О среднем роде людей
Последние, в свою очередь, избирали по 1 делегату от каждого разряда в шестигласную думу. Этот орган собирался раз в неделю и ведал вопросами городского благоустройства и соответствующими сборами.
Так в России образовался слой людей, имеющих закрепленные за ними гражданские права. В большей степени это касалось, разумеется, дворян, чьи привилегии были подкреплены экономическим господством.
Но при той же Екатерине вспыхнуло казацко-крестьянское восстание Е.Пугачева, подавленное А.Суворовым. Оно напомнила, что до счастья подданных, о котором мечтала Екатерина, весьма далеко.
Еще не будучи императрицей, просвещенная собеседницы Вольтера записывала в личных бумагах: Свобода душа всего на свете, без тебя все мертво. Хочу повиноваться законам, но не рабам. Хочу общей цели сделать счастливыми подданных. Ход ее рассуждений вел к признанию свободного гражданина главной движущей силой общественного развития.
Этот принцип был сформулирован в Наказе, который государыня написала для членов специальной комиссии по уложению законов: не запрещать и не принуждать, то есть открыть дорогу свободной инициативе. Статьи 380 и 381 главы 16-й О среднем роде людей полагали причесть к среднему всех, кто не дворянин и не хлебопашец.
День издания Наказа считается датой вступления России в европейскую семью народов.
Жалованная грамота открыла альтернативный путь приложения способностей образованного класса. Вольность принесла расцвет дворянской культуры.
Он сопровождался усвоением идеи гражданских свобод. От абстрактных идей совершался переход к практическому объединению людей, прикоснувшихся (пусть, как правило, поверхностно) к просветительскому мировоззрению. Одним из первых прототипов гражданских объединений стали масонские общества, куда и лица, обличенные высокими государственными чинами, входили на правах братьев. Масонские братства были инструментом неформального влияния на власть.
Теоретически они создавались по духовным мотивам (об этом писал еще Лев Толстой), но реально преследовали карьерные и политические цели. Эти организации служили школой гражданской самостоятельности для русских аристократов и, в меньшей степени, для представителей других сословий.
Английский клуб дал прецедент всесословного объединения: в сознании образованных людей идейное единство общества понемногу обретало конкурентоспособность в сравнении с сословным.
Но в Европе либерализм находил прочную почву как идеология третьего сословия не обеспеченного наследственными привилегиями, как дворянство, и не посаженного на иждивение общества, как духовенство, но наиболее деятельного и потому заинтересованного в распространении на всех граждан одинакового правового режима. В европейском XYIII веке статус третьего сословья был самой обсуждаемой темой.
Но в крестьянской России его оформление в многочисленную общественную силу исключалось крепостным правом.
В России имелась возможность пополнения лично независимого третьего сословия через самовыкуп разбогатевших крепостных, которые стремились перейти в разряд ремесленников, купцов, а при особом везении могли претендовать на нижнюю строку в Табели о рангах (и тем самым на личное дворянство). Но А.Радищев, поднявший вопрос о крепостном состоянии как принципиальной проблеме, которая должна быть разрешена в целом, причем в рамках реальной политики, а не абстрактной теории, заслужил от царицы ярлык бунтовщик хуже Пугачева. Судьба автора стала внятным предупреждением о том, что юридические основания российского общества (в первую очередь, крепостничество) не подлежат официальному пересмотру.
Но что, в таком случае, означали гражданские свободы?
Если Петр Великий мог обойти сословные предрассудки, ценя человека по его способностям, то почему это не могло стать принципиальной позицией государства? Это рассуждение приводило к выводу о том, что государство должно содействовать развитию экономической и политической бессословной гражданской самодеятельности.
Но одно дело умозаключения, а другое социальная реальность. Было бы наивно не видеть, что сибаритствующие интеллектуалы XVIII столетия жили за счет своих поместий, где трудились крепостные крестьяне. Небезынтересно, что именно Екатерина II временно положила конец формированию разночинной интеллигенции, которая выходила из стен Московского университета еще при Елизавете.
В царствование Екатерины крепостное право достигло своей классической для России, абсолютной формы.
Дворянские перевороты середины и конца XVIII века не были направлены на защиту прав гражданина вообще. Их целью было отстоять привилегии дворянства, точнее статус нескольких придворных кланов. Тем не менее, они выражали сознательную позицию придворной аристократии, которую разделяли гвардейские офицеры и, возможно, еще более широкие слои высшего общества.
Оказалось, что цари (даже такие как Павел I, Великий Магистр Мальтийского ордена, претендовавший повелевать европейскими элитами) могут попасть в растущую зависимость от дворянства, достигшего, как класс, политической зрелости. Высший класс российского общества, получивший гражданские права, создал решающие аргументы в пользу того, что сила власти производна от ее способности удовлетворять интересам общества, пусть даже представленного аристократией.
Таким образом, в тяжбе высшая власть-общество была разыграна очередная сцена выяснения отношений. Вместе с тем екатерининский тезис о самодержавии: всякое другое правление не только было бы в России вредно, но и разорительно оставался непререкаемым для офицеров-заговорщиков XYIII века. Речь шла о смене персоны самодержца, а не о новых принципах политических устройства. В XIX веке стало казаться, что, напротив, достаточно сменить правовые основания власти, чтобы прийти к гражданскому самоуправлению.
Но ни то, ни другое еще не гарантирует конкурентоспособности общества в сравнении с государственным аппаратом. Республику может возглавить тиран, окруженный узким слоем приближенных и народ останется безвластным, несмотря на формально действующие демократические институты.
С другой стороны, либерально настроенный глава государства, каким был в первый период своей деятельности Александр I, может оказаться скован в благих намерениях внешне и внутриполитическими условиями.
В начале царствования Александр столкнулся с тем, что по замечанию Н.Карамзина, Екатерина дала нам суды, не образовав судей; дала правила без средств исполнения. Продолжить ее дело молодой царь мог только путем последовательного приведения правовой инфраструктуры общества в соответствие с медленно формирующимися новыми институтами. Окруженный единомышленниками, образовавшими Негласный комитет, монарх привел ситуацию к виду, немыслимому при его преемнике: Самым либеральным журналом была Северная Пчела, выходившая под ведением министра внутренних дел Козодавлева.
Последовали указ о свободных землепашцах, разрешение свободным поселянам и мещанам покупать незанятые земли, открытие трех университетов, учреждение коллегиальных органов государственного управления.
Александр полагал убедительным пример французской революции, показавшей, что монархия обязана вовремя реформировать общественные отношения сверху, если не хочет быть сметена снизу. Философия эпохи просвещения, сформировавшая воздух эпохи, которым дышали все образованные люди, не исключая русского царя, сделала естественные права человека аксиомой, из которой выводились теоремы гражданских свобод. С 1808 года ближайшим помощником и советчиком Александра I стал М.Сперанский, составивший проект реформ, опиравшийся на теорию естественного права для защиты положения о желательности дарования народу конституции. Конституция это инструмент превращения подданного в гражданина, над которым властен принцип, принятый обществом по мановению монарха, но который больше не является собственностью монарха.
Этот сдвиг меняет статус монархии, освобождая место для гражданского достоинства.
Но результатом обращения к реальной политике стало охлаждение царя к проектам Негласного комитета и затем удаление реформатора Сперанского его План государственного преобразования оказался забыт. Даже скромный черновик Коронационной грамоты, подготовленный Негласным комитетом, не трогавший сословное неравенство, но законодательно подтверждавший свободы дворянства, не получил хода. Проект графа Н.Мордвинова о помощи крестьянству в покупке незаселенных земель посредством учреждения Трудопоощрительного банка тоже остался под сукном. Таким образом, инициативы, которые могли бы привести к реальному раскрепощению экономической и политической инициативы, тормозились.
В России, по выражению М.Сперанского, по-прежнему существовали только рабы государевы и рабы помещичьи.
Противоречия гнездились внутри класса, претендовавшего на выражение передовой общественной мысли водораздел проходил между частным интересом дворян-землевладельцев и гражданским самосознанием русских европейцев (они же). Естественная инертность социальной жизни делала дворянство в первую очередь бенефициариями крепостного труда, а уж потом носителями европейской просвещенческой мысли.
И лишь меньшинство могло преодолеть сословность ради всечеловечества, причем молодым военным, чьи связи с родными поместьями истончались, зато укреплялись связи с корпорацией, это было сделать легче. Отсюда афоризм Грибоедова: двести прапорщиков решили перевернуть Россию.
Значение декабристов в том, что их организация дала прецедент решительной деятельности важнейшего института гражданского общества зародышевой общественно-политической (а не придворно-заговорщицкой) структуры. В отличие от многих современных партий, эта структура родилась из реальной потребности общества в высвобождении (как бы его ни понимали) гражданской самодеятельности.
Она носила черты горячего личного энтузиазма, порождала творческую активность, вызывала искренний отклик.
Гроза двенадцатого года, в очередной раз разбудившая народ, который, как всегда, инвестировал свои ресурсы, не получив дивидендов, стала одним из сильных мотивов движения. Часть дворянских революционеров мыслила себя как орудие исторической справедливости в отношении низших слоев общества. Конституция Н.Муравьева требовала законодательно закрепить политическое равенство граждан.
А это значит, что перед николаевскими заморозками заявила о себе (пока скорее как идеал) общественная внесословная солидарность. Родившись на почве национально-патриотического подъема, гражданское чувство моделировалось, как писал Ю.Лотман, по республиканским образцам древнего Рима, восстанавливая в правах мощный смысловой заряд, заложенный в слово res publica общее дело.
У нарождающегося гражданского общества (притом что юридически в России не было граждан) появились свои мученики. Однако не стоит забывать, что радикализм декабристов, над которыми едко иронизировал Грибоедов, нес действительную опасность. Россия была, по замечанию С.Воронцова, наиболее обширной в мире империей, населенной 30 миллионами человек народа неподготовленного, невежественного и развращенного (в сравнении с идеальным западным типом гражданина).
При этом охватившее мир брожение умов не имело в России адекватного противоядия, которое к тому времени вырабатывалось европейским организмом. Нельзя сразу совершить прыжок из рабства в свободу без того, заключал С.Воронцов, чтобы не впасть в анархию, которая хуже рабства. После неудачи декабристов общество охватила реакция, которую можно с равной убедительностью понимать и как благоразумное отрезвление, и как унылую подавленность. Что с конституционными медитациями монарха было покончено, несомненно.
Что был ужесточен контроль государства над сферой общественной жизни столь же бесспорно. Тем не менее, в силу достигнутой стабильности, политической и экономической (введение серебряного рубля при Е.Канкрине, обеспечившее бездефицитный бюджет), общество получило возможность более глубоко осмыслить свою историческую судьбу и миссию. Именно в царствование Николая I, в том числе благодаря распространению печатного слова, заявило о себе общественное мнение, выдвинувшее два направления русской мысли западническое и славянофильское.
Это были в собственном смысле слова течения общественной мысли, на волнах которых быстро росло самосознание образованных слоев дворянства и разночинной интеллигенции.
И западники, и славянофилы стояли за развитие в России начал общественной самодеятельности. Но первые видели ее условие в юридических гарантиях прав личности. А вторые понимали как органическое развитие народа, исключающее наложение форм, заимствованных извне. Западникам теории славянофилов представлялись мечтательными и археологическими, а тем самым бесполезными.
Патриархального взаимопонимания царя и народа, считали они, никогда не бывало, земский собор как орган народного волеизъявления (не созывавшийся со 2-й половины XYII века) безнадежно архаичен в сравнении с четкими правилами избирательного законодательства. Больше того, славянофильские утопии вредны, так как тормозят развитие индивидуального начала, без которого нет экономики свободного предпринимательства и общественного мнения, способного влиять на политические решения.
То есть, в понимании западников, нет свободы, которую исторически они связывали с развитием буржуазии.
Со своей стороны, славянофилы критиковали абстрактную бюрократическую регламентацию, выступая за множество центров общественных, данных органическим развитием истории. Кстати, если эту мысль применить к конкретной стране, мы получим формулу гражданского общества.
Среди положений славянофильства требование земской, сословной, финансовой, судебной, цензурной реформ. Эти преобразования они считали отвечающими действительным запросам русской жизни в отличие от принципов западной политэкономии, отвлеченных от конкретных нужд российского общества в данный исторический момент.
Таким образом, славянофилы противопоставляли конкретный народный организм абстрактным (универсальным) принципам. Потребности каждого общества существуют здесь и сейчас, ища для своего удовлетворения естественных (самобытных) форм.
Задача мыслителя и общественного деятеля указать на эти формы и помочь им раскрыться. Славянофилы отличали Россию от Западной Европы по признаку индивидуализм/соборность. Индивидуализм они признавали укорененным в историческом развитии Европы, а соборность неискоренимой в историческом развитии России.
С их точки зрения, Европу индивидуализм превратил в передовую цивилизацию, но лишил источников духовной жизни, которые вытекают из единения народа. Россия сопротивляется индивидуалистическому строю жизни, это лишает ее народ многих благ материального характера, но оставляет перед ней высокий горизонт духа или, проще говоря, идеал соборной взаимопомощи, взаимопонимания, сочувствия и сострадания.
Навязывание универсальных политических и экономических норм, считали славянофилы, отрицает конкретную свободу в пользу абстрактного принципа.
Термины западничество и славянофильство намечают полюса русской общественной мысли, но они не точны слишком широки, чтобы передать диапазон теоретического поиска во время николаевского правления. Как заметил В.Пустарников на страницах книги-дискуссии Русский либерализм, к западникам относят и В.Белинского, и А.Герцена, и Н.Чернышевского, и Д.Писарева, и П.Чаадаева, и В.Боткина мыслителей, ценивших на Западе каждый свое. И это притом, что славянофилы тоже видели на Западе многие непреходящие ценности; а к какому лагерю отнести, к примеру, Ф.Тютчева?
Скорее, можно говорить о спектре поиска, где можно находить множественные взаимные притяжения и отталкивания, но не отчетливые дихотомии.
Само многообразие цветов и оттенков публичной и непубличной общественной мысли вносит коррективы в стереотип замороженной николаевской России. Бюрократически-полицейское давление было весьма ощутимо, но его не стоит преувеличивать XX век явил превосходные степени.
К тому же, полагая дистанцию между импульсивным порывом и его оформлением в публичное слово, цензура способствовала более тщательной чеканке мысли. Овладевая навыками замысловатого кодирования, эта мысль осваивала широкий спектр выразительных средств.
Произошел переход от прокламативного ораторства к построению аргументированных теорий, изощренно полемизирующих не с прямолинейной официальной идеологией, а с соперничающим, столь же продуманным учением. Приняв тем временем более академические формы, общественная мысль прошла через школу ответственных формулировок, основанных на изучении фактического положения дел и сравнительно-историческом анализе.
Организационной формой общественной мысли 30-40-х годов XIX века были кружки. Возможно, самые известные кружок, образовавшийся вокруг отца и братьев Аксаковых, кружок Грановского-Станкевича, а также союз Герцена и Огарева.
Термин кружки рисует перед нашим взором немногочисленные группы единомышленников,, однако, на деле речь идет о креативном ядре, обладающем не только интеллектуальными, но и материальными ресурсами (собственными или привлеченными), достаточными для обрастания периферией преданных читателей и сподвижников, часто удаленных на тысячи километров от кружка. Каждый кружок, пульсируя, распространял по всему образованному обществу волны быстро усваиваемых идей. В условиях официально организованного дефицита независимой мысли, публика чутко улавливала намеки, читала между строк, додумывала и развивала сказанное.
Таким образом, в противостоянии с официальной идеологией выработалась альтернативная культура передачи и усвоения информации, с собственной системой кодов. Формально в России не было партий, но существовали волновые структуры, организованные по принципу расходящихся кругов, где убеждения заменяли фиксированное членство.
Вот почему к началу нового царствования (1855) русское общество оказалось интеллектуально готово к обновлению, а ослабление цензуры привело к взрыву общественных дискуссий о направлении и желательном размахе реформ. Быстро ширилось земское движение, включились в работу суды присяжных, бурлила печать.
Усилиями монарха, поддержанного либеральной бюрократией и общественным мнением, пало крепостное право, а с ним право распоряжаться людьми как собственностью де факто все подданные Александра II обрели гражданское состояние. Земская и судебная реформы открыли им простор для проявления гражданской инициативы.
Но российская власть не поспевала за созреванием общественной мысли, где идея насильственного упразднения самодержавия и радикальных преобразований пустила разветвленные корни: после неудачных покушений 1866, 1867, 1879 и 1881 гг. весной 1881 г. император Александр II был убит по приговору организации Народная воля. Русским социалистам-радикалам его реформы казались костью, небрежно брошенной с барского стола, а малые дела земцев раболепным крохоборством.
Цепкие сетевые структуры революционеров (иллюстрированные, в частности, пятеркой П.Верховенского в Бесах Ф.Достоевского), в конечном счете, оказались действеннее аморфно-волновых общественных ассоциаций. Современный историк и философ В.Приленский пишет, что история русского либерализма в его отличии от радикализма начинается в 1846 г., когда либерал Т.Грановский порвал с бывшим единомышленником А.Герценом, призывавшим к насильственному общественному переустройству (известный призыв Руси к топору). В самом деле, разрубающий удар означает преобладание частного интереса над общим и тем самым разрушение общества пусть даже для создания новой общности на его костях. Приблизительно с середины XIX века перед российским обществом ясно стоит дилемма: поступательность, и значит неизбежные компромиссы или незамедлительность, а значит, неизбежное насилие. (Заметим, что одним из способов преодолеть эту оппозицию служила подтасовка фактов.
Так, В.Ленин сознательно преувеличил степень развития капитализма в России, доказывая, что поступательный процесс уже достиг точки бифуркации).
Умеренные общественные деятели и консерваторы с либеральным оттенком, и либералы с консервативными склонностями предпочитали поступательность и компромисс, полагая, что общество должно дозреть до полноценного самоуправления. А именно, в массе народа должно вызреть сознательное личное начало, до чего крестьянской стране было далеко. Самые видные деятели консервативно-либерального направления общественной мысли, Б.Чичерин и К.Кавелин, выдвигают личность, ее права и творческий потенциал на первый план. Но эта личность живет в рамках исторической структуры, уделяющей ей конкретное место и наделяющей ее горизонтом возможностей.
А между тем, по мысли К.Кавелина, само выявление личностного начала в России совпало со становлением сильного государства и то, и другое явилось в фигуре Петра Великого. Разделение государственного и гражданского начал в такой ситуации можно было мыслить только постепенным.
Одним из граничных факторов реформистской активности является средний уровень культуры общества, в том числе политической. Чем он ниже, тем менее желательна, полагал Б.Чичерин, внесословная демократия (так, террор 93 года был проявлением демократического деспотизма).
Она подавит образованное, мыслящее меньшинство, подчинив его близорукой и нетерпимой воле большинства. Но тем более необходима ответственная инициатива лиц, стоящих в просвещении с веком наравне инициатива по реформированию страны сверху.
Б.Чичерин писал о векторе подобного реформирования: Государство, в котором задерживается общественная самодеятельность, не в состоянии тягаться со свободными странами. Но одним из ключевых слов является задерживает: оно предполагает, что разворачивание общественной самодеятельности имеет собственный темп гражданское общество нельзя насадить, но можно не мешать ему раскрыться.
В какой мере власть в стране должна реформироваться сама, чтобы не препятствовать и, по мере возможности, содействовать постепенному высвобождению общественных сил, оставалось спорным. Вокруг таких изданий как Отечественные записки, Экономический указатель, Русский вестник, Санкт-Петербургские ведомости, Московские ведомости, Вестник Европы, Голос, Русская мысль, Порядок группировались носители разных подходов к этому вопросу.
Самым правым выражением этого строя мыслей стала впоследствии Партия октябристов, а самым левым Партия конституционалистов-демократов. Самодержавная, представительная, конституционная монархия или переход к республиканскому правлению здесь пролегали идейные водоразделы, но, как бы то ни было, имелись в виду буржуазные политическая и гражданская свободы, а не воля социалистов-народников.
Противопоставление понятий свобода и воля выразило расхождение между либерализмом и демократизмом.
