, заступить место произвольной "политики расширения" в стиле Ратцеля (29, с.79); и "геополитика панидей", согласно которой область реализации каждой панидеи является одновременно "жизненным пространством" для несущего эту панидею народа-гегемона.
Любопытно, что даже в известных работах К.Шмитта (впервые введшего сам термин Grossraum) о "номосе Суши" и "номосе Океана" характеристика "номосов" как резко различных принципов организации жизни на Больших Пространствах, отодвигает на второй план тему прямой конкуренции и борьбы политических сил, олицетворяющих эти принципы (55). В геополитике американской маккиндеровское агональное начало, похоже, перекрывается сильным немецким влиянием, о котором писал еще Готтманн.
Мотив властной организации режимов в масштабах отдельных ареалов и земного пространства в целом проходит от первых работ Спайкмена и Р.Страуса-Хюпе до современных миродержавнических построений З.Бжезинского на "великой шахматной доске" (56). Но по-своему он преломился и в плюралистической доктрине Хантингтона с ее стремлением предотвратить битвы цивилизаций созданием такого глобального порядка, где бы цивилизационные ареалы были вверены гегемонии их ядровых государств, что представляет собой решение полностью в стиле Хаусхофера. Французская геополитика П.Видаль де ла Блаша, Ж.Анселя и их продолжателя Готтманна склонна опирать становление Больших Пространств прежде всего на отношения многообразной кооперации, что дает повод упрекать эту школу в "оптимизме и некоторой наивности" (57, с.111).
Впрочем, то же отношение кооперации, сопряжения взаимодополняющих потенциалов преобладает и в той ветви российской геополитической традиции, которая идет от евразийцев (58). Хотя к этой ветви наша традиция в целом далеко не сводится.
Намеченная типология в то же время перекрывается той двоякостью, которая отличает идею геополитики как таковую. Мы уже видели эту двоякость, обсуждая разницу между политической географией и интересующей нас дициплиной в трактовках Мауля и Паркера.
От военной геграфии XIX в. и школы Ратцеля геополитика унаследовала этатистскую фокусировку, ставящую ей в обязанность служить требованиям государства, прояснять их, быть государству "пространственным самосознанием" (35, с.27). Но вторым ее, столь же законным, фокусом являются сами по себе перспективы конструирования Больших Пространств, новых целостностей, в которые входят "кубиками" страны с их народами, почвой, хозяйством. Не кто иной, как классик американской реалистической политологии Х.Моргентау пенял геополитикам за склонность рассуждать о том, "какое пространство предопределено принять у себя владык мира", часто оставляя в стороне вопрос "какой конкретно нации достанется это владычество" (59, c.165).
Напряжение между двумя возможными фокусировками может смягчаться и опосредоваться разными приемами, например, как в Германии, идеей демографического, культурного или расового превосходства нации над соседями, которое бы делало замышляемый гроссраум ее имперским "жизненным пространством". Но при всех подобных уловках всегда сохраняется риск, что "геополитика панидей" окажется черным ходом для своеобразного "геополитического идеализма", проповедующего политику идеалов, а не интересов и убеждающего народы и государства жертвовать своим эгоизмом, а то и самим своим суверенным существованием ради суверенитета Больших Пространств. Сейчас в России этот вид идеализма ярко обнаруживают писания Дугина. Весьма оригинально эта вторая фокусировка дисциплины под конец ХХ в. проявляется на Европейском субконтиненте, где многие национальные государства подвержены двойному прессингу, как со стороны гроссраума объединенной Европы, так и со стороны своих собственных регионов.
В геополитике такое состояние оборачивается планами дробления национальных пространств, например, немецкого или итальянского, а также сборки новых политических целостностей по экономическим критериям из географически смежных регионов разных существующих государств. Как отмечают политологи, мозговой штурм, порождающий подобные структуры, прокладывает дорогу новым регионалистским лояльностям, расшатывая лояльности государственно-национальные (60; 61, с.19-58). Вообще, в 1990-е годы на Западе появляются интересные образцы "новой геополитики", которая, разрабатывая геоэкономические транснациональные паттерны, рассматривает государства просто как часть среды, на каковую эти паттерны проецируются (62).В отечественной прессе проскальзывают аналогичные попытки проектировать постсоветские целостности, соединяя российские регионы в мыслимые суверенные ассоциации с частями зарубежного соседства. Как правило, геополитик вольно или невольно делает двойной выбор.
Во-первых, ему приходится определяться с тем, что для него является основной реальностью государство, с его предполагаемыми требованиями, или разного рода "виртуальные пространства", способные это государство поглощать или разрывать. В зависимости от этого выбора, либо Большое Пространство видится ученому территориальным ореолом ядровой державы, угодьями какой-то основной имперской нации, либо, напротив, само государство представляется ему временным волевым соединением географических регионов, способным обесцениваться и перерождаться в материал для геополитических форм, которые может создать другая политическая воля. А, во-вторых, как уже говорилось, геополитик обычно выбирает в качестве главного определенное политическое отношение господства, соревнования или кооперации на которое делает основную ставку в своих конструктах.
В империализме начала XX в. следует видеть внешний фактор, который побудил геополитику, существовавшую как "явление в себе" сотни и тысячи лет, образовать осознанную парадигму, т.е. (о чем уже говорилось выше) не только обосновать себя как тип мировоззрения, но и выделиться в регулярную политически значимую практику*. В первом аспекте геополитика представляет собою восприятие мира в политически заряженных географических образах. А во втором ее можно определить как специфическую деятельность, которая, вырабатывая такие образы, часто не совпадающие с границами существующих государств, имитирует процесс принятия политических решений, а иногда и прямо включается в этот процесс. Я отмечал выше, что она ищет способы превращения географических структур в политические, иногда даже в государства.
Но в такой же мере ее предметом, как ни цинично это звучит, может быть политическая расчистка пространств для новых построений, т.е. низведение политических образований до чистой географии, в том числе переработка государств в открытые переделам населенные территории. Если под "геополитическим" в ХХ в. понимать политизированные географические конфигурации, то очевидно, что парадигмальная классическая геополитика не столько изучала геополитическое, сколько целенаправленно его производила, говорим ли мы о Маккиндере или о Хантингтоне, о Хаусхофере или о Спайкмене. Этот общий характер дисциплины выразился и в частных ее приемах.
Один из них назовем методом "земля хочет". Применяющие его авторы, показав физико-географическое отношение данной территории к соседним ареалам, затем подверстывают под заданный результат политическую ориентацию ее населения и поддерживают эту ориентацию или пытаются скорректировать, но в любом случае утверждают законность тех устремлений, которые будто бы внушает народу его земля. Скажем, евразийцы, рисуя самозамкнутый географический мир "России-Евразии", делали вывод, что для русского, татарина и бурята "евразийская" идентичность должна стоять неизмеримо выше идентичности славянской, мусульманской или буддистской.
Другой пример: два крымских геополитика, сообщив, что Крым геологически гетерогенен украинскому Причерноморью, что эти зоны разнятся почвами и флорой, а отношение длины перешейка к периметру побережья дает у Крыма наименьшую цифру среди больших полуостровов Евро-Азии и приближает его к островам, выдают эти факты за мотивирующую "волю земли", соотнося их с антикиевскими настроениями в Крыму (63). Причем в расчет сознательно не принимается снабжение Крыма днепровской водой, радикально осложняющее "островной" проект. Частным случаем метода "земля хочет" можно считать прием "так было так будет", посредством которого ученые, экстраполируя политические тенденции, наблюдавшиеся в прошлом на качественно определенном пространстве, выводят из них сценарии для будущего. Еще одним приемом служит стенографирование ареальных или трансареальных политических процессов при помощи образов и схем, которые как бы обретают свойства автономных комплексов, живущих на поверхности Земли собственной жизнью.
Таковы все эти кочующие по геополитическим трудам "оси", "дуги", "полумесяцы", "треугольники", "кресты" и т.д. В некоторых случаях, указанные приемы сводятся к умозаключениям по индукции, со всей их практической допустимостью и рискованностью. Как правило же, они представляют собой просто средства для того, чтобы "фиксировать" сознание общества, особенно политического класса, подчиняя это сознание логике создаваемых гештальтов, упаковывая политическую прагматику в подборку данных, коим придается облик особого политического организма все равно, представляют ли они по своей сути участок земли с его характеристиками, группу властных режимов или распределение на некой площади конфликтных очагов. При этом геополитика часто выступает как искусство наложения намечающихся, еще не вполне проясненных для общества кратко- и среднесрочных требований на тысячелетние культурно-географические и физико-географические ландшафты.
Эти запросы становятся путеводными указателями к извлечению из массы данных такого географического паттерна, которому на соответствующем историческом интервале может быть придан политический смысл, не только отвечающий исходным запросам, но также разъясняющий и развивающий, а иногда и мифологизирующий их. Другое дело, что однажды открытые и вовлеченые в репертуар дисциплины, подобные паттерны ("хартленд", "римленд", "дуги нестабильности", "разломы между цивилизациями" и т.п.) обретают собственное виртуальное бытие, способность в подходящий для них момент актуализироваться и вдохновлять политиков и идеологов. Поэтому определение геополитики как "прикладной политической географии" требует уточнения: она и вправду служит политике, но вовсе не тем, что информационно обслуживает уже сформулированные цели (это скорее дело политической географии). Она сама пытается определять такие цели, заложив их в образы, предлагаемые интуиции политического класса.
Условия сегодняшнего мира отличны от тех, которыми геополитика как осознанная парадигма была вызвана к жизни. Многие из пророчеств, относящихся к будущему "закрытого мира", сбылись, но осуществление их создало такой миропорядок, которого не предвидел ни один из пророков. Ойкумена конца ХХ в. выглядит значительно более открытой, неразгороженной, чем та, с которой имели дело классики геополитики.
Обширные площади мирохозяйственной периферии используются обществами геоэкономического Центра выборочно, точечно, что избавляет правительства "передовых" стран и их экономики от тех затрат, которых требовал бы сплошной контроль над слаборазвитыми краями. В этой ойкумене не играют особой роли империи, раскиданные по странам света, от них остались только рудименты, если не считать военных баз и концессий.
Вместе с тем в образе НАТО военной организации, охватившей оба берега Северной Атлантики; в геоэкономических союзах ЕС и НАФТА по сторонам этой "океанической реки" (по выражению Семенова-Тян-Шанского); в осуществлении идеи Пан-Европы; в складывающемся американо-японском сообществе, т.н. Америппонике, мы имеем гроссраумы или Большие Формы Жизни как опорные компоненты "полуоткрытого" мира, окруженные политически и экономически более дробными и рыхлыми ареалами. Геополитика начала века не предвидела перехода разделенной планеты в подобное "полуоткрытое" состояние. Но она была права, предрекая и планируя утверждение географически связанных Больших Пространств, выступающих внутри себя как экономические союзы и сообщества безопасности, в качестве наиболее крупных величин международной жизни взамен клочковатых сепаратных империй евро-атлантических наций-государств.
Мир, где мы живем, содержит достаточно объектов и процессов, к которым применим аппарат классической геополитики, пусть и с неизбежными поправками; упоминавшиеся работы Хантингтона и Бжезинского, некоторые публикации И.Валлерстайна (64) дают нам впечатляющие образцы такого применения. Особенно показательно то, что геоэкономисты наших дней, обсуждая будущее хозяйственных "панрегионов", оказываются перед совершенно хаусхоферовским выбором между "евроазиатским" и "евроафриканским" развертываниями Пан-Европы. Да и решают некоторые из них эту проблему вполне в манере Хаусхофера, превознося принцип меридиональной организации гроссраумов и побуждая лидеров ЕС, по исчерпании ресурсов дешевой рабочей силы в Восточной Европе, обратить взгляды к югу Средиземноморья и возродить программу "Евро-Африки" (61, с.23).
Тем не менее, представляется, что оптимальное использование геополитического инструментария требует решения вопроса: может ли эта парадигма с ее постулатами и приемами расцениваться как часть политической науки, способ достижения рационального знания или же она в качестве одной из форм политической (или околополитической) деятельности должна являться для этой науки преимущественно предметом осмысления и рационализации? Попытаюсь обосновать мое собственное отношение к этой дилемме.
ГЕОПОЛИТИКА И ПОЛИТИЧЕСКАЯ НАУКА
Геополитике как мировидению и роду занятий присуще оригинальное оперирование с разнородными знаниями, причем исходя из особенностей совершаемых операций можно выделить в ее аппарате два когнитивных блока. Рассмотрение их работы позволяет обнаружить основные источники тех феноменов, которые многими авторами негативно оцениваются как "мифы" геополитики. Первый блок ответствен за восприятие ее как типа политического философствования не обязательно "дилетантского" (как его характеризует М.В.Ильин). Когда-то видный отечественный культуролог Я.Э.Голосовкер, оспаривая право философии (но не истории философии!) на звание науки, изящно определял ее как искусство в строгом смысле именно "искусство построения мира и мировой истории из внутренних образов, которые... суть смыслообразы, т.е. создают здание смыслов".
Он иллюстрировал это определение космологиями Платона и Шопенгауэра, а также гегелевской картиной "исторического шествия Абсолютной Идеи" (65, с.147 и сл.). В аппарате геополитики ясно различим подобный же базисный уровень геополитической имагинации построения картины мира из географических образов, проникнутых отношениями кооперации, противоборства и гегемонии-подчинения*. На этом уровне данная дисциплина является искусством в строгом смысле мышлением при помощи образов и систем образов, внушаемых авторами обществу. Когда такие образы входят в национальную традицию и в разных исторических ситуациях воспроизводятся с устойчивым политическим зарядом, мы получаем то, что в Англии П.Тэйлор, а в России В.А.Колосов зовут "геополитическими кодами" (66).
Субъектам политики ими могут быть регионы, народы, государства, союзы государств и т.д. в рамках подобных картин мира приписываются роли, установки и интересы сообразно с тем сюжетом, который исповедуется геополитиком, будь то борьба Моря с Сушей или Приморья сразу и с Морем, и с Хартлендом, столкновение цивилизаций, противостояние во внутренней Евро-Азии Леса со Степью или их кооперация или что-нибудь еще. На этом уровне мифотворчество дисциплины проявляется в том, как ценности участников политической игры отождествляются с их позициями в порождаемой картине, "геополитический статус нации превращается... в ее миссию" (9, с.9), скажем, по Маккиндеру, все приморские страны должны прежде всего заботиться о сопротивлении хартленду.
Поэтому интересы игроков часто преподносятся помимо рациональных аналитических процедур в виде "смыслообразов", предназначенных ориентировать ("кодировать") народы и политиков, заставляя, по слову Хаусхофера, первых геополитически мыслить, а вторых геополитически действовать.
