Цымбурский В. - Геополитика для евразийской Атлантиды
Понятия: Геоэкономика - отрасль геополитического проектирования, которая имеет дело с разного рода ресурсными потоками, пытаясь их регулировать как ненасильственными, так и - при необходимости - насильственными способами, с тем чтобы усилить или подорвать мощь государств и иных политических субъектов.
Лимес - неустойчивая окраина имперской или цивилизационной платформы.
Лимитроф - промежуточное пространство между империями или цивилизациями.
Статья, предлагаемая вниманию читателей (*), примыкает к работе Народы между цивилизациями, в которой я писал о новой геополитической реальности, оформившейся в Евро-Азии в 1990-х годах, но имеющей очень древнюю подоплеку (1). Эта реальность - возникший с концом советской империи сквозной пояс суверенных пространств, который протянулся через континент от Польши и Прибалтики до Памира и Тянь-Шаня, охватывая Восточную Европу с Балканами, Кавказ и новую, то есть постсоветскую, Центральную Азию.
С культургеографической точки зрения этот пояс, или Великий Лимитроф, образован переходящими друг в друга перифериями всех цивилизаций Старого Света: романо-германской (Западная Европа), арабо-иранской (Ближний и Средний Восток), российской, китайской, индийской. Он находит свое естественное продолжение в тюрко-монгольских землях по стыку платформ Китая и России, свое ответвление в Тибете и свое завершение на Корейском полуострове (2). По Великому Лимитрофу можно с платформы каждой из этих цивилизаций достичь платформы любой другой из них.
В то же время, окаймляя Россию по всему периметру ее сухопутных границ, Лимитроф, состоящий теперь из суверенных государств, отделяет ее от всех евро-азиатских цивилизационных ареалов, которые сложились возле незамерзающих океанских акваторий.
За последние годы отечественные и западные эксперты указывали в российской печати на эту новую реальность, но освещали ее, как правило, крайне однобоко - видели в ней только угрозу изоляции России посредством своего рода трансконтинентального санитарного кордона (3). В Народах между цивилизациями я высказал мысль, что скорее всего именно на Великом Лимитрофе будут разыграны важнейшие военно-стратегические и геоэкономические сценарии начала ХХI века. В настоящей статье я намерен подробно обсудить следствия для российской геополитики ближайших лет, проистекающие из концепции Великого Лимитрофа как целостного игрового поля. Главный вопрос: станут ли отдельные секторы Лимитрофа - Восточная Европа, Кавказ и новая Центральная Азия - в первую очередь посредниками между соседствующими с ними цивилизациями, связуя и вместе с тем разделяя их, как то и было в веках, или же весь Лимитроф окажется насквозь соединен в противостоящую большинству платформ Евро-Азии стратегическую и геоэкономическую целостность с прямым выходом через Восточную Европу на Евро-Атлантику, которая видит себя в роли всемирной цивилизации?
В такой форме на этих пространствах должна проявиться зарождающаяся сегодня борьба между двумя тенденциями развития мира - к униполярности или к реальной силовой многополярности, что, по-видимому, и составит главное содержание мировой военно-политической истории в ближайшее пятидесятилетие. России неизбежно придется определить свою позицию и свою линию поведения в этом споре. Но русским следует осознать, что ни одно из его возможных разрешений не обеспечит им подлинной и прочной безопасности.
А потому для России было бы ошибкой сводить свои интересы на Великом Лимитрофе только к проблемам силового баланса, игнорируя иные аспекты безопасности, и в особенности геоэкономику.
Стратегия безопасности при низложенной сакральной вертикали
Вадим Межуев назвал Россию конца ХХ века Атлантидой (4), тем самым резко обозначив ситуацию, когда мы, начиная с 1991 года, живем под дамокловым мечом прогнозов о якобы неизбежном после роспуска СССР дроблении и так уже сжавшегося острова Россия. Такие прогнозы доносятся как изнутри, так и извне страны.
Збигнев Бжезинский рисует образ будущей конфедеративной России, примкнувшей на западе к трансатлантической Европе, а своим востоком отходящей в китайскую сферу влияния (5). В том же духе российские политологи рассуждают о перспективе утраты Россией Сибири и Дальнего Востока (6).
Или о конфедерировании страны с последующей конъюнктурной ориентацией ее составляющих на те или иные центры силы, в том числе и противостоящие. А то и круче: о разделе ее на многочисленные локальные образования с различными схемами власти... контролируемые вооруженными силами разного генезиса (7). Ни один политический лагерь в стране не остался не затронут предчувствием ее перекроек в новых реорганизациях континента. Патриотическая оппозиция не устает тиражировать сценарии распада страны под антинародной властью.
Радикал Александр Дугин уверяет, что государства у русских уже нет и обретут они его лишь в антимондиалистской германо-японо-иранской Новой Империи (8). Среди либералов одни мечтают о ганзейских союзах российских регионов с зарубежьем, другие толкуют о гомогенизации страны, призывая отпустить национальные республики, отказаться от колонизации Севера и Востока, а частично сдать их кому-нибудь в аренду (9).
Демократ Глеб Павловский курьезно вторит Дугину, объявив, что нынешняя РФ существует вместо России.
Устами Владимира Каганского как будто сам дух времени обозвал Россию этих лет Великой Полипериферией иных цивилизаций, скопищем феноменов, фокусы которых вынесены за пределы российского пространства - в Европу, на Ближний Восток, в Китай и т. д. (10). Другой автор, пересказывая взгляды Льва Гумилёва о возникновении российской государственности из сочетания Леса и Степи, комментирует их так: Лес - по Гумилёву, опорный вмещающий ландшафт русских - нынче является не симбиозом, а скорее химерой этносов, так как находится на нисходящей ветви этногенеза (11).
Почему никто не видит нелепости всего этого? Разве на наших глазах от России не отслоились периферии, как раз и представлявшие переходы от нее к соседним цивилизациям, разве не выделилось ее доимперское культургеографическое ядро с прочным и абсолютным преобладанием русских? Отчего же масса сограждан восприняла это как подступ к дроблению самого ядра, как начало его затопления перифериями?
Много лет я спорил с такими взглядами, чтобы теперь - запоздало - все же допустить их относительную справедливость.
В роспуске империи проявилось даже не признание русскими своей неспособности к интеграции охваченных ими пространств, а скорее утрата ими заинтересованности в мировой державе, порожденная обесцениванием всех проектов, которые в нашей истории были связаны с этой государственной формой. Российская Атлантида еще не затонула, но сейчас проблемы ее безопасности надо ставить иначе, чем в предыдущих столетиях.
Почти до конца ХХ века наша государственность постоянно была сращена с тем или иным видом идеократии, освящаясь сакральной вертикалью - конкретным представлением о смысле и цели существования человечества, представлением, воплощаемым Россией, как в то верили ее правители и бульшая часть ее народа. Такой вертикалью представали и третьеримское православие Московского царства, и сменивший его идеал Белой Империи (по яркой формуле Ивана Солоневича), и большевистская красная идея. Даже горбачёвское новое мышление для страны и для всего мира следовало той же традиции. Сжавшаяся Россия лишена признанного метаисторического идеала, который мотивировал бы ее существование.
Либеральные лозунги начала 1990-х не могли заменить низложенную сакральную вертикаль, ибо из них никак не следовала даже необходимость России как целого. Разве не звучало порой из уст либералов: не беда, если на месте нашей страны окажутся несколько государств, - лишь бы они были демократическими и процветающими?
Возможно, по меркам типологии цивилизационных процессов происходящее в России XXI века будет отчасти напоминать ломку самосознания Запада XIV-XV столетий в канун его модернизации. Историки отмечают, что в ту эпоху осени средневековья с надломом сакральной вертикали католицизма и утратой крестоносных завоеваний на Ближнем Востоке прежнее самообозначение западного сообщества как христианского мира, духовной Империи постепенно было вытеснено термином Европа - геокультурным обобщением, выводящим трансцендентные смыслы за скобку (12). Не так ли и в наступающие времена, говоря о безопасности России, надо принципиально отрешиться от суждений на предмет ее призвания или предназначения?
Трактовка вопросов безопасности, исходящая из призвания России и русских, будет заведомо лишена всякой общезначимости, оставаясь частным мнением или, самое большее, кружковым кредо, пусть при этом и найдутся люди, готовые за такое мнение либо кредо пойти на смерть.
На роль геокультурного суррогата низложенной вертикали готово притязать евразийство. Однако лозунг Россия-Евразия окружен идеологической аурой, небезопасной для России в ее нынешней ситуации. Когда-то в устах первых евразийцев-эмигрантов 1920-х он был предназначен внушать идею общей судьбы всем подданным бывшей империи в обстоятельствах утраты русскими прямого государственного господства над ее пространством. Этот смысловой заряд формула Россия-Евразия сохраняет и в наши дни, что делает ее сомнительной с разных точек зрения.
Она неприемлема для тех элит в новых независимых государствах, которые подозревают, что за ней стоит стремление русских к непрямому контролю над отпавшими от России землями и народами. Но не менее отпугивает она и тех русских, которые видят в ней опасность растворения России в межцивилизационной Евразии и страшатся, что будут низведены на нынешних российских землях до того же ущербного ранга, который стал уделом русскоязычных в некоторых постсоветских регионах Великого Лимитрофа. Для таких алармистов толки о славяно-тюркском содружестве, о великой славянской и вместе великой мусульманской стране, вызывающие образ некой гигантской Боснии, о пространстве для диалога цивилизаций и т. п. звучат чуть ли не капитуляцией России-Атлантиды перед евразийским приливом, который представлен как этническими мафиями, так и радикалами - поборниками иных цивилизационных миров. (Велика ли в этом смысле дистанция между рубиловкой Ибн Хаттаба и призывами к исламизации славянских племен, исходящими от деятелей вроде Гейдара Джемаля?)
Есть ли резон в таких тревогах? Мне самому довелось на одном круглом столе слышать журналиста, который, выступая в защиту некоего маршала, передавшего Джохару Дудаеву в 1991 году несметное количество оружия, оправдывал его тем, что тот сделал это из соображений евразийского братства. Журналист явно евразийствовал не по уму. Но, несомненно, есть виды евразийства, которые в России дают индульгенцию на национальное предательство.
Что касается общей евразийской судьбы, то, во-первых, она не бесспорна, поскольку уже выступают контуры Великого Лимитрофа, потенциально связуемого общей судьбой, минуя Россию, и, во-вторых, ее можно трактовать на разрушительный для нашей Атлантиды манер.
Общезначимым мотивом для большинства русских мог бы сейчас стать государственно-идеологический упор не на призвание России, а на цивилизационный опыт впавшей в кризис страны. На тот выделяющий ее из протяженностей континента и поднимающий над Лимитрофом опыт, который был бы обессмыслен и перечеркнут с ее разрушением и поглощением полипериферией, но который может быть (шансы еще не потеряны) осмыслен по-новому и оправдан через пока что не предрешенные самоопределения нашего общества в меняющихся мировых условиях.
Сегодня защищать Россию - значит утверждать принципиальную возможность оправдать ее опыт. Именно с этой позиции наша стратегия национальной безопасности обязана противостоять принесению страны в жертву любым замыслам реконструкции материка.
Притом ориентиром для нее должен стать секулярный геополитический проект, который бы укреплял нынешний остров страны-цивилизации, будучи при этом свободен от публичных апелляций к сверхсмыслам, лишенным достоверности как для большинства сегодняшних русских, так и для наших потенциальных зарубежных, не скажу союзников, но попутчиков.
Полутораполярный мир и сверхзадача российской геоэкономики
Задумаемся над отношением нашей геополитики к задачам происходящей сейчас очередной адаптивной модернизации России. Уже давно отмечено различие между западным пониманием модернизации как эпохально-стадиального сдвига, введшего романо-германский мир в его Новое время, и русским использованием этого слова в значении частичного обновления, осовременивания, усовершенствования (13).
Все российские модернизации XVIII-XX веков представляли ту сторону нашей цивилизационной истории, содержанием которой было приспособление русских к внешнему, инородному миру, то есть их борьба за конкурентоспособность в условиях возвышения, а затем мирового доминирования модернизированной (в ее понимании) Евро-Атлантики. Собственный, эндогенный цивилизационный ритм России можно аналитически выявить, только вводя постоянные поправки на ее стремление приспособиться к не ею созданному миру (14).
В экзогенности наших модернизаций я не вижу их какого-то рокового порока. Что же делать, если становление московского Третьего Рима совпало с достижением Западом впечатляющей культурно-стилевой зрелости! И если позднее драматическая для любой цивилизации фаза перехода от общества аграрно-сословного к городскому - пора переоценки и обновления сакральной вертикали - совпала в России XIX-XX веков со вступлением западного сообщества на путь прямой и непрямой колонизации ойкумены и перерастания его цивилизации во всемирную!
Впрочем, до последней четверти уходящего XX века у русских хватало сил на то, чтобы, приспосабливая этот мир к себе, добиваться не только самосохранения, но и самоутверждения в нем, откуда и пошел российский комплекс похищения Европы.
К 1999 году стало очевидным, что версия адаптивной модернизации, породившая реформы последнего десятилетия, оказалась - по разным причинам - провальной. Впереди маячит череда контрреформ, которым будет сопутствовать изменившееся отношение России к миру.
Наша геополитика должна своими средствами оптимизировать условия, в которых новое руководство приступит к корректировке курса, и прежде всего добиться того, чтобы соответствующие решения не были навязаны ни провоцирующими внешними угрозами, ни спровоцированной ими ответной реакцией общества. Геополитика обязана в меру своих сил предотвращать соскальзывание послеельцинского режима к такой политике, которая, будучи навеяна драматическим переживанием российской слабости, дополнительно бы отяготила и деформировала историю страны и народа.
Чтобы этого избежать, следует, во-первых, нейтрализовать наиболее опасные для нас возможности развития событий на окружающем Россию поясе Великого Лимитрофа, а во-вторых, усилить наше влияние на мировой порядок, созданный не русскими и не на них рассчитанный. Оптимальным был бы геополитический проект, объединяющий эти две цели и ориентированный на то, чтобы добиваться их сразу и одновременно.
Вообще, по логике классической, особенно немецкой, геополитики выживание постсоветской России должно было бы выглядеть делом чуть ли не безнадежным. Как известно, важнейшим принципом этой геополитики был принцип Большого Пространства (гроссpаум), то есть военно-силовой и экономической консолидации физико-географических и/или культурных ареалов в формах империй, конфедераций и союзов государств.
Под конец XX века Россия оказалась зажата между планетарными средоточиями хозяйственной и военной мощи. В плане военном такими средоточиями выступают: на западе - НАТО, неутомимо расширяющая свою зону ответственности, а на востоке - Китай, объявивший ХХI век своим веком. РФ на порядок уступает Китаю в мобилизационных ресурсах, а после реформаторского десятилетия явственно проигрывает НАТО в технологиях ведения современной ограниченной войны.
В плане экономическом она представляет собой, несмотря на некоторые успехи последнего года, пространство минималистского выживания между великими товарными метрополиями - объединенной Европой и кольцом экономик Азиатско-Тихоокеанского региона (АТР). При таком соотношении сил Россия имела бы мало шансов уцелеть, если бы разнородные потенциалы ее соседей вдруг оказались политически сплочены в два гроссраума - североатлантический и тихоокеанский.
Но современный миропорядок отстоит от идеала классической геополитики, и его важнейшая отличительная черта - это формирование в Северном полушарии по ряду исторических оснований двух разных раскладов мощи - милитарного и хозяйственного, ни один из которых до конца не подчиняет себе другого. Эти расклады пересекаются на одной и той же карте, то поддерживая друг друга, то взаимно противореча. Сейчас можно говорить об оборонных и хозяйственных Больших Пространствах, но комплексные гроссраумы пребывают пока только в наметках, навеянных классической геополитикой.
В этих условиях глобализация финансов и информационная революция помогли геоэкономике вычлениться в особую отрасль геополитического проектирования, работающую с распределением и циркуляцией всех видов планетарных ресурсов (15).
Сегодня Северная Атлантика со Средиземноморьем - единое оборонное пространство, контролируемое силами НАТО, - разделено геоэкономическими барьерами, ограждающими ЕС и зону НАФТА. А на Тихом океане кольцо экономик АТР, помимо существующих здесь пока таможенных перегородок, расчленено еще и военно-силовым балансом, на весах которого силы американо-японского союза уравновешены Китаем. Выходит, на одном океане возможный комплексный гроссраум раздроблен геоэкономикой, а на другом - милитарным фактором.
На будущее можно строить модели, допускающие складывание в Западной Евро-Азии и на Тихом океане двух империй, которые могли бы поделить земли и ресурсы Старого материка (16). Но пока мы живем в мире не полностью конвертируемых раскладов мощи.
Отсюда вовсе не вытекает, что сила государств, по вере пылких либералов, начинает определяться исключительно экономикой и жизненным уровнем. Богатство Кувейта не спасло его ни от оккупации и разграбления Ираком в 1990 году, ни от разрушения западными защитниками и фактического перехода под их опеку в 1991-м. Если бы Россия оказалась перед мировым сообществом в положении Югославии начала 1999 года, ее не защитило бы большое число автомобилей и видиков на душу населения - надежнее была бы репутация Верхней Вольты с ракетами.
Но количество ракет на вооружении не поможет ей хотя бы частично переключить на себя те ресурсные потоки, которые пока обходят ее стороной, дискредитируя претензии России выглядеть мостом из англичан в японцы.
И тем не менее при всей автономности двух раскладов их взаимоналожение на карте приводит к тому, что решения, в строгом смысле относящиеся к одному из них, могут запланированными рикошетами отдаваться в другом. Классическим примером тому останется югославская кампания 1999-го как блестяще проведенная война против курса евро, нейтрализовавшая геоэкономическую угрозу, которой подвергалась целостность оборонного пространства. Российской геополитике необходимо определять свои задачи в рамках каждого из двух раскладов так, чтобы по совокупности прямых результатов и рикошетов страна выигрывала в обоих.
При этом основная задача для каждого расклада - это отношение России к соседствующим с нею на западе и на востоке центрам мощи.
Что касается военно-силового аспекта, то за последние пять-шесть лет на идейных полюсах нашего общества обозначились две парадигмы потенциальных геостратегических союзов. И обе сулят России мало хорошего.
Геополитики из патриотического стана (Александр Дугин, Евгений Морозов, Алексей Митрофанов и др.) нацеливают ее на создание, не жалея сил и не считаясь с жертвами, мирового Противоцентра, антагонистичного Центру, организованному вокруг США (17). Какое-то время патриоты лелеяли надежду на раскол этого мондиалистского Центра и выпадение из него франко-германской Большой Европы, а то и Японии, будто бы готовых предпочесть своеволие национального возрождения выгодам нынешнего мирового порядка. Наряду с этим в их сочинениях проглядывает ставка на то, чту Бжезинский назвал коалицией бедняков.
В поисках союзников для России по формированию Противоцентра эти идеологи обращают свои взоры к странам азиатского римленда, то бишь приморской части континента: то к Индии, то к крупным мусульманским государствам, то к Китаю. Похоже, эта линия должна возобладать после войны в Югославии, продемонстрировавшей реальность атлантической солидарности Запада.
Вместе с тем, как известно, со времен Владимира Соловьёва китаефобия - неизменное прибежище русского западника. Для наших либеральных политиков (Егор Гайдар) и экспертов (Алексей Богатуров, Михаил Ильин и др.) типичны: мотив китайской опасности, образ империи от Берингова залива до Тонкинского пролива, сравнение Китая как вызова международному спокойствию с СССР и Германским рейхом (18).
Они советуют переместить российский потенциал сдерживания на Дальний Восток, искать для России подстраховку против Китая в сближении с Большой Европой или с американо-японским союзом на Тихом океане, а то и выделить наш Дальний Восток в доминион, поставив его под защиту зарубежных стран и транснациональных корпораций (19).
Как выглядят все эти предложения с точки зрения тенденций современного мироустройства в его силовом аспекте?
Недавно Самьюэл Хантингтон изящно назвал это устройство uni-multipolar system, что еще удачнее переложили на русский словосочетанием полутораполярная система (20). Это порядок, когда налицо один Сверхцентр в окружении нескольких меньших центров, иногда способных - при конфликте интересов - осложнить, и даже серьезно, жизнь Сверхцентру, но никак не тянущих на реальный противовес ему и не способных организовать пространство всей системы по-своему. Понятно, что полутораполярный мир может изменяться в трех направлениях:
- к биполярности через коалицию меньших центров против гегемона или через превращение одного такого центра в новую сверхдержаву;
к полной имперской униполярности с утратой меньшими центрами самостоятельного значения (такую перспективу обозначил разгром Ирака и Югославии);
к подлинной многополярности со свободной игрой нескольких независимых и сравнимых по возможностям сил. Последний вариант мог бы стать реальностью в случае, если бы влияние США в Евро-Азии было подорвано и американцы ушли в Западное полушарие.
Либералы явно полагают, что наилучшие гарантии России дал бы дрейф мира к униполярности при выполнении ею правил, устанавливаемых для нее униполем. Российский МИД, начиная с Андрея Козырева, не устает публично ратовать за многополярность, но, по сути, понимает под ней нынешний полутораполярный порядок, может быть, слегка скорректированный. Из патриотов на том же стоит Геннадий Зюганов, побаивающийся привязки России к Китаю в рамках нового Противоцентра (21).
Что до авторов, всерьез мечтающих о Противоцентре, который бы вытеснил США с нашего материка, то они, совершенно очевидно, пытаются достичь реальной многополярности через квазибиполярную фазу.
