СУМЕРКИ БОГОВ
Унтер-ден-Линден бульвар с привидениями. Бульвар, населенный призраками промышленной контрреволюции.
Когда апрельским утром 1999 г. я гулял по самому знаменитому берлинскому бульвару, меня неотвязно сопровождали призраки истории и личные воспоминания.
От Бранденбургских ворот открывается вид на хоть и подражательные, но величественные здания барочной и неоклассической архитектуры декор честолюбивого го -сударства Гогенцоллернов, изображавшего из себя великую державу. С первого взгляда это зрелище вызывает воспоминания о днях имперской славы, о тех роковых днях, когда либерализм был сокрушен, а темные силы централизации наливались мощью.
Сквозь Бранденбургские ворота вдалеке видна Siegessaule*, вздымающаяся ввысь, монумент победы, воздвигнутый в честь успехов Бисмарка.
Ниже по улице, за пересечением с Фридрихштрассе, напротив университета им. Гумбольдта находится непритязательная Бебельплац свидетельница ужасного собы -тия, предвещавшего еще б льшие ужасы. Ночью 11 мая 1933 г. под руководством нацистского министра пропаганды Йозефа Геббельса на площади Бебеля полыхали тысячи ненемецких книг. Сегодня в центре этой площади находится неприметный, но производящий сильное впечатление мемориал, посвященный этому событию. В мостовую врезан кусок стекла, через которое виднеется нечто, похожее на призрачную библиотеку преисподней.
И надпись бросающие в дрожь пророческие слова Генриха Гейне: Сжигающие книги заканчивают сожжением людей.
Дальше, по левой стороне улицы, расположено похожее на римский храм здание Neue Wache, изначально предна-
* Триумфальная колонна (нем.). Прим. науч. ред.
значавшееся для размещения королевской гвардии. Во времена Веймарской республики оно было превращено в место поклонения павшим в Первой мировой войне, но сегодня это мемориал еще более чудовищным разрушениям Второй мировой войны.
Внутри в скорбной пугающей тишине могилы неизвестного солдата и безымянного узника концлагеря.
После пересечения со Шлоссбрюке улица меняет имя на Карл-Либкнехт-штрассе, и вместе с названием меняется облик города. Начиная с этого места власти Восточной Германии не стали восстанавливать развалины, оставшиеся после бомбежек, а реализовали свое мрачное видение блестящего социалистического будущего. На месте императорского дворца возник Дворец республики гротескное изобилие отливающих бронзой зеркальных окон, в котором когда-то размещался парламент Восточной Германии.
Теперь он пустует из-за серьезных проблем с вредным для здоровья асбестом. На востоке маячит гигантская телевизионная башня, характерный символ коммунистического Берлина, своего рода новейший аналог бисмарковской Siegessaule.
Перед ней безжизненный Marx-Engels Forum унылый маленький парк, в центре которого приземистые, массивные фигуры двух великих теоретиков научного социализма. Они безучастно глядят на восток, в сторону Москвы, делая вид, что их не оскорбляет новое окружение отель Рэдиссон и скопище щитов коммерческой рекламы.
Вся Унтер-ден-Линден пестрит застывшими в граните и стали напоминаниями о великих бедствиях XX в. двух мировых войнах и двух тоталитарных империях, фашистской и коммунистической. Теперь, к счастью, все это в прошлом.
Я неспешно брел по улице, над головой нежной весенней листвой шелестели липы, давшие Унтер - ден - Лин -ден* ее название, повсюду маячили долговязые строительные краны, возвещавшие строительство нового Берлина.
Последний раз я приезжал в этот город летом 1982 г., будучи студентом колледжа. В то время контрреволюция была еще жива и сильна. Для Советской империи, одной изкрупных провинциальных столиц которой был Берлин, блестящее социалистическое будущее обернулось тусклым и унылым настоящим, но это настоящее казалось довольно устойчивым столь же основательным и неколебимым, как бетонная стена, разделявшая Берлин надвое.
Большинство берлинцев, обитавших к западу от этой стены, были настолько убеждены в устойчивости коммунизма, что разуверились в возможности с ним бороться. Это было время дебатов по поводу развертывания в Европе баллистических ракет Першинг-2, и Западный Берлин был центром борьбы с ними.
Помню, весь город был разукрашен граффити, поносившими США вообще и президента Ray-gun'a в частности.
Как-то июньской ночью я отправился с группой немецких и американских студентов на дискотеку. Примерно в 4 утра начало светать, и мы решили посмотреть, как солнце поднимается над стеной.
Припарковав наш мини-фургон в поделенной надвое жилой зоне, мы любовались румяной летней зарей. Тогда меня поразил зловещий антураж этой сцены: резкий контраст между мирной красотой раннего утра и гнетущим безобразием серой стены; птицы, как бы дразня нас, носились туда и обратно между востоком и западом; молодой восточногерманский пограничник, примерно нашего возраста, рассматривал нас в бинокль с наблюдательной вышки на мертвой полосе.
Когда я вернулся сюда спустя 17 лет, все переменилось. Знаменитого контрольно-пропускного пункта, чек-пойнта Чарли, через который я когда-то проходил, больше не существует, осталось только знаменитое предупреждение: ТЫ ПОКИДАЕШЬ АМЕРИКАНСКИЙ СЕКТОР. Больше нет советского караула у их военного мемориала рядом с Бранденбургскими воротами.
Больше нет тянущих ноги в гусином шаге солдат восточногерманского караула у Neue Wache. От стены почти ничего не осталось; ее снесли, а бетон раздробили на сувениры.
Берлин вновь стал единым городом возрожденная столица воссоединенной страны. Символ холодной войны, разделившей мир надвое, теперь он свидетельствует о преодолении мирового раскола.
Изменился не только Берлин, но и вся планета. Советского Союза больше нет, Китай уже два десятилетия богатеет, демонстрируя завидные темпы экономического роста в условиях свободного рынка, а правительства стран так называемого третьего мира теперь обхаживают многонациональные корпорации, некогда поносимые ими как исчадия ада. Промышленная контрреволюция, еще недавно казавшаяся вечной и неодолимой, в одночасье сгинула.
В результате мировое разделение труда, прерванное Первой мировой войной и последовавшим коллективистским шабашем, теперь восстанавливается, причем с размахом и сложностью, не имеющими аналогов в истории.
Что же произошло? Что стало причиной общемирового сдвига к рыночной политике, причем не только в бывших странах коммунистического блока и третьего мира, но и в промышленно развитых демократических странах?
А в свете глобального сворачивания коллективизма, каким образом централизация столь хорошо и столь долго функционировала?
Вторая мировая война и ее последствия не привели к предсказанному Джеймсом Бернемом глобальному триумфу централизованной регламентации. Вместо этого промышленная контрреволюция, или, как называл ее Бернем, революция менеджеров, неожиданно потерпела сокрушительное поражение. После десятилетий неуклонного наращивания интеллектуальной и политической мощи, буквально в двух шагах от полной победы она заглохла и в конце концов от -ступила, причем не где-нибудь, а в наиболее экономически развитых странах. Когда рассеялся дым самой жестокой и разрушительной судороги в мировой истории два разгула всемирной бойни, глобальная экономическая катастрофа и возвышение отвратительных хищнических тираний, оказалось, что в странах, находившихся на переднем крае экономического прогресса, базовые либеральные принципы рыночной конкуренции остались невредимыми.
Радикальныйпроект всеобъемлющего коллективистского планирования был решительно отвергнут.
Да, рыночные экономики послевоенного свободного мира несли на себе глубокую уродливую печать коллективистской идеологии. Но экономическую свободу раздавить не удалось; напротив, она вернула позиции, захваченные было регулированием цен, карточным распределением и централизованным регулированием труда и капиталовложений.
Причем принципиально важно, что рыночная конкуренция была восстановлена на международном уровне. Начатоев 1930-егг. скатывание к автаркии было обращено вспять, и развитые страны постепенно открыли национальные границы для потоков товаров, услуг и капитала.
Ф.А. Хайек, как всегда точный в своем предвидении, предугадал причины частичного возвращения экономического либерализма.
В своей знаменитой книге-предостережении Дорога к рабству Хайек атаковал и поныне сохранившуюся веру в то, что всеобъемлющее централизованное планирование совместимо с правлением народа и личными свободами надо только доверить это дело правильным людям. Думать так, доказывал он, опасная иллюзия. Согласно Хайеку, далеко не случайно режимы, дальше всего зашедшие по пути централизации экономики, представляют собой варварские деспотии.
Есть все основания полагать, пишет он, что худшие проявления существующих ныне тоталитарных систем вовсе не являются случайными, что рано или поздно они возникают при любом тоталитарном правлении1.
Основная проблема заключается в том, что коллективизм, доведенный до своих практических пределов (т.е. до максимально возможного вытеснения механизма рыночных цен бюрократическим администрированием), требует такого масштаба централизации, с которым демократические институты не справятся. Поэтому, как только страна принимает на вооружение систему всеобъемлющего планирования, единственной альтернативой параличу власти становится диктатура. Только абсолютная власть, не ограниченная демократическими процедурами или необходимостью заручаться согласием населения, способна хотя бы в минимальной степени справиться с такой нагрузкой. Социализм можно осуществить на практике только с помощью методов, отвергаемых большинством социалистов2, пишет Хайек с обычным для него великодушием по отношению к противникам.
Со временем, таким образом, сохранение практики планирования с большой вероятностью приведет к власти вождей, способных без малейшей тени сомнения или угрызений совести использовать эти методы. Подобно тому как государственный деятель, обратившийся в условиях демократии к практике планиро -вания экономической жизни, вскоре оказывается перед альтернативой либо переходить к диктатуре, либо отказываться от своих намерений, заключает он, так же и диктатор в условиях тоталитаризма должен неминуемо выбирать между отказом от привычных моральных принципов и полным политическим фиаско3.
Именно неизбежность сформулированной Хайеком жесткой альтернативы планирование или свобода приве -ла в развитых странах к отказу от крайних проявлений промышленной контрреволюции. Либеральные традиции демократии и личной свободы, почти уничтоженные в 1930-хгг., были восстановлены в 1940-х.
Нагляднее всего это проявилось в следующем: военная мощь союзных демократий помогла сокрушить фашистские державы, после войны восстановила либеральные институты в Западной Европе и Японии, а затем защищала их от угрозы советской экспансии. В результате столкновения с фашистским тоталитаризмом во Второй мировой войне, а потом с коммунистическим тоталитаризмом в холодной войне, на так называемом Западе вновь утвердилось понимание морального превосходства либеральных ценностей, а во внутренней политике усилилось сопротивление всему, отдающему тоталитарной идеологией.
В изменившейся ситуации попытки устранить рыночную конкуренцию попытки, которые всего десятилетие назад, казалось, вот-вот восторжествуют, были быстро и без лишних церемоний прекращены.
В США, где либеральные традиции сохранились в наибольшей полноте, высшая точка подавления рыночной конкуренции в мирное время была пройдена очень быстро в 1933 1935гг., в период господства Национальной администрации восстановления. Осеняемые крыльями голубого орла символа этого учреждения, отрасли, сгонялись в поддерживаемые государством картели, где цены фиксировались на основе кодексов честной конкуренции.
В общей сложности было утверждено 557 основных и 189 дополнительных кодексов, охватывавших предприятия, на которых было занято 95% промышленных рабочих. Подчинение требованиям этих кодексов обеспечивалось энергичной правительственной пропагандой, клеймившей всех увиливающих и уклоняющихся как настоящих предателей.
Но именно в тот момент, когда казалось, что рынки уже сломлены, грандиозный эксперимент бесславно провалился. Национальная администрация восстановления быстро настроила против себя почти всех: народу обещали рабочие места, но в результате только повысили цены; профсоюзные лидеры почувствовали, что новые картели мешают им действовать; малый бизнес был недоволен тем, что крупные предприятия используют кодексы для подавления конкурен -ции, а большой бизнес потерял терпение из-за бюрократических проволочек и вмешательства. В условиях энергичной американской демократии радикальная централизация оказалась неработоспособной. Ни один план не мог обеспечить согласования и гармонизации разнообразных конкурирую -щих интересов американского общества, и никто не пожелал поступиться собственными интересами ради выполнения плана. В итоге из - за неразрешимости внутренних конфликтов Национальная администрация восстановления очень скоро оказалась парализована.
Когда в 1935 г. Верховный суд единогласным решением объявил ее неконституционной, это не вызвало абсолютно никаких возражений4.
После Перл-Харбора американцы подчинились радикальной централизации в форме экономического регулирования по образцам военного времени но лишь на время войны. 18 августа 1945 г. президент Гарри Трумэн дал задание своей администрации как можно скорее, не создавая угрозы для экономической стабильности, упразднить регулирование цен, заработной платы, производства и всего остального и восстановить свободу рынка и перего -воров о заключении коллективных договоров.
К концу 1945 г. многие ведомства военного времени захлопнули свои двери, а в 1946 г. были ликвидированы последние остатки регулирования цен. В тот год к гражданской жизни вернулось 9 млн солдат, и начался великий американский послевоенный бум5.
В Великобритании для окончания антирыночной лихо -радки потребовался полный провал послевоенного планирования. Социалистическое правительство Клемента Эттли, пришедшее к власти в конце войны, проигнорировало предостережения Хайека и занялось конверсией регулирования, осуществлявшегося в военное время, в постоянную систему централизованного планирования. В вопросах экономического планирования, откровенно заявил Эттли в 1946 г., мы согласны с Советской Россией6.
Сегодня кажется ужасным, что западный политик мог произнести такие слова. И в самом деле, всего через несколько лет подобное уже воспринималось как скандал.
После ужасов войны за национальное выживание, британский народ был подвергнут пытке подлого, убогого и пошлого экономического безумия. Дефицит потребительских товаров и производственных мощностей стал обычным явлением; качество товаров заметно ухудшилось. Однажды из-за грубой ошибки остановилась вся экономическая жизнь страны: в феврале 1947 г. по причине нехватки угля почти 2/3 британской промышленности на три недели остались без электричества.
В августе того же года кризис платежного баланса заставил правительство объявить но -вый план экономии, включавший сокращение импорта продовольствия. Одновременно нехватка рабочих рук в жизненно важных отраслях заставила правительство ввести трудовую повинность: всякий, кто решил сменить работу, теперь мог быть направлен на любую работу, которая, по мнению министерства труда, больше соответствовала национальным интересам.
Здесь, на последнем этапе, дорога к рабству перестала быть метафорой и стала точным обозначением действительности7.
Взбунтовались даже пламенные социалисты, например Джордж Оруэлл (написавший, кстати говоря, положительную рецензию на книгу Хайека). Выдающаяся книга Ору-элла 1984 стала классикой антиутопической литературы (1984 это просто инверсия 1948, года публикации книги).
В конце концов адепты планирования уступили. В 1948 г. Гарольд Вильсон, бывший тогда руководителем министерства торговли, объявило преданиирегулирования огню. Пламя оказалось довольно слабым, но в последующие годы рыночный механизм постепенно восстано -вился.
Доля потребительских расходов на товары, продающиеся по карточкам, снизилась с 31% в 1948 г. до 10% в 1951 г.; в 1948 г. административными методами распределялся 81% промышленного сырья, в 1951 г. 41%, а после Корейской войны произошло еще одно резкое снижение этих показателей. Регулирование цен охватывало 49% потребительских расходов в 1949 г., 21 % в 1953 г. и всего 10% в 1958г.8
В самые мрачные часы немецкой истории небольшая группа инакомыслящих ученых посеяла семена либераль -ного возрождения, и эти семена позднее пышно взошли в ходе послевоенного Wirtschaftswunder*. Крах экономики Германии в период Великой депрессии и крах немецкой цивилизации в нацистский период побудили немецких так называемых ордолибералов включая Вальтера Ойкена, Франца Бёма, Вильгельма Репке и Александра Рюсто-ва предпринять попытку возродить и утвердить утрачен -ную Германией либеральную традицию.
Главным для них были неприятие произвола власти и понимание конкуренции как инструмента ограничения власти. В их концепции правильно задуманный и поддерживаемый рыночный по -рядок является единственно надежным фундаментом сво -бодного общества, ограничивая разрастание как частной (в форме монополий и картелей), так и государственной власти (в форме интервенционистского или тоталитарного государства)9. После войны для движения ордолибералов пробил исторический час, когда генерал Люциус Клей пригласил одного из них, Людвига Эрхарда, возглавить экономическую администрацию американской и британской оккупацион -ных зон (позднее Западная Германия).
В июне 1948 г. Эрхард по собственной инициативе, и даже не поставив в известность Клея, одним махом избавился от буквально всех видов оставшегося от нацистов регулирования цен и всего, что мешало экономическому возрождению страны. Так началось знаменитое немецкое экономическое чудо. Позднее, в качестве министра экономики новой Федеративной Республики Германия при канцлере Конраде Аде -науэре, Эрхард во главе команды ордолиберальных экономистов создал немецкое социальное рыночное хозяйство .
Я ни в малейшей степени не желаю преуменьшить сущее -твенные нарушения принципов либеральной экономики, которых в послевоенных демократиях было немало. Волны национализации создали во многих странах огромные сектора государственной промышленности. В Великобритании, например, правительство завладело производствами угля, стали, электроэнергии, газа, системой телекоммуникаций, авиалиниями, железными дорогами и другими видами внутреннего транспорта. В США излюбленным методом государственного контроля было регулирование; железные дороги, грузовые автотранспортные перевозки, воздушные линии, электростанции и системы водоснабжения, телефонная связь и радиовещание все это было предметом навязчивого бюрократического надзора.
Сельское хозяйство во всех странах было спеленато субсидиями, поддержкой цен и ограничениями объемов производства. Государственная собственность в банковской сфере, регулирование процентных ставок и жесткое регулирование рынков капитала блокировали развитие финансового сектора. Принудительное членство в профсоюзах и заключение коллективных договоров на принципах корпоратизма ско -вывали рынок труда и увековечивали ограничительные правила трудового распорядка. Индикативное планирование с помощью налогов, субсидий и инвестиций в предприятия госсектора искажало распределение ресурсов, а кейнсианская тонкая настройка создавала хроническую инфляцию под соусом управления спросом.
При этом огромные бюрократические программы социального обес -печения перераспределяли через национальный бюджет все б лыиую долю национального дохода.
Тем не менее либеральный рыночный порядок выжил под этим громоздким зданием интервенционизма. Система цен сохранилась, хоть и в деформированном виде. Имеющая фундаментальное значение правовая защита собственности и договоров, хоть и ограниченнаяколлективистской политикой, продолжала действовать. Была восстановленасвобода выбора рода занятий и расходования личных доходов в соответствии с собственными предпочтениями.
Частные предприятия не были уничтожены. Сохранилось право создавать новые предприятия и предлагать новую продукцию без разрешения государства.
Выжила система конкуренции производителей, и конкуренция со временем стала более острой.
Промышленная контрреволюция была остановлена. Изначальная мечта о рационально устроенной и административно управляемой экономике фантазия Эдварда Беллами о мире без рынков и конкуренции уступила место намного более скромным притязаниям смешанной экономики и государства благосостояния.
Рыночный порядок столкнулся с угрозой уничтожения и сумел устоять. Был заложен фундамент для его развития.
В частности, либеральное возрождение привело к воссозданию системы международной торговли. США, протекционистская политика которых в 1920-х начале 1930-х гг. ускорила наступление Великой депрессии, теперь стремились искупить свои грехи. Начиная с 1934 г., после принятия закона о соглашениях о взаимной торговле, США под руководством госсекретаря Корделла Халла заключили десятки договоров о двустороннем сокращении пошлин; к 1947 г. средняя ставка импортных пошлин в США снизилась на треть.
В октябре 1947 г. США сумели организовать заключение многостороннего торгового соглашения Генерального соглашения о тарифах и торговле (ГАТТ). ГАТТ, куда первоначально входили 23 страны, представлявшие около 80% мировой торговли, внедрило в практику международной торговли такие важные принципы, как наиболее благоприятствуемая нация (снижение тарифов на экспорт одной страны члена соглашения в обязательном порядке распространялось на все страны-члены) и национальный режим (национальное регулирование должно применять одинаковые стандарты к отечественным и иностранным товарам), и установило общий запрет на количественные ограничения импорта (часто нарушавшийся в последующие годы). В рамках ГАТТ было предусмот -рено периодическое проведение переговоров о сокращении тарифов.
США задавали тон в первом раунде переговоров,результатом которых стало сокращение уровня тарифов более чем на 20%.
Пока в отдельных странах действовали валютный контроль и импортные квоты, сокращение тарифов в рамках ГАТТ приносило лишь ограниченную пользу. Хотя послевоенные европейские лидеры выражали приверженность принципу восстановления конвертируемости валют, серьезные проблемы платежных балансов, создаваемые завышенным валютным курсом, мешали им сделать это немедленно. С конца 1940-хина протяжении 1950-х гг. валютный контроль постепенно был демонтирован сначала в торговле с евро -пейскими партнерами, а потом и в целом.
В Великобритании в 1949 г. ограничения затрагивали 91% импорта; к 1958 г. этот показатель снизился до 10%. 31 декабря 1958 г. во всей Западной Европе была восстановлена конвертируемость по текущим операциям12.
Принято считать, что Бреттон-Вудское международное соглашение о валютной системе (подписанное в г. Бреттон -Вудс, шт. Нью-Гемпшир, в июле 1944г.) заложило основы для послевоенного восстановления торговли. На самом деле, новая система валютные курсы привязаны к доллару, обеспеченному золотом, а Международный валютный фонд предоставляет ликвидность для поддержания курса силь -но мешала восстановлению торговли.
Как и все варианты с искусственным удержанием курса, система была подвержена кризисам платежного баланса, которые заставляли правительства защищать свои валюты посредством внешнеторговых ограничений. В частности, длительная задержка с введением конвертируемости валют более 13 лет после окончания войны имела причиной хронический дефицит долларов, порождаемый сильным завышением валютных курсов.
Если бы европейским валютам было позволено обесцениться и затем нащупать уровень свободного рынка, не было бы кризисов платежного баланса и нужды столь долго сохранять валютное регулирование и импортные квоты. После восстановления конвертируемости валют сохранявшаяся нестабильность неоднократно провоцировала пани -ческие обращения к повышению импортных тарифов и ре -гулированию потоков капитала до тех пор, пока весь этот мертворожденный беспорядок не рухнул в августе 1971 г.
