Политическая глобалистика
Так, развал эллино-римский цивилизации будто бы вызвал византийскую и западноевропейскую цивилизации как реакцию на безобразия древних греков. Но разврат в Византии не уступал римскому, а между падением Западной Римской империи и созданием жизнеспособных феодальных королевств лежало свыше 300 лет.
Гумилев полагал, что реакция несколько запоздала.
И, наконец, Гумилев не видел логики в том, почему Тойнби считал моря, омывающие Грецию и Скандинавию, вызовом, ведь греки давали на него ответ только в VIII-VI вв. до н.э. Но в другие эпохи не было ни победоносных эллинов, ни отчаянных хищных финикийцев, ни грозных викингов, а были ловцы губок и селедки.
Известно также, что шумеры сделали из Двуречья Эдем, отделив воду от суши, а турки так все запустили, что там опять образовалось болото, хотя они тоже должны были ответить на вызов Тифа и Ефрата.
На мой взгляд, эти примеры свидетельствуют о том, что Гумилев не понял (или не захотел понять) всей философской глубины тойнбианской методологии. Для английского историка каждый вызов это уникальная историческая ситуация, обращенная к уникальной культуре, и поэтому не может быть никакой примитивной экстраполяции на другие цивилизации.
Всемирная история полна примеров, когда на одно и то же историческое событие (вызов) разные цивилизации давали разные ответы. Тойнби знал об этом так же хорошо, как и наши современники, и список исторических примеров Гумилева можно продолжать до бесконечности. Более того, одна и та же культура на разных этапах своего развития может (и должна) по-разному отвечать на относительно похожие исторические ситуации (вызовы).
Цивилизации динамично развивающиеся общества, и именно поэтому динамична история межцивилизационных отношений.
Примеры, приведенные Гумилевым, нисколько не противоречат методологии Вызова-и-Ответа А. Тойнби, если видеть в каждой ситуации уникальный исторический вызов уникальной культуре. На мой взгляд, эвристическое значение тойнбианской методологии состоит в том, что она раскрывает глубокую философскую драматургию эволюции великих культур, скрытую за многообразием исторических событий.
С этой точки зрения рассмотрим известные Тойнби ответы разных цивилизаций на вызов агрессивной культуры. Он знал два классических ответазепотизм и шродианство.
Тойнби считал их универсальными и рассматривал диалоги известных ему цивилизаций как различные модификации этих двух универсальных моделей. Однако история XX века показала, что это не так универсальных стратегий не бывает, Зелотизм и иродианство можно использовать в качестве универсальных моделей ответа на вызов агрессивной культуры только до второй мировой войны. Обе стратегии восходят к историческому опыту древнесирииского мира, столкнувшегося с экспансией эллинизма.
Остановимся на их анализе подробнее.
Политическая глобалистика
Общину зелотов вдохновляло убеждение, что если они не отступят ни на йоту от отеческого предания и сохранят его в нетронутой чистоте, им воздается божественной благодатью и спасением от врага Поведение зелотов иррационально и инстинктивно, это форма архаизма, возникшая под давлением извне. Примеры подобной тактики мы часто наблюдаем в животном мире: черепаха прячется под панцирь, страус зарывает голову в песок.
Недаром иродиане называли политику зелотов страусиной.
Ответ иродиан (сторонников царя Ирода Великого) на вызов эллинизма был принципиально иным. Они трезво признали непобедимость превосходящего по силе врага, решили отказаться от своего традиционного военного искусства и учиться воевать с противником его же орудием, овладев его тактикой. С точки зрения зелотов такая политика была грязным и трусливым компромиссом.
На самом деле тактика иродиан в силу своей гибкости открывает возможности для маневра, это несравненно более эффективный ответ на вызов превосходящего по силе противника.
Вместе с тем история цивилизаций показала, что оба ответа обречены перед лицом вызова сильной цивилизации. Последовательный зелотизм не может избежать печальной участи самоуничтожения.
Об этом свидетельствует судьба староверов в России, ваххабитов в Центральной Аравии, сенусситов в Ливии.
Ответ иродиан также нельзя считать по-настоящему эффективным. Проведение в жизнь иродианской тактики требует тонкого балансирования между заимствованием чужих форм и сохранением национальной культуры.
Те политики, которые целиком посвящали себя распространению культуры агрессивной цивилизации, дойдя до определенных пределов, убеждались, что дальнейшее продвижение чревато утратой независимости общества, за которое они в ответе. В Турции во время революции 1918-1923 гг. тактика иродианства была доведена до логического конца, и результаты поразили современников жестокостью и глубиной разрушений.
Но даже в тех случаях, когда иродиане шли на компромиссы, стремясь сохранить какие-то элементы традиционной культуры, религию или свидетельства исторической памяти о былых победах своего общества, тактика иродиан всегда была обречена на поражение. Почему? Изначально эта стратегия имеет нетворческий, подражательный характер, поэтому в самом лучшем случае результатом бывает увеличение промышленного продукта копируемого общества, а не высвобождение творческой энергии людей.
Лишь незначительное меньшинство, элита, поднимается на более высокую ступень благосостояния, а большинство общества пополняет ряды пролетарского гетто. Такова судьба большинства вестернизирующихся стран в Латинской Америке, Азии, Африке и других регионах мира.
Таков, к сожалению, сегодняшний день вестернизирующейся России.
Однако история диалога культур в XX веке знает и другие ответы на вызов агрессивной культуры. Напомним, что после второй мировой войны на международной арене возникла принципиально новая ситуация: мир был поделен на зоны влияния. В этих условиях для многих народов путь зелотизма и иродианства стал уже невозможен.
Им не дано было право выбора, они должны были принять чужие правила игры. В условиях жесткого контроля цивилизации, сохранившие высокий творческий потенциал, начали поиск других стратегий ответа на вызов культурной агрессии.
Интересна в этом отношении судьба Японии. До второй мировой войны эта страна демонстрировала миру безуспешность зелото-иродианской стратегии. Японцы люди сильного и цельного характера взяли все, что могли от зелотского ответа на вызов. С начала ХУЛ по конец XIX века они были яркими представителями чистого зелотизма.
Напомним, что правительство Токугавы решило порвать отношения Японии с Западом, но, отказавшись от использования западного оружия, не рискнуло распространить запрет на предметы быта. Результаты опрометчивой непоследовательности вскоре сказались.
Династия Токугавы утратила политическую власть, продемонстрировав в 1853 г. военную несостоятельность режима. Японская революция, свергнувшая режим Токугавы, является свидетельством победы иродианства Общество осознало, что 215-летний период изоляции задержал развитие Японии и оставил ее безоружной и беззащитной перед лицом растущей силы Запада.
Японцы сознательно сделали крутой поворот в своей стратегии и повели свой корабль дальше под парусом иродианства. Но вскоре им пришлось убедиться в недостаточной эффективности и этой стратегии.
Поражение во второй мировой войне заставило Японию активно искать новую тактику Ответа на Вызов Запада. Японцам пришлось освоить прием мимикрии, и неожиданно он привел к успеху.
Мимикрия это стратегия маскировкид заключающаяся в подмене образа. После войны Запад жестко контролировал во- енно-политическую сферу Японии, особенно это ощущалось в первые послевоенные годы, когда существовал военно-оккупационный режим.
Японии пришлось продемонстрировать отказ от всех традиционных форм политической жизни, ввести режим парламентской демократии (в рамках конституционной монархии), принять новую конституцию, где провозглашались принципы либеральной демократии.
В условиях полной невозможности военно-политического реванша вся мощная энергетика японской культуры устремилась в новое русло в экономику. Здесь проявляется общая закономерность силовых взаимодействий: при условии жесткого контроля центральных позиций энергетика перетекает в периферийные зоны и здесь образует новые силовые укрепления.
Мощная самурайская энергетика японского народа нашла сублимированную форму выражения в экономическом творчестве. Именно здесь были сохранены и развиты национальные традиции.
Не случайно трудовая этика на японском предприятии напоминает самурайскую: здесь царит атмосфера авторитарной иерархии, жертвенности, преданности фирме.
В новой экономической модели японцам удалось творчески использовать семейную или клановую солидарностьэто действительно могучая сила. Единство японского общества сегодня во многом держится на семейной солидарности. Японцы работают не для самих себя (как на Западе), а ради семьи и вместе с семьей.
Работая сообща, вместе с кланом, можно создать значительно больше, чем работая индивидуально. В свою очередь, семейная солидарность рождает патриотизм, любовь к Родине, желание трудиться ради нее.
На Западе, где высоко развит индивидуализм, каждый сражается в одиночку.
Во многом именно поэтому Японии удалось создать более эффективную модель экономики. Сегодня очевидно: Запад проиграл Японии экономическое соревнование по всем важнейшим показателям.
Можно ли считать, что стратегия мимикрии, которую использовала Япония, сегодня является эффективным Ответом на Вызов культурной агрессии?
Проблема заключается в том, что прием мимикрии возник в условиях, когда стратегия господства агрессивной культуры все еще носила формально-институциональный характер. Поэтому модель мимикрии рассчитана на отражение форм институционального контроля. В рамках этой модели предполагается существование некоторых зон особого давления: политика, военно-промышленный комплекс. Здесь требуется продемон- стрировать полную лояльность: в соответствии с указанными стандартами создаются и развиваются некоторые институты.
Но одновременно существует возможность сохранить и преумножить национальную культурную энергетику в других неконтролируемых сферахэкономике, искусстве, науке, литературе.
Объективные условия для использования этой стратегии существовали примерно до 70-х годов XX века, пока научно-техническая революция властной рукой мощных технологий не очертила новые рамки диалога цивилизаций. Прогресс науки и техники постепенно создал новые мощные коммуникации, эффективные средства массовой информации, спутниковую связь, жесткие средства электронного контроля.
В этих условиях облучение сильной культуры становится всепроникающим, что нашло свое отражение в термине информационный империализм.
Особое значение имеет переход от полиграфических средств межкультурных коммуникаций к
аудиовизуальным. Психологи обратили внимание на то, что визуальная перцепция более эффективно и глубоко воздействует на психику человека благодаря расширению поля восприятия.
Зрительный образ легче воспринимается, глубже воздействует на сознание и лучше запоминается, чем устные и письменные знаки. После того как аудио- и видеотехника стала бытовой, жесткому прямому облучению стало подвергаться само моральное ядро культуры.
Средства массовой информации дают определенные культурные установки, распространяют эталоны поведения, формируют шкалу престижа, утверждают ценности и развивают потребности.
В условиях неэквивалентного информационного обмена чужая информация агрессивной культуры потребляется огромными дозами. Эксперты ЮНЕСКО в области организации нового информационного порядка подсчитали, что на долю только США приходится сегодня более 60% потока информации, циркулирующей в каналах коммуникаций всего мира В результате стратегия господства сильных цивилизаций принципиально изменилась: стала внеинституциональной,
непосредственно личностной, обращенной к каждому человеку индивидуально. Такая стратегия изначально блокирует все три возможных ранее ответа на вызов: зелотизм, иродианство и мимикрию.
Стратегия изоляции превращается в дорогостоящее и бессмысленное мероприятие: нельзя возвести Китайскую стену в информационном обществе. Вспомним, каким дырявым был железный занавес бывших социалистических стран в 70- 80-е годы. Сегодня только Северная Корея и Бирма держат курс на полную изоляцию, но за такую политику приходится платить слишком высокую цену. В условиях информационного империализма тактика иродианства также утратила свое значение.
Потенциальный иродианин уже не имеет возможности выбирать, что он хочет заимствовать у сильной культуры, а что оставит свое, традиционное, национальное. Через многочисленные каналы коммуникаций чужая информация властно входит во все сферы общественной жизни. В результате происходит отторжение от собственной культуры, ее норм и традиций, потеря цивилизационной идентичности.
Разве к этому стремился классический иродианин? Он хотел овладеть секретами врага, чтобы использовать их для своего культурного реванша в будущем. Сегодня стратегия частичных заимствований уже объективно невозможна
Стратегия мимикрии, едва успев стать реальностью, за несколько десятилетий после второй мировой войны также потеряла свою эффективность. В информационном обществе контроль над частью позиций чужой культуры дает возможность тотального контроля.
Информационный империализм, облучая ядро чужой культуры, блокирует возможность ее самостоятельного творческого развития в какой бы то ни было области человеческой деятельности.
Информационное общество в конце XX столетия требует новых ответов на вызов сильных цивилизаций. Некоторые варианты таких стратегий уже просматриваются.
Мы упоминали феномен девестернизации современных незападных обществ. В определенном смысле это инверсия стратегии зелотизма в новых условиях, моральный железный занавес.
Информационный империализм, пытающийся навязать другим народам западную культуру в полном объеме, во всех ее проявлениях, начал вызывать сегодня мощную реакцию отторжения. Во многом симптоматично, что падение шахского режима в Иране современники назвали антипорнографической революцией.
Подобные моральные революции происходят сегодня во многих странах, что способствует укреплению исконных ценностей собственной культуры. Об этом свидетельствует поддержка религиозного
фундаментализма молодежью незападных стран.
Помимо укрепления национальных духовных ценностей такая стратегия предполагает модернизацию без вестернизации с тем, чтобы создать противовес Западу, развивая экономиче- скую и военную мощь, сотрудничая с другими незападными обществами. По этому пути пытаются идти страны Тихоокеанского региона Южная Корея, Китай, Сингапур, Тайвань, некоторые исламские страны на Ближнем Востоке. Сегодня уже можно говорить о том, что сложился конфуцианско-исламский блок. Его цель содействовать своим членам в приобретении новейшей техники и оружия, необходимых для создания противовеса военной мощи Запада.
Именно в этом контексте можно рассматривать недавний призыв президента Ирана к союзу с Китаем и Индией.
Трудно прогнозировать, насколько долговечным окажется конфуцианско-исламский блок. Но сейчас он вызывает серьезную тревогу у западных аналитиков.
СХантингтон полагает, что одной из главных стратегических задач Запада является ограничение роста военной мощи конфуцианских и исламских стран, а также использование конфликтов и разногласий между этими странами4. Западная цивилизация почувствовала реальную силу фундаменталистского ответа на вызов своей культурной агрессии.
К сожалению, Россия в поисках своей стратегии ответа на вызов все еще надеется обрести успех в рамках классических ответов прошлого. Западники уповают на вестернизацию (в духе иродианства), национал-фундаменталисты на стратегию изоляции (в духе зелотизма). Архаичные ответы прошлого в новых исторических условиях звучат тускло и неубедительно, рождают ощущение смутного времени.
Россия еще не повернулась лицом к будущему, не услышала голоса нового века, нового тысячелетия... Но этот поворот не заставит себя ждать.
Нельзя игнорировать вызов Времени.
Возможно ли предотвратить столкновение цивилизаций?
Ни самые прекрасные, ни самые отвратительные устремления человека не заложены в нем биологически, от природы, онирезультат социального процесса
Э.Фромм
Оживление национализма и религиозного фундаментализма в современном мире политические аналитики интерпретируют по-разному. Одни видят в этом активизацию цивилизационного самосознания, констатируют смену классовых и идеологических конфликтов национальными и конфессиональными (СХантингтон).
Другие, напротив, полагают, что мы наблюдаем сегодня деструктивные тенденции, провал в этноцентричную архаику, указывают на опасное ослабление цивилизационных межэтнических и межконфессиональныхсинтезов (АЛанарин).
После окончания холодной войны перед политологами встала сложная задача разработать новую парадигму, которая смогла бы выявить главный источник конфликтов в современном мире, объяснить динамику политических процессов. С.Хантингтон предложил модель столкновения цивилизаций, которая явно бросает вызов духу цивилизационной терпимости. Развенчание этого опасного мифа будет способствовать скорейшему преодолению
современного геополитического разбалансирования мира, связанного с межэтническими и межконфессиональными конфликтами на всех континентах.
Модель Хантингтона основана на том, что международная система, прежде состоящая из трех блоков первого, второго и третьего миров, сегодня перестраивается и превращается в новую систему, состоящую из восьми главных цивилизаций западной, японской, конфуцианской, хинди, исламской, православно-славянской, латиноамериканской и африканской. Хантингтон убежден в том, что состязающиеся силовые блоки в будущем станет отличать принадлежность к этим цивилизациям (а не к нациям и не к идеологиям, как было прежде): ...в конечном счете для людей важна не политическая идеология или экономические интересы.
Вера и семья, кровь и убеждениеэто то, с чем люди себя идентифицируют и за что они будут биться и умирать. И поэтому столкновение цивилизаций заменит холодную войну как главный фактор глобальной политики5.
Различные цивилизации, с его точки зрения, вырабатывают разные культурные ценности, которые гораздо труднее примирить, чем конфликт классов как идеологий. Бархатный занавес культуры у Хантингтона разделяет народы значительно сильнее, чем железный занавес идеологий в период холодной войны. Дело в том, что он считает культурную приверженность людей первобытной, подсознательной, исконной.
Он хочет, чтобы мы поверили, будто цивилизационный выбор строго ограничен традиционными ценностями данной культуры. Связывая воедино цепочку вера-семья-убеждение-кровь, он подчеркивает, что культурные ценности неразрывно связаны с этнической и конфессиональной идентичностью.
И поскольку религи- озные и этнические противоречия сложно свести к компромиссу (речь идет о том, что дано и не подлежит изменениям) конфликт неминуем и столкновения неизбежны.
Фундаменталистское прочтение цивилизационной идентичности становится веским аргументом в пользу неразрешимости цивилизационных противоречий в современном мире. Например, западные идеи индивидуализма и демократии сталкиваются с религиозными верованиями незападных народов.
Но даже если это так, то возникает вопрос: почему несовместимые культурные ценности должны вызывать политические в и военные столкновения?
Хантингтон пытается убедить нас в том, что современные цивилизации это гомогенные образования, разделяющие единые исконные культурные ценностной потому общества, которые объединились в силу исторических или идеологических причин, но разделены цивилизационно, либо распадаются, как это произошло с Советским Союзом, Югославией, Боснией-Герцеговиной и Эфиопией, либо испытывают огромное напряжение. Но современная культурная антропология опровергает такой примитивный взгляд на проблему.
Вопреки представлениям адептов монолитности каждая цивилизация состоит из гетерогенных начал именно это является источником ее динамики. Внутреннее разнообразие является залогом повышенной жизнестойкости и адаптационности способности адаптироваться к изменениям среды.
Проблема цивилизационной самоидентификации это проблема высокосложных, рафинированных и оттого чрезвычайно хрупких синтезов в области культуры. Мировые религии объединяют каким-то высшим нормативным кодом множество подвластных им этнокультурных локусов. Но при формировании этих религий в прошлом видную роль играл межконфессиональный диалог, о чем свидетельствует современное сравнительное религиоведение.
Многие цивилизации являются поликонфессиональными, их питает напряженная энергетика разных религиозных полюсов: католического и протестантского (Запад), православного и мусульманского (Россия), буддийского и конфуцианского (Тихоокеанский регион).
Каждая цивилизация характеризуется устойчивым плюрализмом этнокультурных миров, что также является источником ее динамизма. Мировое сообщество сегодня состоит примерно из 180 государств и только 15 из них можно назвать нациями в том смысле, в котором большинство людей считает себя принадле- жащими этой нации, т.е. имеющими общих предков и культурную идентичность. Для государств естественно быть многонациональными, до 40% населения в таких государствах могут относиться к пяти или более четко выраженным нациям.
Почти в трети случаев самая большая нация не составляет большинства в государстве. И если это типично для многонациональных государств, то тем более характерно для цивилизаций.
Многие страны сегодня находятся одновременно внутри одной цивилизации и сами состоят из множества цивилизаций.
Сочетание гетерогенных этнических начал таит в себе немалые опасности. Разнородные цивилизационные основания даже в ходе длительного времени не сливаются в нечто единое, а образуют гибкие сочленения, поддержка которых требует творческих усилий, направленных на обновление прежних способов синтеза.
Как замечает АЛанарин, напряжение, столкновение и новая гармония разнородных начал и являются пружинами драмы, называемой человеческой историей6.
Новое поколение сталкивается с необходимостью морального обновления цивилизационных синтезов, что требует высвобождения духовной энергии, активизации творческих возможностей. Но при этом всегда существует соблазн упрощения.
Слабые характеры и примитивные умы, неспособные осилить напряженную энергетику интеллектуальных синтезов, тяготеют к процедурам линейного упрощения и выравнивания. Иногда им вторят взыскующие экзотики примитивизма интеллектуалы.
Так рождаются опасные мифы, претендующие на новые цивилизационные прозрения. СХантингтон хочет убедить нас в том, что традиционные ценности каждой культуры неизменны и незыблемы, а люди привержены им первобытно и подсознательно.
Но современные антропологи рассматривают культурные традиции и ценности как перманентно развивающиеся явления, которые постоянно включены в процесс социального и культурного цивилизационного строительства.
Антрополог Кевин Аурих справедливо подчеркивает, что культурные ценности и традиции были однажды изобретены и вновь изобретаются, были однажды воспроизведены и вновь воспроизводятся в соответствии со сложными условиями исторической практики7.
Культурный материал цивилизаций настолько богат, многообразен и противоречив, что может быть использован в разных исторических условиях для создания широкого разнообразия альтернативных ценностей. Процесс образования культурных ценностей обусловлен не столько традициями, сколько потребностями времени и условиями, в которых развивается культура Антрополог НХаррис пишет в книге Вера в обществе: Культура это не какая-то внешняя смирительная рубашка, это многослойная одежда, и отдельные ее слои человек может сбросить и сбрасывает, если они начинают мешать движению8.
Любое политическое определение культурных ценностей отражает выбор, сделанный современными политическими лидерами в ответ на возникшие проблемы. Давайте проанализируем, в чем заключается феномен современного исламизма.
В значительной степени это явление XX века. Конечно, исламисты используют культурный материал, относящийся ко времени пророка Мухаммеда Но те обычаи и традиции, которые отбираются исламистами для оживления национальной культуры, зависят не от диктата древних устоев, а от понимания роли и значения этих традиций в современных условиях.
