Страна, которую мы еще не потеряли
Ведь если бы коалиционный Противоцентр осуществил свою цель, он быстро распался бы на множество сил, готовых вступить в борьбу между собой, не допировав на пиру победителей.
При теперешнем состоянии нашей армии и хозяйства вхождение России в любой из предполагаемых стратегических союзов - как против атлантического Сверхцентра, так и против Китая - грозило бы стать сдачей на милость более сильных союзников. Зачем сердиться на либералов, которые за протекцию мирового цивилизованного нашему Дальнему Востоку готовы отречься и от Южных Курил, и от всякого противодействия расширению НАТО, и от сколько-нибудь существенного российского присутствия в ближнем зарубежье?
Намного курьезнее выглядит то, как патриоты, подыскивая для России антиатлантических партнеров, пытаются приманивать тех кусками уже ушедшего из рук России посткоммунистического и постсоветского пирога: то Восточной Европой с Украиной и Западной Белоруссией, то Центральной Азией южнее линии Балхаш-Арал. Правда, мало кто заходит так далеко, как Дугин, отдающий сподвижникам по Новой Империи те же Южные Курилы, Калининград, а заодно Туву, Бурятию, Калмыкию и часть Северного Кавказа.
Любопытно, что в более отдаленном будущем Дугин, как и Морозов, допускает боевое сведение счетов между борцами за освобождение Евро-Азии от диктата заморского гегемона (22). Это означало бы, что, добившись многополярного мира, русские должны быть готовы столкнуться в нем с поднявшимися в самой Евро-Азии центрами силы, интересы которых не только пересеклись бы с нашими на Великом Лимитрофе, но и могли бы распространиться на часть сжавшейся России конца XX века.
Как это напоминает судьбу Болгарии в 1912-1913 годах, когда застрельщица православного похода на турок была через месяц после победы атакована вчерашними союзниками, которых поддержали и только что побежденные турки! Строители Противоцентра сулят России на XXI век антиутопию двух Армагеддонов, столь же безрадостную, как исход мировой войны цивилизаций по сценарию Хантингтона.
В этом последнем сценарии русские без видимых причин соединяются с Западом против китайско-мусульманских полчищ - видимо, на радость нашим либералам - и в конце концов после победного вступления на площадь Тяньаньмэнь остаются на разоренном материке наедине с силами НАТО (23).
Анализ всех этих версий, даже отдающих мышлением о немыслимом, показывает в полном соответствии с их собственной логикой: если оставаться только в военно-силовой плоскости, то ни борьба за изменение полутораполярного мира в сторону одно - или многополярности, ни успех в такой борьбе не принесут русским покоя либо могущества. И в то же время нет никакой уверенности, что в мире с явно неравновесными центрами Россия сумеет проследовать между ними путем балансирующей равноудаленности или равноприближенности, который так превозносят поклонники этих несколько трюкаческих формул.
Есть большая вероятность, что ей придется пойти на некий стратегический союз ради сиюминутной самозащиты невзирая на то, к чему он может привести в дальнейшем. Поэтому, как бы ни была велика потребность страны иметь в XXI веке обновленную и дееспособную армию, не менее важно предусмотреть в другой - геоэкономической - плоскости такие решения, которые помогли бы России в какой-то мере компенсировать отсутствие военного союза либо предвосхитить его нежелательные плоды, усилить позиции русских по отношению к предполагаемым союзникам. Наша геоэкономика обязана не просто отслеживать шансы выигрыша для России на пространстве мирового хозяйства.
Ее назначение - выявлять своими методами возможность таких ходов на этом игровом поле, которые работали бы на российскую безопасность в более широком смысле.
Тем более нельзя согласиться с авторами, ограничивающими цели отечественной геоэкономики созданием российского внутреннего рынка, пусть даже и с охватом части ближнего зарубежья. Такую цель следует приветствовать, но надо осознавать всю ее ограниченность. Со складыванием внутреннего рынка основных потребительских и стратегических товаров Россия получила бы в руки щит против экономических выпадов извне. Но при этом у нее не было бы геоэкономического меча - средств влияния на тенденции и процессы в мире за нашими границами.
Таким мечом могло бы стать лишь ее активное включение в функционирование какого-либо из уже сложившихся очагов хозяйственного могущества, в его воспроизводственный ритм, в умножение и распределение его дохода.
Выбор невелик: таких очагов в нашем соседстве всего два (НАФТА к русским отношения не имеет). А значит, российским лидерам и аналитикам следует серьезно взвесить наши возможности и наши задачи в отношении геоэкономических Больших Пространств объединенной Европы и Тихого океана.
Страна, которую мы еще не потеряли
До последней югославской войны в московских экспертных кругах, особенно в Институте Европы, громко звучали голоса сторонников нашего сближения с Европой без США, противопоставлявших такой курс проамериканской политике первого президентства Ельцина. Весна 1999 года многих убедила в том, что дружба с европейцами никак не поможет русским ограничить американскую и натовскую активность на Старом континенте.
Некоторые обозреватели даже начали толковать об особой агрессивности брюссельской бюрократии европейского происхождения.
Но в главном эта война мало что изменила. Ни до нее, ни после нее никто не думал всерьез о присоединении России к ЕС с его правилами отбора неофитов. Поборники европейского курса предлагали России нечто другое и более реальное, а именно: предоставив европейцам привилегии в некоторых областях российских внешних связей и в отдельных звеньях нашей экономики, служа Европе рынком сбыта и поставщиком топлива и сырья, то есть, будучи гарантом ее энергетической безопасности, по Рему Вяхиреву (24), и дополнительным обеспечением курса евро, отдышаться и окрепнуть после реформаторского разорения, развить наши инфраструктуры, а также подстраховаться против не всегда благого влияния институтов вроде МВФ.
Тактически, на несколько лет, такая установка и сейчас остается оправданной. Другое дело, если ее возвести в стратегию на десять и более лет. При невозможности для России, отодвинутой в глубь материка, реально влиять на европейскую политику, при нашей и так непомерной завязанности на Европу как инвестора, поставщика и кредитора такая стратегия сулит стране пребывать в роли мирохозяйственно пассивных задворок ЕС, отнимает у нее надежду когда-либо повысить свой геоэкономический ранг.
И, что еще хуже, такая стратегия не в силах что-либо противопоставить размежеванию регионов России, ориентированных на разные мировые товарные метрополии, с вполне предсказуемым политическим результатом.
Если обратиться теперь к Тихому океану, тут у нас, казалось бы, успех налицо: Россия принята в АТЭС, структуру более открытую, но и менее обязывающую по сравнению с объединенной Европой. Однако здесь-то и возникают сложности, связанные с неопределенностью роли России в АТР.
Она в этом регионе государство окраинное, выходящее к океану в его замерзающем секторе севернее той части восточно-азиатского приморья, где состоялось экономическое чудо. Она соприкасается с океаном землями слаборазвитыми и скудно населенными, тогда как ее более развитые, ядровые области лежат намного западнее и континентальнее, вне атээровского пространства.
Всеми этими обстоятельствами предопределена обособленность, если не сказать изолированность России в тихоокеанском мире. Но, как ни парадоксально, это как раз помогло бы ей застолбить принципиально важную роль в его жизни.
Но сперва задумаемся: нужно ли это самим русским? - и для ответа приглядимся к карте сжавшейся России и ее соседей.
Сегодня геополитическая формула страны может быть выражена прямоугольником, вписанным в овал: овал изображал бы воды и земли, окружающие ее извне и первостепенно значимые для ее безопасности, а прямоугольник - ее собственную коммуникационную структуру.
Овал нашего внешнего окружения состоит из двух дуг, стыкующихся в районах Мурманска и Владивостока. Верхнюю дугу образуют воды Ледовитого океана и Тихого в его западной части. Нижняя дуга - это обрисованный в Народах между цивилизациями и в начале данной статьи межцивилизационный Великий Лимитроф Евро-Азии, к которому прилегает и вестернизированная турецкая Малая Азия. В него вклиниваются, омывая Кавказ (его срединный сектор), бассейны Чёрного и Каспийского морей.
Можно говорить о структурно-географической корреляции между этими двумя внешними дугами острова Россия: одна из них - это дуга вод между Россией и Новым Светом, полностью или частично подверженных оледенению, а другая - сухопутный интервал в Старом Свете между Россией и цивилизациями незамерзающих морей. Показательно, что смыкаются эти дуги в тех районах, где Россия подступает к открытым океанским водам.
Внутреннее строение страны я подробно рассматриваю в других своих работах (25), поэтому здесь буду краток. Она делится на две фланговые части - европейскую (до Урала) и дальневосточную и на срединную - урало-сибирскую. На флангах России основные коммуникации проходят меридионально: так текут Волга, Дон и реки Белого моря, так же протянуты основные железные дороги и авиалинии Европейской России.
На Дальнем Востоке меридионально направлена Лена, и параллельно ей пролегают пути, связующие Якутию с Забайкальем; с юга на север и обратно совершается навигация у берегов Тихого океана. Сибирские же наши коммуникации в XX веке преимущественно широтные.
Транссиб, Северный морской путь, важнейшие авиалинии устремлены с запада на восток и с востока на запад, параллельно поясам тундры, леса и степи. Эту широтную протяженность главных путей сообщения в срединной части российского географического триптиха лишь отчасти корректирует судоходство по Оби и Енисею, в нижнем течении которых нет крупных центров, подобных Якутску на Лене.
Поскольку основной массив Сибири, этого крупнейшего легкого Земли, обжит скудно, очерченное коммуникационное строение получает вид рамки, окаймляющей Россию. Соответственно в нем исключительное значение приобретают угловые регионы, где фланговое развертывание встречается со срединным, меридиональное - с широтным.
Таковы наш балтийско-беломорский Северо-Запад; далее Юго-Запад, то есть Нижнее Поволжье и Северный Кавказ с выходами к Чёрному морю и Каспию; Южное Приморье с Забайкальем - примерно по линии БАМа; наконец, самый обделенный нынче светом и теплом угол России, выходящий к Берингову проливу (Чукотка, Камчатка, Магаданская область, северо-восток Якутии).
Легко обнаружить, что эти четыре региона-скрепы России геополитически амбивалентны. Играя первостепенную роль в ее внутренней организации, определяя целостность ее коммуникационного контура, они вместе с тем выполняют функцию ее крупнейших морских окон в мир: в Европу, на Ближний и Средний Восток, в приморскую Восточную Азию, в Японию, даже в Америку - то через океаническую дугу России, то через моря, врезавшиеся в Великий Лимитроф (26). Собственно, эти четыре скрепы и есть Россия морей.
К каждой из них оказываются приурочены завязывающие их на внешний мир экстравертные проекты. Тут и североевропейская инициатива, предполагающая коммуникационно замкнуть Мурманск, Санкт-Петербург и Калининград на Северную Европу и Скандинавию; и идеи Кавказского общего дома; и проект повернутой к Тихому океану Дальневосточной республики; и замыслы строительства железной дороги Аляска-Якутск.
Одни авторы видят в регионах-скрепах и прилегающих к ним участках зарубежья наиболее перспективные зоны роста и очаги инноваций по кайме России; другие опасаются вызовов Москве отсюда, попыток обкусывания России с краев.
Мне уже доводилось писать о том, что эта функциональная неоднозначность приморских скреп страны должна была бы привлечь внимание наших политиков еще к одному - пятому - региону, который, сближаясь с указанными четырьмя по своей композиционной роли в строении России, лежит в отличие от них в глубине континента и обкусыванию не поддается. Это Юго-Западная Сибирь и переходящие в нее восточные склоны Урала - земли между Екатеринбургом, Оренбургом и Кемерово, где уральский долготный клин врезается в широтные полосы сибирской тайги и степи, а нить Транссиба развертывается веером дорог в Европейскую Россию. Современный геополитик нашел блестящее название для этих краев: вторая Великороссия (27). В другом месте я специально разбираю некоторые переломные события XX века (1918-1919, 1991, 1993 гг.), когда в обстановке больших национальных кризисов разные силы выдвигали планы альтернативной сборки страны с опорой на эту ее парадоксальную сердцевину, привычно относимую к периферии.
Там же я высказываю мысль, что уверенно управлять Россией как целым во времена таких кризисов может только сила с двойным геополитическим упором, которая сочетала бы прочные позиции на европейском фланге - в первой Великоросии с контролем над второй Великороссией - коммуникационным средоточием страны (28).
Тем существеннее то обстоятельство, что три крупнейшие геополитические проблемы, вставшие перед Россией за последние годы, непосредственно затрагивают судьбу ее урало-сибирского ядра. Далее я располагаю эти проблемы по убыванию их краткосрочной актуальности.
Первая из них связана с так называемым Евразийским транспортным коридором, или проектом ТРАСЕКА, претендующим через Грузию и Азербайджан соединить новую Центральную Азию с Восточной Европой и Турцией, то есть состыковать классический хартленд (сухопутная сердцевина) материка с геоэкономическим ареалом ЕС и с оборонным пространством НАТО одновременно. Обычно этот проект увязывают с разработкой нефтяных богатств Каспийского бассейна и с предполагаемыми нефтяными маршрутами, способными стать альтернативой трубопроводу Баку-Новороссийск. Не буду сейчас вдаваться в известные споры о мере экономической оправданности коридора, проходящего через множество таможенных рубежей и требующего неоднократных перегрузок с наземного транспорта на водный и наоборот (29).
Вне моей компетенции и перспективы каспийского нефтяного ажиотажа вокруг залежей, оценки которых в настоящее время крайне разноречивы из-за постоянного смешения месторождений доказанных и разведанных с прогнозными (напомню судьбу прогнозного участка Карабах, где нефти не оказалось вовсе). Тем более сложно предвещать судьбу реальных нефтяных запасов региона, составляющих, по наиболее взвешенным оценкам, 1,5-2,5 проц. от мировых, на затоваренных нефтью рынках энергоносителей (30).
Важнее другое: вразрез с привычными восклицаниями журналистов о том, что на Каспии пахнет нефтью и деньгами, этот бум больше всего пахнет геоэкономикой - этим инструментом власти над пространством, который предназначен осуществить сквозную стратегическую сборку Великого Лимитрофа для его состыковки с Евро-Атлантикой. История трубопровода Баку-Джейхан, проект которого, опираясь на Турцию, пробивает правительство США, но отклонили американские нефтяные компании по причине его нерентабельности, обнаружила пронизывающее всю эту эпопею напряжение между бизнесом и геоэкономикой как видом политического проектирования (31).
Многие факты согласуются с такой оценкой. Тут и провозглашение Каспийского региона зоной национальных интересов США; и объявление руководством НАТО Закавказья и Центральной Азии сферой ответственности американской армии; и складывание вдоль намечаемой линии ТРАСЕКА контрроссийской оси ГУАМ (Грузия-Украина-Азербайджан-Молдавия); и демонстративное присоединение на апрельском саммите НАТО в 1999 году к начинающему трансформироваться в оборонное сообщество ГУАМу Узбекистана, только что покинувшего оборонительный договор СНГ; и покровительство США в том же году проекту транскаспийского газопровода, который доставлял бы газ в Турцию через Азербайджан и Грузию из Туркмении - государства, которое географически отрезает проатлантистский Узбекистан от Каспия; и одобрение официальными Баку и Тбилиси начала бомбардировок Югославии; и тенденция к выдавливанию российских миротворцев из Абхазии ввиду их неэффективности, как считает грузинское руководство, желающее заменить их международным контингентом; и утверждения министра обороны США Уильяма Коэна в августе 1999 года насчет того, что двери НАТО открыты для Грузии; и заявления азербайджанских официальных лиц о возможности появления американских или турецких баз на земле этой республики, а также сходные сигналы из Узбекистана; и появлявшиеся в печати варианты поставок каспийской нефти в Северную Европу через трубопроводы Украины и Польши ради вывода последних из топливной зависимости от России.
Каспийская нефть и газ стали поводом для геополитического строительства, трактующего земли Великого Лимитрофа от Польши до Узбекистана как пространство общей судьбы, прикосновенное к Западу и дискриминационное для выходящих на Лимитроф государств иных цивилизаций - России и Ирана. Первой не может быть безразлично то, что это строительство дугою охватывает наш юго-западный регион-скрепу, размываемый мятежной Чечней, которая пытается оттеснить русских от Каспия. Но еще важнее то, что возникшая ось, которая идет через Закавказье и уходит за Каспий, с большой долей вероятности должна нанизать на себя и Казахстан (намеки на это уже появились, в частности, на ноябрьской, 1999 года, встрече ОБСЕ в Стамбуле).
А между тем северные казахстанские земли - это явный культургеографический фронтир России, хотя и вынесенный за ее официальную границу. Они плавно переходят в наше урало-сибирское коммуникационное ядро, которое оказывается открыто для воздействия с юга.
Наша вторая геополитическая проблема вырастает из опасности дестабилизировать новую Центральную Азию, исходящей от Среднего Востока. Такого рода сценарии разрабатывались российскими политологами с начала 90-х, сперва под впечатлением гражданской войны в Таджикистане, и, надо сказать, кое-что из этих прогнозов подтвердилось в 1999 году во время вторжения таджикских исламистов в киргизскую и узбекскую части Ферганской долины (32).
Однако после успехов афганских талибов ожидания в духе теории домино все больше связывают с вероятностью их победы и возникновения чего-то вроде пакистано-пуштунской империи. С большой долей достоверности можно предвидеть ее экспансию на север к Каспию, осуществляемую в том числе и методами геоэкономики, то есть прокладкой трубопроводов из Туркмении к Индийскому океану.
Нет сомнений, что такая империя по-своему решала бы задачу распечатать регион и обеспечить доступ к его ресурсам со стороны океана. Но ценой этого решения, перекладываемой на обитателей распечатанной континентальной глубинки, могли бы стать ликвидация остатков таджикской государственности и волна потрясений, идущая от Памира и Ферганской долины к Приуралью.
Третья проблема - китайская, которая для России означает не только прямое давление Китая на наш Дальний Восток, но и сложную динамику отношений между этой державой и Казахстаном. Последний представляет собой слабовооруженную страну с большими просторами для заселения и возделывания, исторически входившую большей частью ее территории во владения цинских императоров. Граница Казахстана с Китаем в значительной степени демилитаризована еще по Шанхайским соглашениям 1996 года. Некоторые казахстанские официальные лица, например глава Алма-Атинской области Заманбек Нуркадилов, бывший посол Казахстана в Китае Мурат Ауэзов и посол в Италии Олжас Сулейменов, выражают тревогу в связи с продвижением китайцев-мигрантов в степную республику, в чьей жизни китайский фактор заявил о себе в последнее время также экологической обеспокоенностью из-за намечаемого Пекином поворота Чёрного Иртыша и других пограничных рек (33).
При этом эксперты отмечают старания казахстанского руководства ублаготворить Китай, шаг за шагом уступая ему приграничные участки в порядке уточнения границы, подыгрывая Пекину в гонениях на уйгурское национальное движение, обсуждая планы интеграции китайской и казахстанской энергосистем и в некоторых случаях предоставляя китайцам тендеры на нефтяные залежи Казахстана, даже когда имелись предпочтительные во многих отношениях западные инвесторы (как в случае с месторождениями Узеня и Актюбинска (34)). На таком фоне многозначительно выглядят, с одной стороны, китайские гарантии безопасности Казахстану, а с другой - заявления Назарбаева о связях с восточным соседом как о противовесе российскому влиянию, что, похоже, и нашло практическое воплощение в затеянном строительстве трубопровода Актюбинск-Синьцзян (35).
Не может не радовать объявленная на Бишкекской встрече 1999 года демаркация китайско-казахстанской границы, потому что она отразила прежде всего стремление Китая иметь в новой Центральной Азии надежный тыл, пока основной фокус стратегических интересов Поднебесной пребывает на Тихом океане. Тем не менее надо признать, что в будущем, если бы по каким-то причинам план ТРАСЕКА не состоялся и Казахстан лишился всяких шансов на связь с Западом помимо России, сближение с Китаем могло бы для него стать основной альтернативой смирению с подобной участью.
Тогда, возможно, настало бы время всерьез воспринять предупреждения тех аналитиков, которые, как Михаил Ильин, не видят более опасного для России поворота событий, чем возникновение какого-то подобия оси Пекин-Астана. Ведь такая ось могла бы давить одновременно и на дальневосточный фланг нашей страны, и на ее урало-сибирское ядро, причем уязвимыми оказались бы как линия Транссиба, пересекаемая сейчас в нескольких местах казахстанской границей, так и Оренбургский коридор, отделяющий Казахстан от Башкирии - тюркского анклава внутри России.
Все эти три проблемы ясно показывают: если пятую скрепу России, обретающуюся вдали от морей, практически нельзя обкусать, переориентировав ее вовне страны, то здесь как нигде Россия может быть попросту разломлена. Однако наша сегодняшняя обращенная к Европе геоэкономика, радующая нас такими достижениями, как союз Газпрома и Рургаза, не только не содействует решению этих проблем, но и не предрасполагает к их сколько-нибудь системному рассмотрению. И это понятно, ибо в рамках проевропейской геоэкономики для них не видно никакого общего кратного - сверхзадачи, аспектами которой они бы выступали.
Совсем иначе все они выглядят, будучи поставлены в контекст нового, пересмотренного отношения России к геоэкономическому сообществу Тихого океана.
Великий океан, Великий Лимитроф и Россия
Стало уже общим местом в трудах ученых и в выступлениях политиков суждение, что китайской проблемы не решить и даже не смягчить без создания благоприятной для России международной среды на Тихом океане. А также мнение, что подобная среда не возникнет без полноценного вхождения русских в экономическую жизнь АТР.
Но как же этого добиваться? Часто предлагают интегрировать наш Дальний Восток в тихоокеанский мир через разные совместные проекты, свободные экономические зоны и т. д. Многие из таких рецептов привлекательны сами по себе. Но в целом отождествление тихоокеанских задач России исключительно с региональными задачами развития Дальнего Востока может привести к очень большому просчету. Внешняя ориентация Дальнего Востока, обособляющая его от прочих русских земель, неизбежно окажется для его элит соблазном отдельного от России политического тихоокеанского плавания, что не уменьшит, а, наоборот, увеличит уязвимость восточного фланга страны и всего ее коммуникационного контура.
В предвосхищении такого будущего можно было бы понять даже не лишенный цинизма взгляд, будто неосвоенность, стратегическая невостребованность Приморья и препятствуют главным образом его отпадению, а потому должны быть чуть ли не заложены в нашу стратегию национальной безопасности (36).
