Влияние торговых барьеров
Тем не менее продвижение в сторону протекционизма создало в международных отношениях атмосферу напряженности и конфликта. В утопии Беллами национальные плановики каким-то образом умудряются регулировать импорт и экспорт, не вызывая ни малейшего недовольства за рубежом.
Но в реальности торговые ограничения неизбежно восстанавливают страны друг против друга. Когда из-за вмешательства правительства граждане одной страны лишаются возможности вести дела с гражданами других стран, нужно быть готовым к тому, что это вызовет раздражение за рубежом. Ведь в конечном счете это ведет к снижению уровня благосостояния в других странах. Высо -кие таможенные тарифы в одной стране душат экспортную промышленность других стран, а эмбарго лишает их необходимого сырья, промышленных товаров и капитала.
Если зависимость от иностранных товаров или рынков достаточ -но велика, торговые ограничения могут стать вопросом жизни и смерти.
Влияние торговых барьеров на международные отношения огромно. В мире свободной торговли граждане одной страны могут использовать преимущества более широкого разделения труда с помощью мирной торговли. Но в мире с жесткими торговыми ограничениями подобные преимущества можно получить только посредством войны силой ограничив суверенитет страны, отказывающей в доступе к нужным продуктам или рынкам.
Свобода торговли делает войну экономически невыгодной; далеко зашедший протекционизм делает войну выгодной18.
В конце XIX в. мрачные перспективы были уже достаточно ясны. Никогда прежде потенциал международной специализации в деле создания богатства не был столь вы -сок, причем благодаря непрерывному потоку технологических достижений он с каждым днем увеличивался. Однако в это же время страны начали закрывать свои границы. Хотя уровень протекционизма был еще сравнительно терпимым, все почему-то были уверены, что торговые барьеры будут только расти. Гораздо хуже было то, что в безумной имперской гонке за захват новых территорий великие державы быстро укрепляли политический контроль над периферией.
Казалось, что мир раскалывается на большие имперские блоки, более или менее изолированные друг от друга. Создавалось впечатление, что страны, контролирующие эти блоки, обретут высшую власть, а те, чья территория недостаточна для процветания в условиях изоляции, будут обречены19.
В этих условиях кобденовский космополитизм выглядел безнадежно устаревшим. Расширение возможностей охватившего всю планету разделения труда вело не к эпохе мира, а, напротив, толкало страны к неизбежному и кровавому конфликту.
Что вызвало столь чудовищный поворот событий? Ожидание того, что страны исходя из своих интересов закроют свои экономики для внешнего мира. А что питало эти ожидания? Растущее убеждение, что национальное экономическое планирование это веяние будущего. Таким образом, стремление к централизации трансформиро -вало наследие промышленной революции из мира, свободного от войн, в мир войны.
Будет вполне уместно назвать эту трансформацию промышленной контрреволюцией в международных делах20.
Таким образом, промышленная контрреволюция обеспечила интеллектуальное обоснование для агрессивного национализма, империализма и милитаризма для тех сил, которые в конечном итоге и привели к Первой мировой войне. Но связь между централизацией и силами разрушения глубже любых рациональных соображений. Как я пытался показать выше, вера в централизованный контроль выросла из глубинных импульсов из глубокого чувства дезориентации, возникшего вследствие того, что все традиционные истины пасторальной цивилизации подверглись сомнению. Призывы к централизованному планированию были ответом на эту дезориентацию, потому что обещали с помощью политических действий восстановить сплоченность деревенской, общинной, жизни.
Придерживаясь реакционных по своей сути ценностей, промышленная контрреволюция воспользовалась перспективами науки и технологии. Утверждая, что логика индустриализации требует централизации экономической власти, промышленная контрреволюция умудрилась оседлать разом и прогресс, и ностальгию по прошлому.
Иными словами, она предложила иллюзорную программу назад в будущее.
Мрачное предчувствие международного конфликта выражало ту же глубокую тоску по смыслу и общности, которую эксплуатировали сторонники централизованного планирования. В конце концов, нет более мощного стимула к сплочению, чем необходимость объединиться против общего врага. Коллективизм был достаточно привлекателен и тогда, когда его целью было процветание, но, когда речь зашла о войне, его привлекательность стала неотразимой.
А постулировав, что для достижения экономического успеха требуется воинская доблесть, промышленная контрреволюция соединила в сфере международных отношений эти две цели в одну.
И здесь с помощью идеи назад в будущее контрреволюция подчинила себе дух эпохи. Играя на глубоко укоренившихся в человеке примитивных, варварских императивах племенной принадлежности, экономический национализм сумел преподнести этот атавизм под маской науки и прогресса.
Согласно этой теории, именно наиболее развитые народы отличаются самой жесткой организованностью. Только они в состоянии достичь внутренней сплоченности, необходимой, чтобы полностью воспользоваться преимуществами индустриализации; только они обладают той дисциплиной, которая позволяет отразить внешнюю угрозу.
Нередко все это украшалось дарвинистской риторикой. В коллективизированном мире будущего народы втянутся в борьбу за существование, и выживут только наиболее приспособленные (т.е. самые централизованные) .
В результате коллективизм и милитаризм стали взаимодополняющими силами. Агрессивный национализм требовался для того, чтобы получить и сохранить все преимущества коллективизма, а коллективизация экономики для того, чтобы подготовить страну к военному конфликту.
Эта базовая петля обратной связи породила великие трагедии диктатуры и тотальной войны.
Звенья цепи, соединяющей мечту о централизованном планировании с ужасами XX в., выкованы, в той или иной степени, усилиями большого числа весьма разнородных течений промышленной контрреволюции. Но наиболее последовательно и открыто и с наибольшими историческими последствиями этой фатальной логике следовали адепты государственного социализма в Германской империи. Программа Бисмарка свела воедино и соединила в себе все необходимые элементы: коллективизм во внутренней политике, протекционизм во внешней торговле и агрессивный национализм и милитаризм в государственных делах. Уильям Доусон, англичанин, сочувственно наблюдавший за происходящим в Германии, сумел выразить сущность нового рейха одной фразой: Государственный социализм это одновременно протест коллективизма против индивидуализма и протест национализма против космополитизма21.
Ведущие теоретики государственного социализма, так называемые кафедральные социалисты, или катедер-социалисты, были пламенными сторонниками воинствен -ного национализма. Густав Шмоллер пожалуй, наиболее яркий из них резко отвергал идеалы Кобдена. Для него сфера международных отношений была неизбежно и непременно зоной нескончаемого конфликта:
Все малые и большие цивилизованные государства от природы склонны к расширению границ, к выходу на берега больших рек и морей, к приобретению торговых поселений и колоний в других частях мира. При этом они постоянно кон -тактируют с другими народами, с которыми должны вЪевать, причем довольно часто. Экономическое развитие и национальная экспансия, развитие торговли и наращивание силы в большинстве случаев неразрывно связаны между собой.. .22
Другой видный представитель государственного социализма, Адольф Вагнер, был еще более агрессивен. Вагнер утверждал, что решающим фактором в международных отношениях является принцип власти, силы, право силы, право завоевания. Слабые народы, утверждал он, ждет судьба всех низших организмов в дарвиновской борьбе за существование23. Шмоллер и Вагнер призывали Германию набраться ре -шимости для грядущей битвы между народами.
По этой причине они были ярыми сторонниками протекционизма в торговой политике. Вагнер, в частности, подчеркивал необходимость защиты немецкого сельского хозяйства из соображений национальной безопасности.
Во-первых, зависимость от поставок иностранного продовольствия опасна в случае войны; к тому же протекционизм сохранитвысокую численность крестьянского населения, которое является становым хребтом сильной армии24.
Кроме того, оба ученых настаивали на агрессивной про -грамме территориальной экспансии. Германия нуждается в расширении жизненного пространства, чтобы обеспечить высокий уровень благосостояния в эпоху обширных автар -кических империй и иметь возможность расселять быстро растущее население.
Шмоллер призывал к созданию немецкой колонии численностью 2030 млн человек в Южной Бразилии. Вагнер, вторя ему, отвергал необоснованные претензии, подобные американской доктрине Монро как помеху немецкой колонизации.
В дополнение к заокеанским авантюрам, Шмоллер и Вагнер предрекали Германии доминирующую роль в европейских делах. Оба считали необходимым распространение германской гегемонии на пространство, которое в кругах пангерманистов имено -валось Mitteleuropa *25.
Чтобы занять положение, принадлежащее ей по праву, Германии в конечном итоге придется положиться на воен -ную доблесть. Шмоллер писал, что высокий уровень жизни английского рабочего был бы немыслим без британско -го морского владычества и что Германия должна последовать примеру Британии и создать сильный военно -морской флот.
Вагнер, со своей стороны, называл военную мощь первой и самой важной из всех национальных и, более того, экономических необходимостей. Армия, провозглашал он, это воистину производительный институт в силу наличия связи между национальной мощью, безопасностью, честью и экономическим развитием и процветанием26.
Сочинения этих знаменитых профессоров проложили гибельный маршрут, приведший Германию к войне. Они и им подобные создали интеллектуальный климат, в условиях которого немецкие вожди приняли роковые решения, сокрушившие либерализм внутри страны и вызвавшие рост международной напряженности.
Они поддерживали огонь безрассудного и агрессивного национализма, одурманившего немецкий народ и подтолкнувшего его к войне.
* Центральная Европа, Средняя Европа (нем.). Прим. науч. ред.
Они осознали и установили связь между коллективизмом внутри страны и воинственностью на международной арене27.
Наконец, они породили подражателей. Я уже говорил о том, как пример Германии и исходившая от нее угроза способствовали тому, что Великобритания начала прово -дить коллективистскую политику внутри страны под лозун -гом национальной эффективности.
Аналогичным образом немецкое влияние изменило британский подход к международным делам. Потому что социальные реформы, проводимые во имя национальной эффективности, были неразрывно связаны с возрождением империалистических настроений. Связи прослеживаются в обоих направлениях. С одной стороны, социальные реформы, улучшавшие положение рабочего класса, рекламировались как способ усиления империи.
Лорд Розбери, либеральный империалист и главный выразитель идеологии национальной эффективности, доказывал, что империя, подобная нашей, в качестве первого условия требует наличия имперской расы расы энергичной, предприимчивой и неустрашимой. Но, продолжал он, имперскую расу невозможно воспитать в до сих пор сохраняющихся трущобах и притонах. Одновременно в оправдание империи ссылались на то, что она необходима для поддержания уровня жизни рабочего клас -са.
Никто не защищал эту идею с большей прямолинейностью, чем Джозеф Чемберлен, великий активист протекционистского движения за реформу тарифа: Если бы завтра оказалось возможно, как этого явно желают некоторые, одним росчерком пера сократить Британскую империю до размеров Соединенного Королевства, то как минимум половине населения пришлось бы умереть от голода28.
Как и в Германии, в Британии коллективизм во внутренней политике шел рука об руку с экспансионистской внешней политикой. Кобденовский идеал мирного сосуществования и невмешательства уступил место образу великой империи, поглощенной борьбой за существование, выражение, которое Джозеф Чемберлен постоянно использовал в своих речах. Британская империя созданная, познаменитому выражению, в приступе рассеянности* теперь воспринималась как желанная добыча, более того как жизненная необходимость. В настоящий момент ее здоровье требовало централизации экономической власти.
Иными словами, наличие внешней конкуренции требовало подавления конкуренции внутри страны.
В отличие от Германии Британия не поддалась соблазну экономического национализма. Чемберлен вел хорошо организованную кампанию за превращение империи в огромный, защищенный ввозными пошлинами торговый блок, и какое-то время казалось, что ему это удастся.
Однако в самом конце он проиграл кампанию за голоса рабо -чего класса новым либералам, у которых империализм и социальная реформа сочетались с верностью принципу свободы торговли. Полная победа либералов на выборах 1906 г. положила конец затее с протекционистскими тарифами.
Но близость протекционистов к успеху породила за рубежом страх, что Британская империя вскоре захлопнет двери перед посторонними. В Германии эта перспектива способствовала развитию экономического национализма и милитаризма, что, в свою очередь, подстегнуло наращивание вооруженных сил в Британии.
Уинстон Черчилль заметил по поводу этого увеличения вооруженных сил: Адмиралтейство сделало заявку на шесть кораблей, экономисты предложили четыре, а мы в конце концов договорились о восьми29. Когда Британия и Германия вооружились до зубов, можно было не сомневаться, что какое-нибудь случайное событие выльется в большое противостояние.
Таким событием стало убийство 28 июня 1914 г. в Сараево эрцгерцога Франца Фердинанда и его жены.
Первую мировую войну принято рассматривать как трагическую случайность бессмысленная война, в которой
* Это выражение принадлежит кембриджскому историку Джону Роберту Сили (J.R. Seeley), который написал в своей книге The Expansion of England: Two Courses of Lectures (London: Macmillan, 1883): В приступе рассеянности мы завоевали и заселили половину мира.
Прим. науч. ред.
воюющие стороны не преследовали никаких практических целей (по крайней мере таких, которые сегодня имели бы для нас хоть какой-нибудь смысл); война, которой никто не хотел, но в которую все оказались втянуты благодаря разрушительной системе сложных альянсов. Это правда, что война разразилась именно в данный конкретный момент в силу на редкость нелепого стечения обстоятельств.
Но на более глубоком уровне война была далеко не случайна. Она была порождением идей промышленной контрреволюции идей централизации, вылившихся в этатизм, идей этатизма, вылившихся в агрессивный национализм, националистических идей, вылившихся в планы войн изавоевании .
В свое время немцы это, несомненно, понимали. Немецкие интеллектуалы, развивавшие идеи промышленной контрреволюции и добивавшиеся их реализации последовательнее и беспощаднее, чем кто-либо другой, очень хорошо понимали, за что воюют их соотечественники. Они приветствовали начало войны: она принесет отчизне славную победу в битве народов; она даст немецкому Volk* желанное место под солнцем.
И она докажет, что немецкий путь Sonderweg** коллективизма и духа воинственности превосходит узкий индивидуализм и мелочное торгашество британцев.
Профессор Иоганн Пленге, крупный специалист по Марксу и Гегелю, выразил эти идеи в опубликованной во время войны книге 1789и1914: символические годы в истории политической мысли. Согласно Пленге, начало войны ознаменовало новую немецкую революцию, отвергающую либеральные идеи, которыми наводнила Европу Фран -цузская революция. Старомодные идеи 1789 года, писал Пленге, представляли собой в чистом виде идеалы лавочников, которые должны были всего лишь обеспечить частные выгоды индивидам.
Новый порядок, воодушевленный идеями 1914 года, мобилизует все силы государства для сплоченного сопротивления произошедшей в XVIII в. революции разрушительного раскрепощения31.
* Народ {нем.). Прим. науч. ред. ** Особый путь {нем.).
Прим. науч. ред.
Пауль Ленш, депутат рейхстага от социал-демократической (!) партии, почти о том же писал в опубликованной в 1917 т. книге Три года мировой революции. Интересно, что обращение Бисмарка в 1879 г. к протекционизму он трактует как поворотный пункт мировой истории:
В результате решений, принятых Бисмарком в 1879 г., Германия ступила на путь революционного развития, т.е. стала единственным в мире государством, обладающим столь высокой и прогрессивной экономической системой. Поэтому в происходящей ныне Мировой революции Германия является представителем революционных сил, а ее главный противник, Англия, сил контрреволюционных32.
Никто не определил идеи 1914 года с такой же грубой прямотой, как Вернер Зомбарт, унаследовавший кафедру Адольфа Вагнера в Берлинском университете. Зомбарт, начинавший как марксист, а окончивший жизнь нацистом (не столь уж редкое интеллектуальное путешествие), видел в войне конфликт между Hdndler und Helden лавочниками и героями.
Война, писал он в 1915г. в книге под таким названием, необходима для того, чтобы не дать героическому мировоззрению пасть жертвой сил зла ограниченного, презренного духа торгашества33.
Апологеты германского милитаризма оказались пророками, хотя и не в том смысле, в каком им хотелось. Они оказались правы в том, что война приведет к триумфу идей 1914 года идей коллективизма и агрессивного национализма.
Но к триумфу этих идей привела не победа, а поражение кайзеровской армии. Армия была разбита, кайзер отрекся от престола, а германский рейх рухнул.
Не сумев отвоевать место под солнцем, Германия была разорена, унижена, потеряла часть территории и была вынуждена выплачивать репарации.
Однако триумф германской революции (или, как я ее называю, промышленной контрреволюции) все-таки состоялся. Война и ее последствия придали новый импульс копившейся десятилетиями энергии централизации. Через четверть века после Сараево силы централизации добились таких огромных успехов, что оставался лишь один серьезный вопрос: есть ли границы у происходящего усилениягосударственной власти.
Учитывая подъем тоталитаризма, наиболее разумным ответом было нет.
Система управления военной экономикой стала образцом для всех последующих экспериментов с централизованным планированием. Продолжительность и ожесточенность войны привела к беспрецедентному расширению правительственной власти в сфере экономики. Национализация шахт и железных дорог, государственный контроль над производством и потреблением продуктов питания, мобилизация промышленных мощностей, трудовая мобилизация таковы были методы тотальной войны. Сторонники централизации мгновенно осознали возможности, открываемые применением этих методов в мирное время.
Ленин, например, считал, что германская военная экономика, которую он называл государственно-монополистический капитализм, есть полнейшая материальная подготовка социализма, есть преддверие его, есть та ступенька исторической лестницы, между которой (ступенькой) и ступенькой, называемой социализмом, никаких промежуточных ступеней нет*4. В 1916 г. он заявил, что назрело время для революции:
Война очень ясно подтвердила и очень практичным спо -собом..., что современное капиталистическое общество, особенно в развитых странах, полностью созрело для перехода к социализму. Если, например, Германия может управлять экономической жизнью 66 миллионов людей из одного центрального учреждения..., тогда то же самое мо -жет быть сделано в интересах девяти десятых населения неимущими массами, если их борьбу будут направлять классово - сознательные рабочие...35 Хаос, созданный военным поражением России, дал В.И.
Ленину возможность немедленно использовать на практике уроки немецкого опыта. И действительно, правительство Германии направило его в Россию в опломбированном вагоне впрыснуло, по незабываемому выражению Черчилля, как бациллу чумы36.
Инфекция прижилась, и появился Советский Союз.
В США сильный крен в сторону коллективизма в период Нового курса президента ФранклинаРузвельта в огромнойстепени обязан военным прецедентам. Закон о восстановлении национальной промышленности, с помощью которого было предпринято широкое картелирование промышлен -ности на основе кодекса честной конкуренции, фактически возродил возглавлявшееся людьми от бизнеса Военно-промышленное управление.
В одном из предложений, приведших к принятию этого закона, содержалось требование создать Промышленное управление мирного времени. Первый директор Национальной администрации восстановления, генерал Хью Джонсон, был ветераном Военно-промышленного управления. Аналогичным образом регулирование производства и цен в рамках закона о регулировании сельского хозяйства представляло собой подобие того, что делало созданное Гербертом Гувером Федеральное фермерское управление, которое, в свою очередь, воспроизводило систему регулирования, возглавлявшуюся Гувером в период войны, когда он занимал должность продовольственного царя.
Первым директором Администрации регулирования сельского хозяйства был еще один ветеран Воен -но - промышленного управления Джордж Пик. Корпорация финансирования реконструкции, созданная Гувером и расширенная Рузвельтом, была создана по образцу Военной корпорации финансирования и частично укомплектована бывшими чиновниками последней.
Управление долины Теннеси выросло из правительственных проектов развития энергетики и производства нитратов в Масл-Шолс. И т.д. и т.п.
Согласно историку Уильяму Лейхтенбургу, едва ли хоть одно из мероприятий или учреждений Нового курса не име -ло аналогов в опыте Первой мировой войны37.
Великая война снабдила сторонников централизации мощными технократическими инструментами и опытом. Выведя централизованное планирование из царства теории в реальный мир, она усилила интеллектуальную привлекательность коллективизма.
В то же время война, с ее дурманящим чувственным опытом всеохватного национального единства, умножила и эмоциональную привлекательность коллективизма. Предлагая возврат к солидар-ности военного времени, в хаотическом, а нередко и безрадостном послевоенном мире лозунг централизации сильно выигрывал.
К самым ужасным последствиям окопная ностальгия привела в Германии. В своем истинном значении национал-социализм это территория фронта, провозгласил один из основателей партии Готтфрид Федер. Подобная риторика оказалась катастрофически убедительной. 31 марта 1933 г. только что назначенный канцлер Гитлер и стареющий президент Гинденбург встретились в исторической Гарнизонкирхе в Потсдаме и впервые публично обменялись рукопожатием.
Читавший проповедь пастор заявил, что этот символический союз старой прусской гвардии и нацистского нового порядка обозначает возрождение духа 1914 года 38. Он был ужасающе прав.
Милитаристские метафоры имели хождение не только в тоталитарных движениях. Оцените этот пассаж из первой инаугурационной речи президента Рузвельта:
.. .надо двигаться дисциплинированной верноподданной армией, готовой на жертвы ради общей дисциплины... Большие цели пробудят в нас священное чувство долга, подобное тому, которое пробуждается во время вооруженной борьбы...
