Циклы "похищения Европы"
Если вспомнить размышления В.Страды насчет исконной диффузности России, то опять-таки видим, что ее границы сейчас гораздо менее определены и очевидны, чем когда-либо за великоимперское время. Во всю толщу проливов Россия то перемежается с не-Россией, то размыто переходит в нее. К примеру, на юге переход к тревожному Среднему Востоку от тех российских районов, которые, по словам З.Бжезинского, из глубинных стали внешними, включает перетекание этой новой внешней России в почти Россию Северного Казахстана, а последней - в среднеазиатскую не-Россию с обильной русской диаспорой, и наконец, бои по кайме проливов - на таджикской границе в попытках защитить эту нероссийско-почтироссийскую ширь от революционных вторжений со средневосточной платформы.
Наивно мотивировать обращения Ельцина в последние два года к НАТО с призывом не расширяться за счет Восточной Европы стремлением избежать усугубления российской изоляции. Как будто она станет меньше в случае дискутировавшегося в последние годы и вполне возможного возникновения автономной восточноевропейской Антанты! Дело не в изоляции, а в том, что Россия при создавшемся положении вещей должна достаточно болезненно переносить любые движения Запада, толкуемые как попытки уменьшить пространственный зазор между российской и европейской платформами. Попытаемся взглянуть на геополитическую ситуацию России в целом.
После подключения стран ислама к боснийскому конфликту два огромных проблемных очага, сложившихся на начало 90-х годов, - средневосточный и днепро-дунайский - сливаются в одну конфликтную зону, постепенно разрастающуюся к северу и, возможно, уже дотягивающуюся до чешско-немецкого пограничья, где вновь замаячил вопрос о судетских немцах. Такой эволюции содействует общее положение в Восточной Европе, которая, стремясь снова стать периферией Запада, оказывается для него бесконечным источником головной боли, вызываемой массированным внесением в Европу нелиберальных политических практик - от югославских бесчинств до коктейлей Молотова в Берлине и недавних путчей егерей в Эстонии и службы охраны края под Каунасом. С учетом этой общей ситуации мы и должны рассматривать соотношение с российскими интересами фактора конфликтного полумесяца от Афганистана до европейского юго-востока.
Можно показать, что это соотношение в целом неоднозначно, различаясь в зависимости от того, о каком именно участке полумесяца идет речь. Так, исходящие от него импульсы создают для России революционную угрозу на юге, где наши земли и их жителей защищает в качестве буфера по преимуществу устойчивость существующих номенклатурных режимов Средней Азии и Казахстана. Между тем в европейской своей части полумесяц, представляя все больше тягостных проблем для коренной Европы, вообще переживающей не лучшие времена, утверждает островное положение российской платформы, не позволяя Западу впадать в чрезмерную самоуверенность, обеспечивает нас в конце концов иммунитетом против любой мыслимой гегемонии со стороны Атлантики.
Поэтому положение России диктует ей дифференцированный подход к проблемам международной стабильности: ей жизненно необходима стабильность на вторичных, среднеазиатских территориях-проливах, мало интересующих мировое цивилизованное сообщество. А в то же время оптимальным вариантом для Российского государства применительно к очень заботящей это сообщество Восточной Европе оказывается смирение перед ее самопроизвольной третьемиризацией (laissez faire!). Паттерн острова России означает полную инверсию геополитических приоритетов государства в сравнении с той их иерархией, которая характеризовала великоимперскую эпоху.
На западных территориях-проливах центральная российская власть имеет кое-какие обязательства, но практически никаких перспектив, тогда как южные территории-проливы, созданные собственно российской политикой, обретают повышенный оборонительный интерес - при условии отказа от любых попыток интегрировать их в геополитическое тело нашего государства, поставив Россию лицом к лицу со Средним Востоком. Со всеми оговорками насчет покровительства русским, обретающимся на обоих проливах, указанные принципы, и только они позволяют использовать проливы по их геополитическому назначению для защиты нас и от революций, и от гегемоний. И наконец, с переворачиванием иерархии приоритетов на первом месте в ней предстоит оказаться геополитике внутренней, нацеленной на развитие регионов острова в их природной и хозяйственной дифференцированности, особенно тех трудных пространств, которые сегодня выступают почти такой же неосвоенной Новой Россией, как в XVII и XVIII вв.
В отличившем год 1993-й провозглашении новых республик уже не по этническим, но по сугубо региональным критериям мне видится пока что вовсе не распад России как продолжение распада СССР и не столько сопротивление регионов политике Центра, о чем склонна говорить оппозиция, но в первую очередь все та же естественная интериоризация геополитики страны вследствие ее перехода к островному паттерну. Отсюда крепнущее, по удачному выражению М.В.Ильина, региональное державничество с его установкой: благо регионов - благо России и исканиями в формах столь превозносившегося евразийцами связывания соседств. Однако федерализация важна не только сама по себе, но и как подготовительный этап к изживанию западоцентризма российского острова. Зазвучавшие в 1991 г., в том числе и в столичной прессе, толки о сибирском сепаратизме; прогнозы бизнесменов, вроде Э.Тенякова, сулящих Уралу, Сибири и Поморью благодаря концентрации трудовых, сырьевых и энергетических ресурсов скорейший выход из спада в сравнении с Европейской Россией; внимание публицистов к растущему демографическому давлению Китая на наши границы; панические голоса правых и коммунистов о готовности США наложить руку на Сибирь, а Чукотку чуть ли не сделать своим штатом; укрупняющаяся политическая игра зауральских элит, отчетливо заявивших свою позицию во время сентябрьско-октябрьского кризиса 1993 г., - все это выражения той фундаментальной для наших дней реальности, что с устранением больших милитаристских целей на Западе восточные регионы начинают добирать недобранное за великоимперские века.
Можно предвидеть, что в ближайшие годы они все крепче потянут одеяло на себя, и геополитический фокус страны, быстрее или медленнее, эволюционно, с санкции и при содействии центрального правительства, или же революционно - в том числе, как вариант, через распадение и новое собирание России - будет смещаться на ее трудные пространства. В начале века Потанин, доказывая необходимость признать за Сибирью колониальный статус, писал: Вопрос решается не смежным или отделенным положением страны, а тем, входила ли страна в состав метрополии в момент образования государства в метрополии или не входила, и если не входила, а присоединена после, то после присоединения страны применялась ли к ней так называемая колониальная политика [20, С. 52]. По второму пункту не может быть сомнения в колониальном типе многовековой эксплуатации Сибири.
Но по первому пункту дело обстоит совершенно не так, как виделось Потанину, аргументировавшему тем, что будто бы Россия 700 лет существовала без Сибири. В отличие от аморфной, точнее, текучей в своих формах Руси, Россия возникает в полноте необходимых и достаточных геополитических характеристик не при Рюрике и не при Иване Калите, а в течение XVI в., и последней среди этих характеристик стал выход русских в земли Заволжья и Зауралья. Россия не присоединяла Сибири - она создалась Сибирью так же, как маргинализацией Восточной Европы в системе западного мира-экономики.
Границ, за которыми могла бы кончиться российская геополитическая идентичность, три: это полное срастание России с одной из соседних этноцивилизационных платформ, либо исчерпывающий охват территорий-проливов, включая Левобережную Украину, коренной Европой, либо, наконец, раздробление российской платформы и появление вместо той ее части, которая приходится на трудные пространства, нового государственного образования. Но здесь обнаружится один тонкий нюанс, если предполагать, что восточный массив отделится как целостное новое государство, а не кучей геополитической щебенки. В этом случае мы, конечно, могли бы говорить о развитии процесса по австро-венгерскому варианту и об уничтожении России в силу исчезновения государства, которое отвечало бы первому из выделенных мною признаков - не стало бы единой геополитической ниши русского этноса. Но, сравнивая участь двух гипотетически появляющихся на ее месте образований, условно - Московии и Урало-Сибирской Федерации (УСФ), мы убеждается в том, что их соотношение с паттерном российского острова окажется принципиально различным.
Московия, несомненно, уже не будет Россией, которую мир знал с XVI в., - из-за существования УСФ. Но чем же она будет в таком случае? Разумно будет предположить, что она попадет в сферу притяжения коренной Европы, но, оставшись ей во многом чужеродной хозяйственно и социально, сползет в зону территорий-проливов со всеми последствиями: вспышками вражды с украинцами за Левобережье и Крым, обострением тяжбы с Латвией и Эстонией и т.д.
В свою очередь, УСФ, перехватив часть стратегического потенциала, достаточную для сдерживания Китая, предстанет государством, у которого на западе окажутся территории-проливы, отделяющие его от Европы, а на востоке все те же трудные пространства, - иначе говоря, государством, воспроизводящим в несколько уменьшенном виде исконный паттерн России. По-другому такой поворот событий мог бы быть описан, как откусывание нестабильной зоной территорий-проливов от России ее европейской части и сохранение России на востоке - в форме Урало-Сибири, на которую, как известно, не распространялся даже план Барбаросса. Этот мысленный эксперимент, как представляется, хорошо показывает сегодняшнюю определяющую роль нашего востока в поддержании самоидентичности России.
Надеюсь лишь, что он и останется мысленным. Потому и в отношениях с национальными республиками оптимальная линия внутренней геополитики, думается, должна состоять не в неоевразийских спекуляциях на тему российской суперэтничности, а в выработке договоров-компромиссов между Центром как политическим представительством всего острова и этими доминионами, с учетом обстоятельств и интересов каждого из последних таким образом, чтобы этот процесс облегчил смещение Центра во внутренние и восточные области, на земли Новой России.
Впечатляющим вариантом мог бы выглядеть район Новосибирска, учитывая такие факторы, как расположение его на стыке Западной и Восточной Сибири, примерная одинаковая удаленность от обоих флангов острова - европейского и приморского, нахождение в срединной области между двумя крупнейшими волжско-уральским и восточносибирским поясами автономий, приближенность к стратегически важным южным территориям-проливам при одновременной великолепной прикрытости просторами русского Северного Казахстана, огромный экспертно-интеллектуальный потенциал Сибирского отделения АН и т.д. (3). Однако с учетом дальнейших перспектив и целей возможны доводы и в пользу какой-либо из лежащих еще восточнее старых сибирских столиц, более застрахованных от перипетий среднеазиатской экологии и демографии.
Ибо островитянский выбор России может быть лучше всего рационализирован как предпосылка для наведения ее геополитического фокуса не на азиатский мир и не на диалог с исламом ради нового континенталистского виража, а на тот свой восток, для которого исламские проблемы - далекий запад, а еще больший восток - уже обе Америки. Солженицын в своей морально-политической проповеди прозорливо, хотя малопривлекательно, заговорил об этих землях как о больной совести нашей государственности. Но в 1993 - 1995 гг. естественнее усмотреть в Новой России с ее неосвоенностью и нестерпимым очаговым хищничеством, легендарными ресурсами и экологической планетарной престижностью альтернативу, сохранявшуюся у нас 300 лет и содержащую такие аспекты, как и неотторжимую от проблем сибирской инфраструктуры новую постановку вопроса об Океане для острова России, и новые отношения с Америками и той же старой Европой, и обретение себя нашей страной в мировом раскладе первой половины XXI в. Пока Средняя Азия нас хранит от Юга, восточный крен с опорой на Сибирь мог бы вывести Россию из ареала столкновения ислама с либерализмом, ставя ее вообще вне распри имущего и неимущего миров (4).
И не надо пугать россиян западной части острова переброской ресурсов в Азию. Федерализм при серьезной децентрализации даже части бюджета, чего требовали сибирские областники с конца XIX в., в рамках легитимизации курса на внутреннюю геополитику высвободит активность европейских регионов России как нового внешнего фланга страны, симметричного Приморью на востоке: напомню о крепнущей уверенности в себе элит Черноземья с их выходами в Левобережье и Новороссию вплоть до предложений в осень 1993 г. о взятии шефства над российским Черноморским флотом. Политика России на западных проливах из державной становится частной геополитикой регионов, чувствующих за спиной солидарность острова. Миссия же центрального правительства, если оно хочет быть чем-то большим, нежели посредником между регионами в согласовании их интересов и добывателем кредитов для их развития, должна бы состоять в санкционировании своей силой неизбежного при любых условиях сдвига российской оси.
Иначе Москва встанет против той самой конъюнктуры, которая в 1991 г. гарантировала роспуск СССР. И выбирать придется между попытками имперского отыгрыша, чтобы гирей претенциозных целей на западе, юге или юго-западе уравновесить платформу, начинающую крениться к востоку, и чисто эпигонским тлением, которое едва ли даже окажется слишком затяжным.
Я кончу словами, каковые многим нашим экспертам должны представиться кощунством: для России сейчас очень хорошее время, дело только за политиками, которые это поймут.
Примечания
1. Mackinder H. The Geographical Pivot of History. - The Geographical Journal, #23, 1904. 2. Савицкий П.Н.
Географические и геополитические основы евразийства. - Евразия: Исторические взгляды русских эмигрантов. М., 1992.
3. См.: Богомолов П. Шило на мыло. - Правда, 17.IX.1993. 4. Гусейнов Г. Исторический смысл политического косноязычия. - Знамя, 1992, #9.
С. 191. 5. Ллойд-Джордж Д. Правда о мирных договорах. Т.1.
М., 1957. С. 267. 6. Сказкин С.Д.
Основные проблемы так называемого второго издания крепостничества. - Вопросы истории, 1958, #2. С. 97.
7. См.: Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм XV-XVIII вв. Т. 3. Время мира. М., 1992. С. 19.
8. Страда В. Есть ли будущее у российского государства? - Русская мысль, 17.IV.1992. 9. Блестящий анализ см.: Демин А.С.
Элементы тюркской культуры в литературе Древней Руси (к вопросу о видах связей). - Типология и взаимосвязи средневековых литератур Востока и Запада. М., 1974. 10.
Трубецкой Н.С. Хожение за три моря Афанасия Никитина как литературный памятник. - Семиотика. М., 1983. 11.
Цымбурский В.Л. Омонимия как ключ к исследованию идеологии (Термины Евразия и евразийский в двух геополитических традициях). - Межвузовская научная конференция Язык в контексте культуры (тезисы). М., 1993.
12. Ключевский В.О. Петр Великий среди своих сотрудников. - Ключевский В.О. Исторические портреты.
М., 1990. С. 216. 13.
Ср. После распада СССР: Россия в новом мире (Доклад Центра международных исследований МГИМО: А.Загорский и др.). М., 1992.
С. 18. 14. Bassin M. Russia between Europe and Asia. - Slavic Review, 1991, #50, I, p. 9; Ключевский В.О. Императрица Екатерина II (1729 - 1796). - Ключевский В.О.
Исторические портреты. С. 307.
15. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в 30 т. М., 1983. Т. 25.
16. Записка в ЦК РКП, 5 августа 1919. Цит. по: Волкогонов Д.А.
Троцкий: Политический портрет.Т.1. М., 1992. С. 11.
17. См. Чепелкин М.А., Дьякова Н.А.
Исторический очерк формирования государственных границ Российской империи (2-я половина XVII - начало XX в.). М., 1992. С. 78 и сл.; см. также интересные заметки д.и.н.
В.Борзунова. Гудок, 11 - 12.VIII.1993.
18. Свасьян К.А. Освальд Шпенглер и его реквием по Западу. - Шпенглер О. Закат Европы.
М., 1993. Т. 1. С. 122. 19.
Тютчев Ф.И. Полное собрание сочинений.
8-е изд. Пг. [б.г.] С. 441, 474.
20. Потанин Г.Н. Областническая тенденция в Сибири. Томск, 1907.
21. Савицкий П.Н.
Континент-Океан: Россия и мировой рынок. - Исход к Востоку. София, 1921. Кн. 1. С. 104 и сл.
Он же. Миграции культуры. - Там же. С. 40 и cл.
22. Haushofer K. Der Nahe Osten im Vorschatten eurasiatischer Festlandpolitik. - Zeitschrift fur Geopolitik, 1939, #16. 23.
Wallerstein I. The Cold War and the Third World: The Good Old Days?//Fernand Braudel Center for the Study of Economics, Historical Systems and Civilisation. Binghamton (N.Y.),1990; комментарий к этой работе И.Валлерстейна см.: Фурсов А.И. Мир-системный анализ: интерпретация И.Валлерстайном периода 1945 - 1990 гг. (основные идеи и оценки). - Восток (Oriens), 1992, #3. 24.
McGwire M. Perestroika and Soviet National Security. Wash., 1991. 25. Цымбурский В.Л.
Понятие суверенитета и распад Советского Союза. - Страна и мир, 1992, #1. 26. Павловский Г. К рассоединению Украины с Россией. - Век XX и мир, 1991, #12.
С. 27. 27. См.
Правда, 15.IX.1993. 28.
Этап за глобальным. Национальные интересы и внешнеполитическое сознание российской элиты (Доклад независимой группы экспертов: А.Д.Богатуров и др.).
М., 1993. С. 38.
Циклы похищения Европы
Я рад перепечатке моей прошлогодней статьи Остров Россия в книге Иное - не только из-за возможности исправить некоторые описки первой публикации. Мне хотелось бы, во-первых, зафиксировать происшедшие за год уточнения моих взглядов на некоторые проблемы, затронутые в Острове.
А во-вторых, дополнительно аргументировать мою позицию по одному из разделов названной статьи, который вызвал больше всего споров. Начну с уточнений.
Я не стал бы сейчас так однозначно связывать генезис проливных функций у пространств Средней Азии и Казахстана только с их российским завоеванием в XIX в. и последующим русско-советским воздействием на здешние общества, включая, кстати, и насаждение здесь стереотипов национальной государственности. Сегодня я не меньше значения придаю положению этого ареала как периферии ислама в сравнении с арабо-иранским ближне- и средневосточным популяционным ядром этой цивилизации. Я не рискнул бы на генерализации типа тех, к которым прибегал наш евразиец Н.С.Трубецкой, приписывая тюркам упрощение ислама, сведение его к ясным схемам мировоззрения и практики за счет отказа от религиозного творчества и соответствующих ему форм жизненной активности, грозящих душевному и бытовому равновесию (6).
Тем не менее очевидно, что Казахстан, а в Средней Азии именно тюркские республики (в отличие от Таджикистана с его тревожными тенденциями) образовали геополитические и цивилизационные проливы между Россией и Средним Востоком. В этих краях можно ждать сильных выплесков национализма и варварской ксенофобии, но южный фундаментализм тут едва ли себе найдет почву.
Более того, есть резон полагать, что при успехах исламистов в Таджикистане именно национализм их тюркских соседей способен сдержать движение пожара к северу - в сторону России. В этом плане тюркские образования Центральной - в сегодняшнем словоупотреблении - Азии обретают функцию, сходную с разделительной функцией вестернизированной Турции на стыке Ближнего Востока и Евро-Атлантики. Предрекаемое сейчас некоторыми идеологами возвышение тюркского мира будет на деле утверждением устойчивого цивилизационного междумирья между исламской платформой и двумя платформами северными: евроатлантической и российской.
Далее, в ареале, где сближаются платформы России и Китая, фактор трудных пространств сейчас начинает играть совершенно иную роль, чем в XVII - XVIII и даже XIX веках. Своей неосвоенностью, демографическим полувакуумом и товарным голодом эти земли затягивают в себя китайское население и китайскую экономику, так что море лесов на нашем юго-востоке лишь камуфлирует наползание китайской платформы на российскую.
На деле вероятностью поглощения наших трудных пространств чужой цивилизационной экспансией с юга обозначается четвертая граница русской геополитической идентичности - в дополнение к тем трем, о которых я говорил в Острове Россия. Однако ведь о китайской опасности сейчас у нас пишут и так немало, даже с излишней, хотя и симптоматичной истерией. Значительно меньше внимания наши политики и публицисты уделяют проходящему на стыке двух названных платформ поясу алтайских (тюрко-монгольских) народов, буддистов и исламистов, прямо продолжающему среднеазиатско-казахстанские проливы.
Частично (Синьцзян, Тува, Бурятия) этот пояс тянется по пространствам, которые юридически принадлежат России или Китаю, частично он представлен суверенной Монголией, и, наконец, после разрыва в Приамурье, резко усиливающего китайское давление на нашу платформу (несколько миллионов маньчжуров не делают там погоды), он находит этнорелигиозное и геополитическое продолжение на Корейском полуострове. При некоторых условиях активизация народов этого пояса по какую-то из сторон нашей с Китаем границы могла бы преподнести сюрприз, превратив эту территориальную полосу в реальный пролив между платформами, цивилизационно специфический относительно разделенных им миров.
В судьбе этих земель могли бы сыграть в будущем исключительную роль встречные влияния объединенной Кореи и возрожденного Тибета. У истории есть что противопоставить китайскому движению в северо-восточную Евро-Азию. Так край, который для Х.Маккиндера был глубочайшей сердцевиной континента, оказывается с точки зрения России лишь частью внешней полосы проливов между цивилизационными платформами - гигантской полосы, включающей Восточную Европу с Прикарпатьем и Приднестровьем, Закавказье с горным Кавказом, Казахско-Среднеазиатский край, далее синьцзяно-корейский пояс с ответвлением в виде Тибета. Собственно это и может быть названо Евразией - совокупность континентальных периферий, окаймляющих с тыла приокеанские платформы (европейскую и азиатские).
Понятно, что, исходя из такого геополитического мировидения, я не могу принять недавно вы-сказанного В.Л.Каганским взгляда на Россию как на средоточие разных евроазиатских (европейской, исламской, китайской) периферий. В том- то и дело, что у каждой из этих платформ есть своя периферия, свой участок в Евразии. Россия же, если глядеть с любой такой платформы, - земля, встающая по ту сторону периферии. Россия - не Евразия, она - за Евразией.
Таковы основные уточнения, которые я хотел бы сегодня внести в островитянскую модель российской геополитики (7). А в дополнительном обсуждении, как выяснилось по отзывам на Остров, нуждается предложенная мною интерпретация отношений России с Западом в XVIII - XX вв., отмеченных попыткою изживания нашего островитянства.
