А ПРЕДЕЛАМИ ПОВСЕДНЕВНОСТИ И ИСТОРИИ
Да и наш собственный опыт подсказывает, что бессмысленно судить о политических измениях, а тем более об уровне развития, вглядываясь только в события одного дня. Равным образом нелепо прикладывать мерку политической развитости, например, модернизованности, к каждому нашему слову, жесту и действию в политике или же приписывать этим словам и жестам, как это нередко делают самонадеянные политики, значения исторических (судьбоносных) перемен (2). Определенные аспекты политической реальности преимущественно видны при нашем повседневном взаимодействии друг с другом (непосредственные эмпирические действия участников политического процесса, их реплики, выражения лиц, жесты, впечатления и т.п.), а соотвествующие моменты соотносятся друг с другом прежде всего в ритмах реального или астрономического времени. Подобные эмпирически осязаемые мгновения повседневной политики зачастую скрадываются, мельчают и становятся почти незаметны при обращении к событиям истории или к политическим измениям (выборам, сменам правительств, заключению мира или объявлению войны и т.п.).
Такие события предполагают интерпретацию-обобщение и соотносятся друг с другом уже не в ритмах мгновений, часов и суток, а по шкале исторических свершений, этапов и периодов. Выборы, договоры и прочие политические изменения обретают свой смысл и значение только благодаря тому, что им предшествовало и что последовало за ними, становясь историческими обобщениями, целыми квантами темпоральности, уже достаточно продолжительными и превосходящими размерность (диапазон) реального времени. Так, популярные модели демократизации предполагают заключение пакта согласия и проведение основополагающих выборов, однако реальное время проведения этих мер, как и разделяющего их периода фактически несущественно, Значим же обобщенный квант воздействия, т.е. степень согласия (его действенность, полнота учета интересов участников и т.п.) и модельность выборов в смысле удовлетворения победителей и проигравших, а также дальнейшего поддержания процедур выборов. Обращение к еще большему диапазону темпоральности предполагает, что многие исторические события и единичные политические изменения становятся крайне мелкими, почти неразличимыми.
Они как бы уходят в тень, зато высвечиваются, выявляются обобщенные тенденции политического развития. Шкала темпоральности оказывается размечена уже не событиями и периодами тем более не минутами и часами, а переходами от одних качественных состояний и системных характеристик политики к другим, например, от века варварства к веку цивилизации. Данный метаисторический уровень (диапазон) темпоральности в собственно политическом контексте целесообразно характеризовать как хронополитический (3, с. 6-11). В основе различения размерности времени (диапазонов темпоральности) лежит, таким образом, вполне наглядное и эмпирически достоверное ощущение того, что повседневное восприятие политической реальности как процесса по самой своей природе качественно отличается и от исторического представления о ней (интерпретации) как череды политических изменяй, а уж тем более от обобщений сущности этого движения развития и развитости (уровней сложности) соответствующей политической реальности (1).
Каждая из размерностей времени обладает своим характером и возможностями. Обращение к расширенному диапазону хронополитической темпоральности чревато утратой связи-понимания не только с определенным мгновением политического процесса, но и с конкретным историческим периодом или эпохой. Однако при этом сохраняются и становятся даже рельефнее обобщенные характеристики эволюции политических систем, отражающие уровень их морфологического (структурно-функционального) усложнения. По мере укрупнения размерности времени восхождения от повседневности к истории, а от нее к хронополитике темпоральность все больше освобождается от натурализма реального времени и начинает обретать все более обобщенные качественные характеристики (3, с. 77-79).
На этой основе проявляется т.н. парадокс инопланетянина (3, с.7; 4, с. 158), когда в реальном времени приходится общаться и взаимодействовать политикам и политиям, принадлежащим к различным хронополитическим зонам и стадиям (5, с. 5, 52). Обоснование хронополитики, ее масштаба и смысла коренится не только в нашем опыте практического различения политической Повседневности*, Истории политики и ее метаисторического развития (Хроноса).
Оно вытекает также из многочисленных попыток выявить способы максимально обобщенного видения и осмысления эволюции политики, которые предпринимались в истории политической, философской и научной мысли (3, с. 12-72). * Здесь и далее понятия Повседневность, История, Хронос и в некоторых контекстах сродная Хроносу Современность пишутся с заглавной буквы, когда имеют значение размерности времени или названия эона, но со строчной, когда обозначают какую-то конкретную повседневность или историю той или иной политии. Исходной реальностью для хронополитического анализа мною взята полития или политическая система (3, с. 73-79).
Она имеет два взаимодополняющих аспекта (либо стороны) синхронию и диахронию (1, с.57). Первый аспект статуарен, он представлен политическим строем сложением ЕЛИ конституцией политии. Это не что иное, как ее аналитическая целостность, предполагающая наличие самых различных элементов (ролей, институтов, субсистем и т.п.) и структурных связей между ними. Второй аспект динамичен, он являет собой движение, своего рода темпоральную развертку политии.
Он образован феноменами разного масштаба -действиями, событиями и качественными состояниями, а также смысловыми (структурно-функциональными) связями между ними (1, с. 57-60). Под этим углом зрения была проанализирована природа политии и основные когнитивные схемы (6, с. 129) ее интерпретации: организмическая, экологическая, механическая, игровая и коммуникативная (3, с. 73-77).
Результатом стало признание того, что игровая и коммуникативная интерпретации природы политики являются больше, чем метафорическими аналогиями. Они непосредственно связаны с природой политики (3, с. 75-77).
Политии существуют как воспроизведение конституций и институций в циклах политических процессов разного масштаба: суточных, недельных, месячных, годовых и т.п. Человеческие сообщества, зависящие в большой степени от природных факторов, по преимуществу строят политический процесс на сезонных циклах. Индустриальные сообщества предпочитают формализованные циклы типа недельных или семестровых (1, с.57; 3, с. 77). Циклы самовоспроизводства политий вполне естественно связаны с некоторыми переменами.
Не может быть полной идентичности двух разных состояний системы. Не становится ли поэтому политическое изменение самоочевидным и не стоит ли ограничиться понятием политического процесса? Надо ли умножать сущности, вводя новые понятия? В данном случае несомненно нужно.
Дело ведь не только в том, что накопление отличий рано или поздно приводит к качественно иным состояниям, а значит и к новой политической системе. Это, пожалуй, с некоторыми ухищрениями можно было бы описать и в терминах политического процесса. Однако в данном случае это понятие не может работать потому, что меняется хронополитический масштаб. Политический процесс идет в масштабе реального времени.
Его базовый цикл или даже несколько циклов вполне обозримы для одного индивида и не требуют, чтобы тот отрывался от своей повседневности. Изменение хронополитического масштаба требует расширения угла обзора Повседневности и Истории, а в результате этого установления политических изменений. Необходимо не просто видеть отличия друг от друга однопорядковых действий и событий, их естественное варьирование, о котором уже шла речь.
Требуется нечто большее: преодоление наивной веры, что факт политического изменения появляется через очевидные всем новации. Появление нового титула, написание текста конституции или неординарное действие (отъезд Ивана Грозного из Москвы, расстрел парламента и т.п.), какими бы судьбоносными они ни казались в масштабе Повседневности и как бы ни сказывались на жизненных обстоятельствах и судьбах людей, еще отнюдь не надежные показатели системной перемены.
В масштабе исторического времени значима не небывалость отдельного события, а новое качество повторяемости. Рискну утверждать, как это ни парадоксально звучит, что действительно научный анализ политического изменения связан не с фиксированием небывалого (она заметно невооруженным глазом любому обывателю в режиме его повседневности), а с различением довольно тонких нюансов того, как, почему и зачем воспроизводится старое (требуется историческое видение и соответствующий ему масштаб мышления). Нередко модификация старого, например, воспроизведение архаичных принципов самодержавия под видом диктатуры пролетариата, крепостничества под название коллективизации, демократического централизма под именем президентской вертикали становятся более важными сущностными характеристиками нового состояния системы, чем поверхностные новации (флаги и лозунги). Политическое же развитие как бы надстраивается над двумя взаимосвязанными, но в то же время различными планами (диапазонами) процесса и изменения, а также над двумя масштабами Повседневности и Истории.
Одна и та же реальность политики в движении может предстать либо в масштабе реального времени, измеряемом суточными, недельными и т.п. циклами (процесс), либо в масштабе исторического времени, измеряемого циклами полного обновления политических систем (изменение). Так, аргонавты во время длительного плавания меняли детали своего судна, действуя в диапазоне Повседневности. Однако в результате в Элладу вернулся уже иной (и прежний!) Арго, что стало историческим свершением.
Так вот, если бы Ясон привел домой уже не трирему, а каравеллу или пароход, это был бы знак развития, выхода в размерность Хроноса. Хронополитический план (диапазон) времени отнюдь не снимает, тем более не отменяет другие размерности времени. Напротив, Повседневность и политический процесс высвечивают непрерывность развития, История и политическое изменение этапы и эпохи развития, его дискретность.
Изменение масштабов обзора позволяет перевести в иной, более крупный и качественно особый план противопоставление аналитических систем-состояний временным системам-процессам. И здесь может оказаться полезным опыт филологов. Очевидное в масштабе повседневной коммуникативной практики непосредственное единство языка и речи при укрупнении масштаба до исторического дает разделение и сопряжение синхронии и диахронии. Синхрония отражает состояние системы языка в определенную эпоху его существования.
Так Гоголь и Пушкин являются языковыми современниками. Под диахронией понимается система соответствий между различающимися, но также воспроизводящими/предшествующими фактами языка двух разных синхронных эпох. Тут уже, языковым современником Пушкина оказывается Толстой, а при укрупнении масштаба, в рамках современного русского языка и мы с вами.
Увеличение диапазона лингвистической темпоральности (размерности языкового времени), т.е. охват не только диахронного сочленения синхронных пластов речетворчества от Илариона до Аввакума, но и уже диахронно определенных изменений нашего языка позволяет рассматривать метаисторическую реальность развития древнерусского языка в современный русский. Диахронический подход позволяет разглядеть не просто факты истории, но нечто более существенное для хронополитического анализа: системность перемен, логику и взаимосвязь целых рядов политических изменений. При этом сами ряды или слои изменений могут рассматриваться как мера хронополитического движения или того, что мы привычно именуем политическим развитием. Последнее, естественно, осуществляется в своем особом диапазоне темпоральности, хотя и связано как с непрерывностью реального времени Повседневности, так и с дискретностью времени историка, которому видны извивы единой реки Времени.
В хронополитическом измерении современными друг другу оказываются конституции и институции, соответствующие одному идеальному типу или возрасту политий, а значит и образующих их ролей, акторов. Как это ни покажется странным не только натуралистически-повседневно, но даже исторически мыслящему человеку, однако в хронополитической перспективе британский губернатор Мадраса и его знакомый махараджа принадлежали к разным эпохам, а большой человек властитель Центральноафриканской империи, хотя и ездил на лимузине, был, скорее всего, современником другого большого человека лугаля Саргона Великого (3,с.79;4).
Хронополитическое измерение, таким образом, ведет к еще одному увеличению масштаба видения реальности. За реальным временем Повседневности встает История, а над ней возвышается громада Хроноса. После перехода от мгновений и дел Повседневности к событиям и свершениям Истории нам открывается уже целая череда эпох и становится виден общий план политического развития. Это захватывающее дух видение раздвигающихся порядков все новых и новых веков поначалу неизбежно смутно.
Дело, вероятно, в том, что простейшие политии органично принадлежат Повседневности и не могут, да и не стремятся вырваться за ее пределы. Более сложные политии уже способны возвыситься над Повседневностью. Они сущностно сродни историческому времени. Наконец, политии могут обрести такой уровень сложности, что оказываются способны действовать в диапазоне Хроноса.
А это означает, что, хотя темпоральность как таковая изначально предполагает хронополитическое измерение, реальное достижение столь крупной размерности времени требует, чтобы возникла дистанция в результате длительного развития и усложнения политических систем. При восхождении к Хроносу кругозор настолько расширяется, что это одновременно вдохновляет и тревожит.
Человеку свойственно ощущать время через смену дней и ночей, биение собственного пульса. Не приведет ли расширение перспективы и увеличение масштаба к тому, что Хронос, загадки которого мы хотели бы разгадать, попросту ускользнет от нас?
Есть ли мера, средство для того, чтобы поймать, а тем более укротить безмерно распространившегося Хроноса? Средство для этого должно быть соразмерно гигантской темпоральной шкале.
Существует ли в интеллектуальной сфере нечто подобное Хроносу по масштабности обобщения? Да, это идеальный тип, дающий небывало крупную меру обобщения.
Уже не темпоральное, а интеллектуальное видение расширяется до небывалого обзора, в котором теряются детали.
РАЗМЕРНОСТЬ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОГО ОБОБЩЕНИЯ: СЛОВА, ПОНЯТИЯ, ИДЕАЛЬНЫЕ ТИПЫ
Поиски идеального типа как инструмента анализа требуют уточнения его положения в антропокосмологии системе нашей человеческой реальности. Начать же эти помски мне представляется разумным с весьма простой посылки.
Если политическому процессу, изменению и развитию оказываются сродни Повседневность, История и Хронос (метаистория) вместе с соответствующими диапазонами темпоральности, то вполне логично ожидать подобных соответствий в онтологии нашего человеческого мира, включающего как материальную, так и духовную стороны. Как образуются идеальные типы? Начну с отправной точки с максимально простых и чистых феноменов.
Здесь ещё нет политики. Человек действует почти рефлекторно, едва ли не как простейший организм. Он еще неоперенное двуногое, которое только имеет задатки полисного животного.
Его жизнедеятельность легко дробится и редуцируется до единичных действий. Нашим сознанием эти действия или элементарные феномены-мгновения обобщаются (запечатлеваются) в таких же Отдельных и самодостаточных интеллектуальных феноменах-называниях. Сам акт называния может рассматриваться как интегральная часть человеческого действия. Первоначальная символизация (означивание) неотрывна от деятельности, которую наделяет весьма смутным, контекстно-определенным речевым смыслом именно акт называния.
В политике, например, действия, особенно связанные с отправлением и приятием власти, сами себя и означают (приказ исполнение). В связи с этим Представляет интерес предложение ввести нулевой уровень семиотики для актов именования единичных уникальных явлений именами собственными (7, с.8-9; 8, с. 9-10, 110, 112-120). Можно, однако, пойти дальше и считать семиотическим нулем всякие исходные точки семиозиса, где, собственно, еще первоначально слиты феномены-мгновения и феномены-называния.
Наглядным образом и своего рода образцом такого нуля было бы начало декартовых координат, где значения и абсциссы, и ординаты слиты в одном общем нуле. Первое обобщение, а тем самым и абстрагирование, предварительная типизация осуществляется при переходе потока речи в язык.
Это уровень, который аналогичен времени Повседневности. Средством обобщения здесь выступают слова, а результатом становятся единичные действия: разрозненные, не имеющие высокой смысловой соотнесенности группировки феноменов-событий. Если продолжить аналогию с декартовыми осями, то таксономии слов рассыпаны вдоль одной оси, а таксономии действий вдоль другой. Таким же точно образом гамлетовское Слова, слова, слова... как прозрение недостаточной обобщающей способности изолированных слов вполне отражает лишенный связи мир Повседневности буквально время (the time is out of joint), который без этих обобщений распадается на изолированные единичные действия.
Однако и слова, и действия могут быть собраны и соединены, как нам известно из опыта, самыми причудливыми способами. В результате их систематического соединения или т.н. концептуализации происходит восхождение от слов и действий к понятиям или концептам (6) и фактам на уровень более высоких обобщений и понятийного мышления, аналогичный темпоральному диапазону Истории. Следующее восхождение приводит нас уже на уровень вполне теоретического, философского по своему характеру мышления.
Воздавая дань Платону, назовем его условно уровнем Идей (категорий мышления), сопряженных с идеальными типами (категориями деятельности). В декартовой аналогии это причудливые фигуры, лежащие между осями координат и требующие для своего описания функций, а также иррациональных и комплексных чисел. Этот уровень аналогичен темпоральному диапазону Хроноса. Возможно, наконец, возвышение до максимального абстрагирования, до чистых принципов-ноуменов.
На этом уровне обобщений политика уже исчезает, растворяясь в конечной, информационно-рафинированной реальности. Здесь властвует вполне ноуменальное, поистине сверхчеловеческое мышление. Прикоснуться к нему смогли Платон, Августин, Кант и немногие другие избранные.
Достигнутый уровень Нуса аналогичен уровню Вечности, который нет смысла рассматривать здесь хотя бы в силу того, что политика, этот Град Земной, да и все человеческое на этом уровне скрадываются, а поле зрения заполняется космогонической перспективой, в которой где-то сходятся концы и начала. Подобная перспектива движения от феноменов к ноуменам, а также и обратно от ноуменов к феноменам намечена мною (3) в развитие идеи Т.Парсонса (9, р.28) о свойственных человеческой реальности кибернетических отношениях (cybernetic relations), характеризуемых противонаправленными параметрами нарастания энергии (материальности) и информации (содержательности) и ограниченных с одной стороны физико-органической средой, а с другой конечной реальностью (ultimate reality). Я выделяю здесь два процесса: воплощение (материализацию) и обобщение (информатизацию). Они разнонаправлены и подобно парсонсовским кибернетическим отношениям ограничены с двух сторон абсолютными пределами конечными реальностями чистой информации и столь же чистой материи.
В этом континууме выделены качественные ступени феноменов-мгновений, фактов Повседневности и слов, событий Истории и соразмерных им понятий (концептов), эонов Хроноса и отвечающих им идеальных типов, наконец, ноуменов и Вечности. Целесообразно выделить также факторы и процессы перехода со ступени на ступень.
Логика их наименования заключается в ориентации для воплощающих переходов на получаемый результат: идеал идеализация идея (идеальный тип) и т.п. Наименования обобщающих переходов связаны с использованием информационно-семиотической номенклатуры, как существующей, так приспособленной или созданной по аналогии. Такая системная трактовка позволяет соединить и примирить различные возможные трактовки открытости/закрытости, о которых см.
15. Этносы или культуры, как мне доводилось отмечать (1, с.60-61; 4, с. 155), политически огранизуются как замкнутые системы, возникающие вместе с особым типом общения-общности в виде прямой и непосредственной (повседневной) речевой коммуникации. Это дописьменная, а потому доисторическая организация, живущая в вечном здесь и сейчас мифического времени. Культура, этос и сама организация этноса самодостаточны для своих и закрыты для чужаков, они основаны на прямом и не требующем интерпретации (перевода, трансляции в иную форму, время или место) общения.
Под цивилизацией в моем хронополитическом исследовании понимается открытый, в потенции безграничный конгломерат этнокультур, консолидированный господством Вечного Города, претендующего на мировую роль цивилизационного центра. Город приобщает чужие этнокультуры к стандарту своей цивилизации.
Такой открытой системе необходима трансляция общения, а значит письменность, архивы, коммуникационные инфраструктуры, бюрократия и т.п. (4, с. 155-156; 5, с. 14-23). Здесь уже начинается летописание, интерпретация имперской цивилизацией череды событий и политических изменений как своей судьбы, а с этим и переживание своей истории в хронополитическом диапазоне Истории. Нацией при подобном подходе оказывается эон квазизакрытых политических систем достаточно четко разделивших и одновременно соединивших аспекты открытости и закрытости.
Такими взаимосвязанными аспектами являются, например, внутренняя политика поддержания и развития своего собственного замкнутого режима и внешняя политика разомкнутого взаимодействия друге другом, либо жесткая, закрытая рамка государства и подвижная, открытая стихия гражданского общества. В данном эоне нации сохраняют хронополитическое наследие в виде постурбанистической цивилизации и как бы возрожденной заново культуры (ср. роль Ренессанса при переходе к Современности). Эоны не только противопоставлены на основаниях закрытости/открытости, но и связаны друг с другом наследованием. Процесс такого наследования можно метафорически представить как наложение одного эона на другой.
По сути же средством и результатом наследования становятся как бы особые промежуточные эоны, которые в силу их качественного отличия от собственно чистых эонов целесообразно именовать стадиями. Первая переходная стадия содержательно связана с крайне сложным и важным идеально-типическим приоткрыванием этносов и возникновением импульсов цивилизационной радиации. Вторая переходная стадия с симметричным призакрыванием или окукливанием цивилизаций и образованием ядер консолидации наций. Предложенные три эона, а также две промежуточные стадии сами по себе можно рассматривать в качестве своего рода идеальных метатипов, хотя по своей природе и масштабу обобщения эон как таковой близок абстрактному принципу или ноумену.
Хронополитическая организация разных времен (эонов) и народов (хронополитиче-ских традиций) в своих конкретных исторических и даже повседневных проявлениях с той или иной степенью соответствия вписывается в предложенную схему прежде всего с помощью обилия случайных (contingent) комбинаций обстоятельств и явлений.
