Консервативная революция
Суверенитет в этом последнем смысле это исключительное право каждого национального государства управлять своими гражданами и вести свои собственные внешние и внутренние дела без вмешательства извне.
Глобализация резко подорвала суверенитет государств в том смысле, что после II мировой войны возникли новые интернациональные и транснациональные институты и организации, которые первоначально ставили своей целью урегулирование международных конфликтов, но со временем стали брать под свой контроль и другие важные проблемы, даже те, которые согласно традиционным представлениям подпадали под юрисдикцию суверенных государств.
Эти тенденции получили надлежащее оформление в международном праве. Особенно после Нюрнберга.
Нюрнбергский трибунал установил принцип, согласно которому, если международные нормы, защищающие моральные ценности, входят в конфликт с законами государств, индивид, совершивший моральный выбор, с правовой и моральной точки зрения, имеет право не подчиняться законам государства.
В международном праве права и обязанности индивида как человеческого существа (т.е. пресловутые "права человека") считаются превосходящими его права и обязанности как гражданина суверенного государства. Таким образом, впервые возник наднациональный легальный авторитет, призывающий индивидов игнорировать свое собственное государство.
В ЕС (Европейском союзе) есть Европарламент, имеющий право принимать законы, обязательные для стран - членов союза. Ясно, что это грандиозное сужение суверенитета. Правда, ЕС единственная организация такого рода наднациональная организация.
Все остальные, хотя они тоже в определенном смысле ограничивают суверенитет, можно назвать интернациональными. Это ООН, Мировой Банк, МВФ, так называемый G7 - Group 7. Они интернациональны, поскольку зависят от желания их членов сотрудничать, и поэтому не наднациональны.
Они, как правило, не располагают орудиями навязывания своих решений, кроме согласия их членов эти решения выполнять.
По крайней мере, не располагали. Но и при этом вмешательства происходили: скажем, интервенция в Боснии под флагом ООН. Или кредиты МВФ под условия, которые не оговариваются с соответствующим государством.
Теперь в прошлом году возник новый феномен: НАТО как транснациональная организация, располагающая средствами принуждения.
Агрессия против суверенного государства (я имею в виду Югославию) означает новый шаг в политическом развитии в условиях глобализации. С точки зрения международного права этот феномен совершенно не осмыслен. Делалась попытка придать ему правовой статус, сделав НАТО как бы рукой ООН. Но это было бы, что называется, хорошей миной при плохой игре.
Идеологическое обоснование здесь было налицо (права человека), но правовое обоснование отсутствовало. Думаю, оно скоро будет возникать.
Все это свидетельствует о том, что суверенитет ныне не един и неделим, каким должен быть в принципе. Он теперь делится между национальными, международными и иногда региональными властными инстанциями. Суверенитет это уже не безграничная власть государства в пределах своих границ.
Возникает новый феномен интернационализированного государства, о чем мы еще будем говорить далее.
Консервативная революция.
Именно в ходе глобализации, а точнее в самом начале глобализации, как бы в предчуствии глобализации в первой половине ХХ столетия возникла идея консервативной революции. Ее отдаленные родители - Ницше и Шпенглер, прямые - Зомбарт, Э.Юнгер, Г.Фрайер, уже упоминавшийся в первой половине курса К.Шмит и др.
Она понималась как революция восстановления и воссоединения всех государственных сил ХХ столетия против революции разрушительного освобождения XVIII столетия.
В пору Веймарской республики эти идеи получили широчайшее распространение в Германии. Грядущая революция справа мыслилась не как шаг назад, а как рывок вперед, не как реставрация старых режимов, а в государственническом стиле - как создание авторитарного органического государства. При этом вместе с западным либерализмом, эгалитаризмом, рациональной хозяйственной этикой отвергалась идея прогресса. Историческое развитие не линейно и однонаправлено, но имеет круговой характер - явный отзвук идей Ницше.
Именно вечное возвращение того же самого дает ключ к тому, как надо понимать слово консерватизм, говорил один из лидеров консервативной революции Армин Мёлер. Отсюда и его знаменитый афоризм: Быть консервативным означает не держаться за вчерашнее, а жить тем, что значимо всегда.
Эти соображения вели к некоторым идеям, которые актуальны и в эпоху глобализации. В 1916 г. Э.Трельч (Немецкая идея свободы) писал: Наряду со свободным принятием ответственности немецкая идея свободы включает в себя право духовных индивидуальностей и их взаимное уважение.
Будучи перенесенным на мир народов это означает систему взаимного уважения и свободного развития народных индивидуальностей с правом ограничиваться тем, что необходимо для государственного существования и с взаимным уважением свободы развития в этих рамках.
Духовные индивидуальности - это государства. Следовательно свобода в концепции консервативной революции - это свобода государств, народов, а не индивидов. Консервативная революция должна открыть путь к мирному сосуществованию народов, каждого на собственных основаниях.
Именно этом я и имел в виду, говоря о консервативной революции как единственной последовательной альтернативе глобальному международному информационному порядку.
ПРОИСХОЖДЕНИЕ ГЛОБАЛИЗАЦИИ.
Глобализация тесно связана с периодизацией современной истории. О фактической стороне глобализации никто не спорит, но спорят о том, свидетельствует ли глобализация о наступлении нового исторического времени, или она является продолжением процессов, начавшихся ранее.
Первый тип концепций - глобализация как продолжение.
Постмарксистская концепция.
Традиционно марксистский политический и социальный анализ ведется на уровне национального государства. Но в принципе взаимоотношения производственных сил и производственных отношений, взаимоотношения труда и капитала не предполагают с необходимостью сведения к национальному государству, то есть к обществу, замкнутому в определенных территориальных границах.
Наоборот, анализ капиталистического производства необходимо показывает его стремление к глобальной экспансии - через поиск новых рынков, дешевого сырья, рабочей силы и т.д.
Самым развитым применением марксизма к анализу глобализации является теория мировых систем Иммануила Валлерштайна (Wallerstein. The Capitalist World Economy 1979).
Согласно W., глобальная ориентация и глобальное распространение капитализма - не новое явление. Логика экспансии наблюдалась уже в 16 веке. Вместе с тем, капиталистическая мировая система уникальна, поскольку в ней глобальная экономика сочетается с политическими системами национальных государств в противоположность предыдущим мировым экономикам, которые были скорее региональными, чем глобальными, и зиждились на политических системах империй.
Имеются основные государства - ядра глобализации - США, Европа, Япония и а государства - так называемые страны третьего мира. Это соотношение делает возможной экспансию.
Есть еще полупериферические государства - экономические тигры юго-востока Азии, нефтяные и социалистические государства, которые являются буферной зоной, предохраняющей от открытых конфликтов.
Другое направление - это концепции, трактующие глобализацию как постмодернизацию, т.е. указывающие на то, что с глобализацией приходит абсолютно новая уникальная социальная и культурная эпоха.
Постмодерн как социокультурная эпоха
На тему потмодерна в связи с глобализацией написано множество книг. Укажу хотя бы две, может быть, наиболее представительные: M. Featherstone e.a. (eds) Global Modernities; M. Featherstone e.a. (eds) Global Culture.
Можно выделить несколько признаков и оснований постмодерна.
1. Постмодерн - это постнаучная эпоха. Современная наука - самое любимое (кроме, разве что, политической демократии) дитя модерна - привела к коренному изменению взглядов на мир.
Суть науки - рациональная процедура познания. Рациональное научное познание стало основанием того, что Макс Вебер назвал расколдовыванием мира, которое, должно было уничтожить магическое по свое природе традиционное мировоззрение.
Но тотальное онаучивание мира сплошь и рядом приводит к противоположным результатам. Усложнение технологических, экономических и социальных систем в процессе их постоянного частичного усовершенствования, надстраивания и достраивания постепенно приводит к тому, что они становятся непостижимыми и неконтролируемыми со стороны самих их создателей и обретают собственные, незапланированные и неконтролируемые человеком модели деятельности.
Именно этим объясняется множество так называемых техногенных катастрофы, именно этим объясняются провалы политической демократии, приводящие к власти демократическим путем авторитарных лидеров, именно этим, наконец, объясняются экономические кризисы, которые люди учатся предсказывать на основе теории круговых процессов, больших волн и т.д.
Макс Вебер писал, что главной чертой эпохи модерна, когда человек освободился от магии и религиозных суеверий и обрел подлинную автономность в мире, стала именно принципиальная познаваемость мира, то есть потенциальная возможность объективно познать все, что угодно. (Это собственно и означает расколдованность.) Но вопреки оптимистическому взгляду, наступила пора, как пишет Хабермас, новой неупорядоченности или, лучше сказать, новой непрозрачности. Непрозрачность - сравнительно нейтральный термин. На самом деле можно говорить о новой заколдованности, о новой магической эпохе.
Под магической эпохой я подразумеваю не повсеместное распространение знахарей, колдунов и народных целителей и не суеверия основной массы народов, и даже не отношение простых (и непростых) людей к техническим артефактам. Еще важнее становится в значительной степени магический характер мышления и действования самых продвинутых представителей модерна - ученых и менеджеров, создающих и контролирующих системы, природа которых часто неясна им самим и не поддается их управлению.
2. Другая важная черта современной эпохи - сжатие или просто даже исчезновение пространства. Это надо понимать не в физическом, а в психологическом и даже в идеологическом смысле. С одной стороны, скоростной транспорт и распространение поистине магических средств мгновенного дальнодействия (например, электронная почта) делает пространство иррелевантным по отношению к целям деятельности. С другой стороны, глобальное распространение идентичных культурных образцов также делает пространство иррелевантным.
Повсюду каждый человек может воспользоваться одним и тем же комплексом услуг, как то: получить деньги по кредитной карте, пообедать в Макдональдсе, получить комнату с ванной, просмотреть новости СNN и т.д. Пространство становится иррелевантным потому, что перестает быть традиционным, то есть утрачивает свое изначальное родство с населяющими его людьми, состоящее в органичной специфической с ними связи.
Оно теперь не субстанционально, а функционально: исполняет хозяйственную, рекреационную и т.д. функции. Иррелевантность пространства психологически и идеологически равносильна его исчезновению.
3. Утопическая природа глобального мира. Начало процессу исчезновения пространства было положено на заре Нового времени, его можно связать с возникновением утопий (от греч. ou нет и topos место -не имеющее места, нигде не находящееся; первоначально - название романа Томаса Мора о воображаемом совершенном государстве).
Возникновение утопий стало принципиальной заявкой на создание социальных общностей, не нуждающихся в месте, наоборот, принципиально отказывающихся от места, поскольку места были связаны с традициями и в сознании того времени слишком крепко отождествлялись со специфичностью многовековой народной жизни. Реальные земные ландшафты, реки, горы и ущелья были полны мифов, теней предков, в них жило не только настоящее, но и прошлое. Ясно, что будущее совершенное общество его конструктор не мог поместить в недоступных горах, поскольку как бы оно ужилось с духами гор, живущими по иным, традиционным правилам.
Тогда было иррелевантно время, но пространство только и было релевантно. Чтобы избежать возмущающего действия пространства, утопия и стала утопией.
Утопия, воплощаемая в реальность, начинает господствовать в процессе глобализации. Но она как была, так и осталась враждебной пространству, поэтому она предполагает и требует психологического и идеологического уничтожения пространства.
Если в пору своего зарождения утопия была нигде, то теперь она, можно сказать, везде и нигде, потому что запас где становится скуднее и скуднее.
4. Протест пространства. Такая тенденция вызывает протест пространства, которое не хочет исчезать. Этот протест воплощается в возрождении локальных традиций, иногда в агрессивном национализме и в возрождении геополитики.
Даже исконные жители современной реализованной утопии (хотя могут ли жители утопии быть исконными!) ищут возможности уйти из времени, в котором они обитают, в пространство и используют для этого туризм.
Вместе с тем консерватизм начинает все более властно проявлять себя в самом духе эпохи. Но в странном и нетрадиционном обличьи - в обличьи постмодерна.
Постмодерн не просто являет собой отрицание духа модерна, но и содержит в себе существенные элементы консерватизма: максимально возможный отказ от абстракций и генерализаций (абстрагирующие и генерализирующие традиции мышления и соответствующие им социальные группы имеют в рамках постмодернистского подхода статус частных культур, имеющих равное с другими право на существование, сам пресловутый отказ от метаповествований означает внутреннее неприятие абсолютистского мировоззрения глобализации), подчеркивание роли эзотерики, закрытость групп, сосуществование идеологий и традиций и т.п. Но в то же время постмодерн недисциплинирован, оторван от земли, его факты не конкретны, но виртуальны, то есть в некотором смысле утопичны. Больше того, постмодерн виртуализирует и сами вроде бы независимые от него проявления консервативной политики, которая становятся предметом свободного выбора. Это виртуальный консерватизм.
Подлинный, почвенный консерватизм не оставляет своему субъекту права на выбор, а прорастает в нем с непреложностью органического.
Политика в эпоху постмодерна
Несколько предварительных соображений о политике во время постмодерна. Она характеризуется здесь на примере российской политики.
Если отвлечься от слабой процедурной организации (что не удивительно, если принять во внимание краткость демократического опыта в России), то в качестве одного из главных признаков российской политики можно назвать практически полное отсутствие социально-слоевой идентификации политических партий. Многочисленные попытки отдельных партий и их лидеров установить предполагаемую классическими политическими учениями принципиальную координацию между партией и ее доктриной и соответствующим социальным слоем многократно и красноречиво проваливались.
Нет партии рабочих или партии крестьян, нет партии бедных и партии богатых.
Формирование блоков и движений регулируется не социальной (социально-слоевой) близостью участвующих в них партий, а актуальными политическими темами, на основе которых может возникнуть временная общность целей, и конкретными политическими ситуациями.
Мы не будем здесь углубляться в вопрос о том, что происходит с социальной структурой и как возникают новые социальные дифференциации, обусловленные скорее свободой выбора стиля жизни, чем объективной, онтологической соотнесенностью с классовым положением индивидуумов. Подчеркнем лишь еще раз: для сегодняшней политики характерно: (а) отсутствие классовой, сословной или какой-то иной социально-структурной определенности, (б) терпимость, доходящая до политического промискуитета, (в) пунктирный характер политической линии, которая проявляется не непрерывно, а в ряду изолированных друг от друга конкретных событий и ситуаций.
Теоретики постмодерна
Постмодерн - прежде всего философская идея, наиболее ярко выразившаяся в новой эпистемологии, связанной прежде всего с именами французских философов М.Фуко, Ж. Бодрийяра и Ф.Лиотара. Это не значит, конечно, что они изобрели постмодерн; просто с их работ началось осознание особенностей современного опыта, делающим его отличным от опыта предыдущих времен - осознание начала новой когнитивной эпохи в истории человечества.
Если обобщить их соображения, то окажется, что для опыта постмодерна характерны три основных момента: во-первых, постмодерн ставит под сомнение характерное именно для модернистской эпистемологии четкое разделение субъекта и объекта, во-вторых, постмодерн не доверяет так называемым метаповествованиям, то есть глобальным объяснительным концепциям, в-третьих, постмодерн ставит в центр внимания воспроизводство, репродуцирование, а не производство, как это делал ранний капиталистический модерн.
1. Ж. Бодрийяр отправлялся от марксова анализа капиталистического производства, прежде всего, от анализа различий между потребительной и меновой стоимостью. Потребительная стоимость - это ценность объекта с точки зрения его способности удовлетворить определенные человеческие потребности. Меновая стоимость - это рыночная стоимость объекта или продукта, измеряемая его ценой.
Именно как предмет, обладающий меновой стоимостью, объект, согласно Марксу, становится товаром. С превращением объекта в товар Маркс связывал всю динамику капиталистического производства.
Бодрийяр добавляет к марксову анализу ряд категорий и развивает на этой основе своеобразную семиотическую теорию производства. Можно говорить о четырех видах логик, проявляющихся в современном производстве и современном потреблении: логика практической деятельности, которой соответствует потребительная стоимость вещи, логика уравновешивания, которой соответствует меновая стоимость, логика амбивалентности, которой соответствует символическая стоимость, и логика различения, которой соответствует знаковая стоимость. Эти логики находят свое воллощение в институтах, соответственно, потребления, рынка, дарения и статуса.
Причем потребление согласно потребительной стоимости часто оказывается не главным в предмете, главным оказывается его способность репрезентировать статус. Функция товара как знака состоит не столько в удовлетворении потребности, сколько в символизации и репрезентации самой этой потребности.
Товар не столько удовлетворяет потребность, сколько обозначает статус.
Поэтому первичность потребностей в человеческой жизни и общественном развитии - миф. Между индивидуумом и вещью нет прямой связи через потребность.
Субъект отделен от объекта. Их связывает друг с другом то, что диктует формы потребления, а именно: жизненные формы и стили, представляющие собой неосознаваемую структуру социальных связей, выраженную в знаках и символах, в частности, в знаковых объектах - товарах.
2. От понятия знака Бодрийяр переходит к понятию кода. Применительно к обществу можно говорить, что совокупность ценностей группы, к которой принадлежит человек, есть код его потребления. От товара как кода, он переходит к переходит к кодам вообще, наличие многообразия которых начинает рассматривать как исключительную черту современного общества, современной жизни, современного опыта вообще.
Коды господствуют не только в производстве и потреблении, но и в науке, например, биологии (ДНК), где они приобретают фундаментальную роль в объяснении процессов становления организма, в компьютерной и коммуникационной технике, а при их посредстве проникают во все области жизни. Эпоха кодов, говорит он, идет на смену эпохе знаков.
Коды выполняют две главные функции. Первая - функция совершенного воспроизведения объектов.
Копия и есть оригинал, или ни то, ни другое - не копия и не оригинал, поскольку код оригиналом не является (оригиналом может быть только природный объект, а код - это система знаков).
Наличие кодов расширило воспроизводство до невероятных масштабов. Реальные объекты утратили доверие, потому что все они моделируются и воспроизводятся искусственно. Коды позволяют обойти реальность и порождают гиперреальности (голография, виртуальная реальность и т.д.). Возникает феномен обратимости.
Это ведет к исчезновению конечностей любого рода; все оказывается включенным в одну всеобъемлющую систему, которая тавтологична. Это эпоха симуляции и симулякров (от лат. simulatio - видимость, притворство, имитация).
В современных европейских языках словом симуляция обозначается не только имитация, подражание вообще, но, в первую очередь, имитирующее представление функционирования какой-либо системы или какого-либо процесса средствами другой системы или другого процесса (например, компьютерная симуляция производственного процесса). Так же симуляцией именуется изучение какого-либо объекта, недоступного прямому наблюдению, посредством симулирующей модели.
В русском языке и в том, и в другом случае употребляется слово моделирование.
Что же касается симулякров, то это слово, также ведущее свое происхождение от simulatio, обозначающее образ, репрезентацию чего-либо, или какое-либо несубстанциональное, несущностное сходство предметов или явлений. Единственное число - simulacrum, множественное - simulacra. По сути дела, это слово обозначает модель (математическую, компьютерную или иного рода модель).
В русском языке применительно к философскому контексту уже устоялся термин симулякр или симулякра в ед. числе, и симулякры - во множественном.
Мир становится миром симулякров. На человеческую жизнь это оказывает поразительное влияние.
Она становится одномерной, ибо противоположности либо сглаживаются, либо вовсе исчезают. Благодаря таким жанрам, как перформанс или инсталляция, переход от искусства к жизни оказывается либо незаметным, либо вовсе несуществующим. В политике, благодаря репродуцированию идеологий, более не связанных с социальным бытием, снимается различие между правым и левым. Различие истинного и ложного в общественном мнении - в среде масс-медиа, прежде всего, - перестает быть значимым; значима сенсация.
Полезность и бесполезность объектов, красивое и безобразное в моде - эти и многие другие противоположности, определявшие ранее жизнь человека, теперь сглаживаются и исчезают. И главное, что исчезло - это, как уже сказано , различие между реальным и воображаемым.
Все равно в мире гиперреальности.
Есть ли выход за пределы этой всеобъемлющей системы? Бодрийяр предлагает выбор фатальных стратегий вместо становящихся стандартными в этом мире банальных рефлексивных стратегий.
Первые ориентированы на объект, вторые на субъект. Первые предполагают азарт, риск в преследовании предмета, экстатическое отношение к нему. Вторые - рефлективную интеграцию в систему гиперреальности. Политический смысл фатальных, судьбоносных стратегий - следование массе, а не интеллектуалам, ибо массы - обожающи и экстатичны в своем отношений к вещам и людям, а интеллектуалы - рефлексивны.
Устремления масс ведут, таким образом, к пределам системы. Отсюда - парадоксальный смысл фатальной стратегии конформизма.
Сгущение образов и преувеличение силы мира симулякров, конечно, имеется у Бодрийяра. Но, даже если попытаться подойти к делу трезвее и дифференцировать симуляционные и реальные аспекты действительной сегодняшней жизни, невозможно будет не признать, что имеется мощная тенденция к симуляции всего и вся.
Недавно прокатившаяся по миру волна споров о возможности клонирования организмов, связанная с очередным судьбоносным шагом научной технологии, показала, что протесты ни к чему не приведут.
