Иноземцев В. Л. - Наука, личность и общество в постиндустриальной действительности
Постиндустриальное общество развивается сегодня на основе всемерного использования потенциала, заключенного в прогрессе теоретического знания [1],- этот фундаментальный тезис Д. Белла[*], основателя концепции постиндустриализма, фактически не подвергается сомнению на Западе и становится в последние годы объектом разностороннего комментирования. Так, П. Дракер считает что важнейшее отличие современной фазы научного и технологического прогресса от промышленной революции XVIII-XIX веков и технологических прорывов первой половины XX столетия отражено в том факте, что сейчас наука непосредственно применяется для получения нового знания, тогда как прежде она использовалась для совершенствования орудий производства и развития новых форм его организации [2].
Л. Туроу в своей последней книге убедительно показывает, что именно эволюция экспериментальной науки в направлении науки cuстематической, а затем - теоретической обусловила последовательное становление лидерства Великобритании, Германии и Соединенных Штатов в экономическом и политическом отношении [3], и это лишний раз подчеркивает роль научного прогресса в современном мире.
Благодаря тому, что теоретическое знание приобрело роль основного производственного ресурса, облик современного общества изменился гораздо более существенно, нежели под воздействием любых иных процессов, определяющих социальную жизнь на протяжении последнего столетия. В результате образование превратилось в важнейшую социальную ценность, сформировались принципы меритократии возник новый класс, который условно можно назвать классом интеллектуалов, радикально изменилась мотивация деятельности современного работника и т. д.
Все это приводит к тому, что складывающемуся на наших глазах обществу присущ невиданный ранее динамизм, но само оно становится гораздо менее устойчивым и управляемым, чем прежде. В этих условиях вечные вопросы о месте ученого в обществе, о роли науки и ее социальной ответственности приобретают все большую актуальность.
Развитие образования и становление класса интеллектуалов
Становление класса интеллектуалов началось тогда, когда обладание научным знанием стало служить прочной основой материального благосостояния человека. С этого момента проблема развития и совершенствования абстрактных, казалось бы, представлений о мире перестала быть проблемой только гносеологической и этической; она попала в центр пересечения экономических интересов.
В этом, однако, заключались не столько предпосылки размывания границ науки как сравнительно автономной сферы общественной жизни, сколько условия радикального реформирования хозяйственной практики и кристаллизации социальной структуры, адекватной постиндустриальному обществу.
Особенно интенсивным стал этот процесс после окончания Второй мировой войны. Во-первых, к этому времени собственно материальное производство достигло такого качества, что возможность участия в нем требовала высокого образовательного уровня.
Во-вторых, благосостояние значительной части населения поднялось настолько, что интеллектуальный рост и совершенствование творческих способностей заняли важное место в ценностной шкале общества.
В-третьих, что весьма существенно, реализация атомных проектов в конце войны, впечатляющие научные прорывы 50-х и 60-х годов, переход технологического лидерства к США отчетливо показали значение фундаментальной науки как для обеспечения хозяйственного прогресса, так и для геополитического доминирования.
Результаты всех этих трансформаций наглядно отражаются в цифрах, не требующих комментариев. В США только с начала 30-х до середины 60-х годов численность персонала научно-исследовательских учреждений возросла более чем в десять раз [4], а затраты на науку и образование достигли к 12 году 14,8% валового национального продукта [5].
Если на сто работников американской промышленности накануне Великой депрессии приходилось только три выпускника колледжа, то к началу 60-х годов этот показатель увеличился в шесть раз [6]. В 10 году лишь 7% американцев в возрасте от 14 до 17 лет учились в средней школе, теперь - более 90% [7].
В 10 году лишь около 15% выпускников школ в возрасте от 18 до 21 года становились студентами вузов, к середине 70-х годов их было почти 50%, а в 13-м - 62% [8].
Начиная с 70-х годов, количественные изменения в социальной структуре западных обществ стали воплощаться в качественно новых ее чертах. Оказалось, что люди, не участвующие по тем или иным причинам в наукоемком производстве, не могут рассчитывать не только на повышение, но даже на сохранение ранее достигнутого ими уровня благосостояния. Так, в США с 18 по 17 год реальный доход занятых в производстве вырос на 20% (у лиц с незаконченным средним образованием - на 20%, у выпускников колледжей - на 21%).
Однако в следующее десятилетие, когда аналогичный показатель увеличился на 17%, доход работников со средним образованием упал на 4%, а выпускников колледжей - повысился на 48% [9].
Развитие наукоемких отраслей промышленности и превращение США в мировой центр производства информации и технологий лишь ускорили этот процесс и дали ему новое измерение: с 17 года началось устойчивое сокращение доходов лиц с высшим образованием. Так, с 17 по 13 год их средняя почасовая заработная плата сократилась на 2% [10].
Это важнейший факт в контексте нашей статьи: так же, как в середине 70-х годов американцы, имеющие лишь среднее образование, фактически утратили возможность повышать свое благосостояние, через полтора десятка лет с этой проблемой столкнулись выпускники колледжей и университетов. Так же, как тогда выпускники колледжа стали обычной, массовой рабочей силой, фоном для владельцев дипломов о высшем образовании, так теперь они сами оказываются средними работниками по отношению к тем, кто имеет ученые степени, звания, кто получил хорошую послевузовскую подготовку или проявил себя в высокотехнологичных компаниях.
Показательно, что за последние 15 лет работники со степенью бакалавра увеличили свои доходы на 30%, а обладатели докторской степени - почти вдвое [11].
Социологи констатируют не только то, что большинство существующих в наше время в Соединенных Штатах классовых различий объясняется главным образом разницей полученного образования [12], но и то, что новый класс интеллектуалов de facto стал доминирующей группой современного общества. Именно интеллектуальные способности человека и качество его образования в значительной мере определяют в постиндустриальном обществе уровень его доходов и социальный статус.
В 10 году более половины высших должностных лиц крупных компаний были выходцами из весьма состоятельных семей; к 10 году их доля сократилась до трети, а в 16-м составила всего 5,5% [13]; в то же время более 95% менеджеров имеют сегодня высшее образование, а около двух третей - ученые степени. По мере того как информационные технологии открывают перед людьми все более широкие возможности для создания собственного бизнеса без значительных начальных капиталовложений, перераспределение национального богатства в сторону интеллектуального класса активизируется.
Из нынешних американских миллионеров 80% не приумножили доставшиеся им по наследству активы, а сами заработали свое состояние [14].
Сегодня можно утверждать, что класс интеллектуалов исчерпывает собой наиболее состоятельный слой постиндустриального общества и способен к собственному устойчивому воспроизводству. Лишь менее одной пятнадцатой доли лиц, составляющих в настоящее время 1% наиболее богатых американцев, получают свои доходы в качестве прибыли на вложенный капитал. Более половины представителей нового доминирующего класса работают на административных постах в крупных компаниях или являются их консультантами, почти треть практикует в качестве юристов и врачей, а остальные 10%, включая профессоров и преподавателей, представляют творческие профессии [15]. Эти люди, в отличие, например, от новой российской буржуазии, не расхищают или, в лучшем случае, перераспределяют, а создают реальные ценности для своей страны, и рост их доли в национальном богатстве США (с 19 до 39% за период с 17 по 15 год [16]), хотя и отражает усиление имущественного неравенства, представляется оправданным и непреодолимым.
Добившись материального благополучия исключительно с помощью собственных способностей, представители класса интеллектуалов воспитывают верность подобным же принципам и в своих детях: если в 10 году, согласно подсчетам американских экономистов [17], только 30% выходцев из семей, чей доход превышал 67 тыс. долларов, заканчивали четырехлетний колледж, то сегодня - до 80%.
Формирование класса интеллектуалов - это важнейшее следствие новой роли науки в современном обществе. Усилиями представителей этого класса в основу реальной хозяйственной жизни положены принципы, которыми прежде руководствовались лишь члены ограниченных научных сообществ.
В условиях, когда главным производственным ресурсом оказываются информация и знания, а средства их усвоения и распространения становятся все более доступными (в прошлом году средняя стоимость продаваемого в американской розничной торговле нового компьютера впервые упала ниже 1 тыс. долларов, а доля граждан, регулярно пользующихся Интернетом, выросла втрое только за 17-18 гг. [18]), частная собственность на средства производства информационных продуктов фактически заменяется личной собственностью, а существовавшая в капиталистическом обществе тенденция к отделению капитала от работника сменяется на противоположную - к их слиянию [19].
Представители нового класса характеризуются исключительной мобильностью. Они могут применять свои творческие способности в самых разных сферах производства, в результате чего, даже работая в той или иной корпорации, они не зависят от нее, так как ранее зависели наемные работники.
Сегодня ни одна из сторон [ни работники, ни предприниматели] не является ни зависимой, ни независимой, они взаимозависимы [20]. Именно поэтому все большей частью персонала приходится управлять таким образом, как если бы эти люди были членами добровольных организаций [21].
Таким образом, менталитет, свойственный прежде научным сообществам, распространяется все шире и шире. Более того, складываются определенные социально-этические позиции. Несмотря на то, что с каждым годом класс интеллектуалов перераспределяет в свою пользу все большую часть общественного достояния, его представители в своей деятельности движимы не только и не столько мотивами наживы, сколько стремлением к собственному саморазвитию и самосовершенствованию, к достижению уникальных и невоспроизводимых результатов, что делает новую социальную группу самовоспроизводящейся замкнутой общностью.
Работники интеллектуального труда не ощущают себя эксплуатируемыми как класс и вследствие этого, даже меняя свою работу, [они] не меняют своих экономических и социальных позиций [22], близких к тем, что традиционно определялись научной этикой.
Представленная картина далека, однако, от какой бы то ни было идиллии. Она полна серьезных проблем, которые все более отчетливо встают перед современным обществом. Ввиду того, что основным признаком представителей класса интеллектуалов служат качество их образования и наличие творческих способностей, недостижимые на тот или иной момент для большинства граждан, составляющих совокупную рабочую силу, границы этого класса никогда не смогут расшириться до масштабов общества в целом, а движущие им мотивы не станут имманентными большинству населения.
В связи с этим на первый план выходят именно проблемы мотивации деятельности внутри данного класса и вопросы контроля над достигаемыми результатами (как чисто научными, так и социальными).
Постматериалистическая мотивация и самодостаточность творческой личности
Формирование новой мотивационной системы - это неотъемлемый и очень важный элемент процесса становления постиндустриального общества. Стремительное возрастание в современном производстве доли услуг и широчайший спектр информационных продуктов подразумевают, с одной стороны, относительное насыщение материальных потребностей значительной части населения, а с другой - нарастающую необходимость нового типа социального взаимодействия.
Большинство экономистов издавна склонны были признавать, что по мере повышения материального благосостояния... потребность в получении все большего количества материальных благ утрачивает свою остроту, а на первый план все чаще выходят такие проблемы, как необходимость сочетать безопасность и свободу, справедливость и ответственность [23]. В современных условиях мотив приумножения личного материального богатства перестает быть главным или, во всяком случае, одним из главных. Даже перспективы быстрого профессионального роста, столь ценившиеся в 80-е годы, для многих теряют былую привлекательность, если ради них нужно пожертвовать досугом, сократить время, уделяемое семье, отказаться от привычных увлечений [24].
Человек оказывается устремленным, главным образом, к тому, чтобы расти над собой; мотивы самосовершенствования, отнесенные А. Маслоу к высшему типу ценностей [25], начинают доминировать над всеми прочими.
В западной социологической литературе этот социальный процесс характеризуется как становление нематериалистической, или постматериалистической мотивации. С ним сопряжена проблема управления в коллективах, ядро которых составляют нематериалистически мотивированные в своей деятельности личности.
Традиционные методы управления, основанные в большинстве своем на экономических стимулах, оказываются здесь неэффективными, и, таким образом, формируется широкий круг людей, не зависимых от общества, которому в свою очередь не приходилось прежде сталкиваться с подобной ситуацией.
Между благосостоянием человека и его восприимчивостью к новой системе мотивации не существует прямой зависимости. Это, если так можно выразиться, функция многих переменных [26]. Хотя высокий уровень жизни и благоприятствует зарождению неэкономических ценностей [27], он создает скорее потенциальные, нежели реальные предпосылки нового типа мировоззрения и соответствующей системы мотивов деятельности.
Человек, освободившийся от необходимости постоянного поиска средств для удовлетворения материальных потребностей (material needs), получает возможность осваивать и культивировать в себе иные человеческие потребности (human needs) [28] во всем их многообразии, но это не означает немедленного и автоматического доминирования новой системы ценностей в масштабах общественного целого.
Становление новой системы ценностей происходит очень медленно. Скорость этого процесса определяется отчасти сменой поколений, каждому из которых свойственны определенные стереотипы поведения.
Р. Инглегарт отмечает, что по самой природе вещей, постматериалистами становятся чаще всего те, кто с рождения пользуется всеми материальными благами; этим в значительной степени объясняется их приход к постматериализму [29]. Люди же, с юности стремившиеся к экономическому успеху, впоследствии гораздо реже становятся носителями постматериалистических идеалов, поскольку будучи однажды выбранными, ценности меняются очень редко [30].
В последние годы формирующаяся в современном обществе (точнее в недрах класса интеллектуалов) система ценностей и мотивов деятельности все чаще характеризуется не только как постматериалистическая, но даже как постэкономическая (post-economic) [31].
Другой стороной рассматриваемого социального явления является изменение характера производственного процесса. Как известно, в индустриальную эпоху материальное производство заключается во взаимодействии человека с преобразованной природой [32], а труд - как процесс, совершающийся между человеком и природой.., в котором человек своей собственной деятельностью опосредует, регулирует и контролирует обмен веществ между собой и природой [33].
Иными словами, индустриальное производство базируется на субъект-объектных взаимодействиях между человеком и внешними материальными сущностями. Квалификация работника, как бы она ни была важна, способна при этом обеспечить лишь количественное отличие в производственных показателях.
Продукция индустриального производства в общем и целом однородна и воспроизводима. Именно поэтому следование принципам индустриализма вызвало к жизни мобилизационную модель ускоренного развития определенной отрасли хозяйства, а иногда и целых государств и дававшую, как правило, вполне удовлетворительные результаты.
Однако как только основным производственным ресурсом становятся знания, со всей очевидностью оказывается, что они не имеют объективированной формы, ибо, приобретая ее, они становятся не более чем информацией. Собственно же знания неотделимы от каждого конкретного человека, и усвоение той или иной информации может дать совершенно различные результаты - в зависимости от индивидуальных качеств того или иного человека. В такой ситуации особую важность приобретают качественные параметры. Основным типом взаимодействия в постиндустриальной хозяйственной системе становится взаимодействие работника с его коллегами, а не преобразование им внешних материальных объектов.
Простое сосредоточение (мобилизация) средств и усилий не может теперь обеспечить ни хозяйственного, ни социального прогресса. Новые знания рождаются из интерперсонального взаимодействия; в постиндустриальном обществе не существует опыта, который был бы важнее того взаимоотношения между индивидами, при котором и тот, и другой реализуют себя в качестве субъектов [34], а производство утрачивает характер взаимодействия людей с преобразованной природой и обретает черты процесса, названного Д. Беллом игрою между людьми (game between persons) [35].
Все эти явления мы рассматриваем в контексте перехода от труда к творчеству. При этом труд понимается как деятельность, обусловленная необходимостью преодоления человеком зависимости от природных факторов, труд мотивирован утилитарными потребностями и потому несвободен.
Творчество же порождается стремлением человека к максимальному развитию собственной личности; оно мотивировано нематериалистическими стимулами и воплощает в себе новую степень свободы индивида. Творческая личность по природе своей оказывается гораздо более самодостаточной, нежели личность трудящегося, и именно творчество как тип общественно значимой деятельности объединяет формирующийся класс интеллектуалов.
Интересно, что появление такой социальной группы мыслилось еще в середине XX столетия, и ее возможная роль обозначалась тогда словом меритократия. Сам этот термин был введен в оборот публикацией повести Возвышение меритократии известного британского футуролога и фантаста М. Янга [36].
Понятие меритократии (не определенное достаточно строго и происходящее от английского слова merit - заслуга) предвосхитило все основные черты современного интеллектуального класса, вобравшего в себя ряд базовых характеристик научной, предпринимательской и политической элит общества.
Современная меритократия, во-первых, ориентирована на максимальное воплощение результатов своей творческой деятельности. Во-вторых, она достигает высокого имущественного положения, так как сосредоточивает большую часть усилий на решении прикладных задач, позволяющих перераспределять в свою пользу значительную часть национального достояния. В-третьих, представители меритократического класса не лишены тщеславия, что требует определенного социального признания их заслуг и обретения ими значимых постов в обществе. Именно эта социальная группа доминирует сегодня в постиндустриальном обществе, обеспечивает ему тот динамизм, который присущ в последние десятилетия развитым странам западного мира.
Этот динамизм не порожден необходимостью ответа на внешний вызов или внутренними противоречиями постиндустриального общества. Он обусловлен раскрепощением потенциала творческой личности, и в этом мы видим залог того, что постиндустриальный тип развития не может быть остановлен или обращен вспять.
Фундамент власти класса интеллектуалов. Новая разделенность современного мира
Возвышение класса интеллектуалов не только дало постиндустриальным странам мощный импульс развития, но и резко нарушило привычное соотношение сил на мировой арене. Дело в том, что продукты, выпускаемые в постиндустриальных секторах производства, развиваемых усилиями нового класса, не могут быть эффективно ни произведены, ни скопированы, а в некоторых случаях - даже использованы.
В результате в мировом масштабе происходит поляризация стран, подобная разделению самих постиндустриальных социумов на интеллектуальный класс и остальную часть общества.
Интеллектуальный и технологический потенциал постиндустриальных обществ стал очевиден в 90-е годы, продемонстрировавшие, с одной стороны, определенную самодостаточность западного мира, а с другой - реальные масштабы пропасти, отделяющей ведущие западные страны от стран, оказавшихся по тем или иным причинам неспособными использовать преимущества современной научной и технологической революции. Уже в начале 90-х годов семь ведущих постиндустриальных держав обладали 80,4% мировой компьютерной техники, обеспечивали 90,5% высокотехнологичного производства и контролировали 87% из 3,9 млн. патентов, зарегистрированных в мире по состоянию на конец 13 года [37]. В этот же период количество научно-технических работников в США на 1 млн. населения составляло 1,2 тыс. человек, тогда как среднемировой показатель не превышал 23,4 тыс. [38]. Объем экспорта американской интеллектуальной собственности возрос с 8,1 млрд. долларов в 16 году до 27 млрд. долларов в 15 году, а положительное сальдо торгового баланса в этой сфере превысило 20 млрд. долларов.
К 15 году на долю США приходилось три четверти мирового рынка информационных услуг и услуг по обработке данных, емкость которого составляет сегодня 95 млрд. долларов [39]. Успехи западных стран активизируют новые капиталовложения в высокотехнологичные отрасли хозяйства, ставшие мотором всех постиндустриальных экономик.
На протяжении 90-х годов страны - члены ОЭСР тратили на научные исследования и разработки в среднем около 4 млрд. долларов (в ценах 15 года), из которых на долю США приходилось 44% [40]. В то же время государства Латинской Америки и Африки, вместе взятые, обеспечивают менее 1% мировых расходов на НИОКР.
Только лишь на образование и переподготовку своих сотрудников частные американские компании расходуют около 30 млрд. долларов ежегодно [41], что эквивалентно суммарным ассигнованиям на научные исследования в России, Китае, Южной Корее и на Тайване.
К концу XX века постиндустриальные страны достигли неоспоримого лидерства не только в сфере собственно научно-технических разработок, но также в промышленности и в аграрном секторе. Из 5 крупнейших промышленных и сервисных корпораций 4 сосредоточены в странах большой семерки [42]; 24 тыс. транснациональных компаний, составляющих основу современного мирового экономического порядка, имеют штаб-квартиры в 14 наиболее богатых странах мира [43].
Объем продаж крупнейших промышленных конгломератов, таких как Mitsubishi, Mitsui и Itochu, превосходит валовый национальный продукт Индонезии, Турции, Дании, Таиланда, Гонконга, Саудовской Аравии и большинства других менее развитых стран [44].
Доходы таких компании, как IBM и General Motors, в которых работают, соответственно, 3 и 7 тыс.
