СУДОРОЖНАЯ ЛИБЕРАЛИЗАЦИЯ
1 мая 2000 г. тысячи демонстрантов собрались в Лондоне, чтобы выразить свое негодование против несправедливости и унижений, которые несет миру глобальный капитализм. Это была одна из многих антиглобалистских демонстраций в США и Европе, начало которым положили беспорядки, учиненные в Сиэтле в знак протеста против политики Всемирной торговой организации. В тот раз в Лондоне большинство демонстрантов вели себя мирно, но нашлись буйные, которые разгромили Макдональдс, осквернили памятник Уинстону Черчиллю и монумент, посвященный британцам, павшим на полях двух мировых войн.
Последний акт вандализма особенно оскорбил публику, дружно осудившую демонстрантов. Тони Блэр, в частности, назвал их идиотами1.
Поступок действительно идиотский, но выбор Могилы неизвестного солдата для поругания был в некотором смыс -ле уместным. Потому что существует трудноуловимая, но живая связь между нынешним движением протеста против глобализации и мертвыми, памятник которым был осквернен.
Полное бессильной злобы движение протеста это последние конвульсии некогда мощного катаклизма, первые же удары которого превратили Европу из центра новой мировой экономики в главное поле битвы двух мировых войн. В трагических маршах прошлого и фарсовых маршах настоящего звучит одна и та же главная тема смятение перед сбивающей с толку сложностью современной жизни и мечта об утопической простоте и определенности.
Сейчас это кажется непостижимым, но начало Первой мировой войны было встречено с бурным восторгом. Сегодня западные политики больше всего на свете опасаются реакции публики на самые незначительные военные потери. Во время недавнего вмешательства НАТО в Косовский конфликт все тактические и стратегические соображения были подчинены одной главной цели как можно меньше потерь среди союзников.
Но тогда, в августе 1914г., увле -ченные перспективой массовой бойни молодые мужчины выстраивались в очереди на призывных пунктах, а матери убеждали сыновей думать прежде всего о долге и славе, а не о личной безопасности.
Военная лихорадка кружила голову интеллектуалам. Со времен вьетнамской войны мы ассоциируем интеллектуалов с пацифизмом и презрением ко всему военному. Но тогда писатели, мыслители и поэты обоих сражающихся лагерей встретили войну с восторгом, и многие подкрепляли слова делом добровольно отправлялись убивать и умирать. В этот час было чувство, что судьба народа коснулась сердца как великих, так и малых мира сего и определила, что представляет собой каждый и чего он стоит, писал философ Макс Шелер в книге Гений войны. Мы больше не были как раньше одиноки!2 Среди знаменитостей, приветствовавших начало войны, были: Анри Бергсон, Эмиль Дюр-кгейм, Анатоль Франс, Зигмунд Фрейд, Стефан Георг, Андре Жид, Томас Гарди, Томас Манн, Марсель Пруст, Райнер Мария Рильке, Макс Вебер и Герберт Уэллс.
Даже Ганди в Индии занимался набором рекрутов в британские вооруженные силы3.
Почему Европа так жаждала войны? Прошло сто лет после предыдущей общеевропейской войны столетие, ставшее свидетелем грандиозного экономического и техно -логического прогресса, невиданного в истории социального и культурного динамизма.
Как могла Европа повернуться спиной к этому столетию и по собственной воле погрузиться в пучину дикости? Что за бездна в ее душе требовала, чтобы ее заполнили телами молодых мужчин?
В главе 4 я доказывал, что подъем промышленной контрреволюции создал интеллектуальный климат, в котором война казалась разумной и даже неизбежной. Либеральные идеалы космополитизма и свободной торговли уступили место порождениям коллективистского разума протекционистским имперским блокам, ведущим неустанную борьбу за контроль над рынками и ресурсами.
Новые идеалы помогли подстегнуть гонку вооружении и создать враждебные союзы, раздувшие искру выстрела в Сараево в опустошительный мировой пожар.
Меня здесь интересует другой, более глубокий вопрос: не почему война казалась неизбежной, а почему она казалась такой привлекательной? Как объяснить всеобщее ликование, с каким в обоих лагерях встретили мобилизацию армий и первые бои, или необыкновенную стойкость к страданиям, принесенным этой столь долгой и столь бессмысленной вой -ной?
Историк А.Дж.П. Тейлор указал, где следует искать ответ, написав: В последние два-три года перед войной люди, казалось, находились на грани, ...как будто они неосознанно устали от мира и безопасности....
Согласно Тейлору, люди хотели насилия ради него самого; они приветствовали войну как освобождение от практицизма4.
Эту тему глубоко исследовал Роланд Стромберг в своей великолепной книге Освобождение войной: интеллектуалы и 1914 год . Очень обстоятельно и убедительно он показы -вает, как нарастала агрессивность в европейской культуре перед войной и во время войны настроение, выраженное знаменитой строчкой Руперта Брука: Иди и умри. Это будет забавно . То, что Фрейд объяснял влечением к смер -ти, Стромберг приписывает потере ориентации в условиях тогда еще нового индустриального общества:
Нужно понять масштабы того духовного кризиса, в котором очутились люди, впервые высвободившиеся из-под опеки первобытных групп и столкнувшиеся с одиночеством неупорядоченной жизни в больших городах, с ужасающей свободой вседозволенности. Тогда, в 1914 г., согласно бесчисленным свидетельствам молодых интеллектуалов, с потрясениями войны неожиданно вновь возникло чувство общности и поразило их как не терпящая возражений и сопротивления первозданная истина существованияА.
Иными словами, военный угар августа 1914г. был еще одним выражением поднятой временем духовной смуты той самой смуты, которая сделала неотразимо привлекательными обманчивые обещания промышленной контрреволюции. Столкнувшись с крушением традиционных верований и социальных структур, очутившись в стран -ном новом мире, в котором, по словам Маркса, все прочное тает в воздухе, люди жаждали вновь обрести чувства определенности и общности.
Война, подобно многочисленным разновидностям коллективизма, удовлетворила это стремление.
И сегодня в напыщенных разглагольствованиях антигло -балистов то же томление, тот же поиск общности. Подобно своим предшественникам вековой давности, они пытаются нащупать утопический выход из сбивающего с толку и явно несовершенного мира.
И, подобно своим предшественникам, они стремятся к чему-то более высокому, чем обычный практицизм, веря, что найдут это в политическом движении.
Заметьте в связи с этим, против чего протестуют демонстранты в Лондоне, Сиэтле и других местах. Они изображают из себя защитников бедняков от экономической несправедливости, но поразительно, в сколь большой степени их гнев направлен не против бедности, а против богатства. Излюбленные цели их словесной и физической агрессии рестораны Макдональдс и кофейни Старбакс. Почему?
Главный грех этих заведений в том, что они символизируют изобилие и потребительство среднего класса.
Приглядитесь в свете этого к двухполосной рекламе, помещенной в New York Times некой группой Проект кри -тическая точка (Turning point project). Объявление, озаглавленное Мироваямонокультура, содержит 13 фотографий, иллюстрирующих предполагаемые ужасы глобализации.
Фотографии изображают следующее: дорожная развязка лист клевера; парковка, забитая новыми автомобилями; люди, работающие на компьютерах; птицефабрика; жилой пригород; трубы, извергающие дым; лесная вырубка; проход между полками в универсаме; высотный жилой дом; люди, выходящие из офисного здания; небоскребы, высящиеся на горизонте; дорожная пробка; и, разумеется, логотип Макдональдса. На мой взгляд, три фотографии изображают экологические проблемы, а десять материальное благополучие.
Короче говоря, наравне с разного рода экономическими обидами антиглобалистов воодушевляет культурная вражда к материальному процветанию. Да, они устраивают марши протеста противрынков, поставляющих недостаточно товаров, но больше всего их задевает то, что рынки не поставляют ничего, кроме товаров.
Они отрицают современное изобилие как банальное и бессмысленное и жаждут подлинности в мире, где все искусственно. В будущем, надеются они, их ждет великое освобождение, а в настоящем они находят утешение в простых радостях маршей протеста, хоровом пении и всеобщем отрицании.
Столетие назад утопические порывы, сходные с теми, что движут антиглобалистами сегодня, помогли устроить грандиозный исторический катаклизм, который я назвал промышленной контрреволюцией. В ходе этого катаклизма, сопровождавшегося войнами, революциями и множеством менее значительных бедствий, был разрушен первый глобальный экономический порядок, который в тот момент как раз начал складываться. Может ли такое повториться? Не являются ли проявления радикального недовольства первыми ласточками новой катастрофы?
Не получится ли так, что новый эпизод глобализации окончится так же ужасно, как и предыдущий?
К счастью, на все вопросы можно практически с полной уверенностью ответить нет. Антиглобалисты воображают себя лидерами некоего нового политического движения, но на деле они всего лишь растерянный арьергард старого движения, потерпевшего поражение.
Несмотря на все внимание к ним средств массовой информации и ловкое использование ими Интернета, их потуги вновь возбудить энтузиазм, характерный для строителей великой утопии, обречены на провал.
Здесь, в США, движение протеста представляет собой конгломерат небольших, хоть и шумных групп, в совокупности образующих антиглобалистское движение, пестрое сборище членов профсоюзов, экозащитников, левых активистов и крайне правых ксенофобов. Впервые сплотившись в период дебатов по поводу Североамериканского соглашения о свободе торговли (НАФТА), коалиция одержала ряд важных побед. Законопроект о продлении срока действия быстрой процедуры утверждения новых торговых соглашений был дважды провален в 1997и 1998г. из-за настойчивого сопротивления групп, выступающих против международной торговли. В конце 1998 г. из-за бешеногопротиводействия были отложены проводившиеся под эги -дои ОЭСР переговоры о заключении Многостороннего соглашения об инвестициях. А в конце 1999 г. из-за устроенных антиглобалистами в Сиэтле беспорядков ВТО была вынуждена отказаться от очередного раунда переговоров об условиях международной торговли.
Хотя официально этот отказ не связывался с уличными беспорядками, можно смело утверждать, что ключевые элементы позиции США на переговорах в Сиэтле (включая отказ от обсуждения вопросов о снятии некоторых торговых ограничений в США и требование о включении в повестку дня проблемы соблюдения прав трудящихся) отражали желание умирот -верить отечественных антиглобалистов. Позиция США, решительно неприемлемая для многих развивающихся стран, оказалась главной причиной провала переговоров.
Несмотря на достигнутые ими успехи, силу американских антиглобалистов не стоит преувеличивать. Происшедшее после Сиэтла ясно показало, что противников либерализации торговли можно победить.
В мае 2000 г., несмотря на яростное противодействие, Конгресс проголосовал за предоставление Китаю статуса постоянного торгового партне -ра, открыв тем самым путь для вступления этой страны в ВТО, Позднее Сенат подавляющим большинством голосом утвердил это решение. А в июне 2000 г. Конгресс отверг законопроект о выходе США из ВТО.
Сторонники этого законопроекта сумели собрать всего 56 голосов, т.е. лишь треть голосов, поданных против присоединения к ВТО пятью годами ранее.
Последнее поражение явно продемонстрировало предел возможностей американской коалиции противников глобализма. Она добивается успеха в качестве блокирующей силы, препятствующей дальнейшему открытию рынков.
Но, как показало голосование о выходе из ВТО, коалиция не в силах добиться отхода от ранее принятой позиции. Да, из - за подъема антиглобалистского движения теперь в США стало сложнее устранять торговые барьеры (хотя и возможно, как показало предоставление Китаю статуса постоянного торгового партнера). Однако ничто не свидетельствует о возможности отмены прежних либеральных решений.
А поскольку большинство существовавших в США препятствий на пути иностранной конкуренции уже ликвидировано, антиглобалистская коалиция обречена заниматься бесславной защитой незначительных и постепенно исчезающих протекционистских барьеров.
Таким образом, даже в родных стенах антиглобалистское движение в США не в силах добиться отхода от нынешней тенденции усиления международной экономической интеграции. Это лишь интермедия, разыгрываемая пестрой антиглобалистской коалицией, которая может только путаться под ногами, но не более.
В развивающихся странах антиглобалисты столкнулись с тем смущающим фактом, что их осуждают те самые люди, представителями которых они себя объявляют. В той мере, в какой у антиглобалистов есть внятная программа, можно считать, что они требуют включить в новое соглашение ВТО положения о защите прав трудящихся якобы для того, чтобы остановить или замедлить вызываемое глобализаци -ей снижение уровня жизни и социальной защиты. По одному из вариантов, ВТО будет требовать от национальных правительств соблюдения неких основных норм защиты труда и окружающей среды, а отход от их соблюдения будет наказываться торговыми санкциями.
По другому варианту, ВТО может принять поправки к существующим соглашениям, позволяющие национальным правительствам закрывать свои границы из соображений социальной политики (например, ограничивать импорт из стран, не обеспечивающих определенный минимум заработной платы или качество воздуха). В любом случае, протестующие хотят сделать международную торговлю зависимой от соблюде -ния определенной социальной политики.
Развивающиеся страны все решительнее отвергают по -пытки политизировать условия доступа к рынкам богатых стран. Поколение назад большинство лидеров стран третьего мира отвергали зависимость от иностранных рынков и капитала как неоколониализм.
Сегодня существует общее понимание, что экспортоориентированныйрост, подобный происходящему в странах Юго-Восточной Азии, самый верный путь к процветанию. Так что группа 77
коалиция развивающихся стран, когда-то выступавшая за антилиберальный новый международный экономическийпорядок, теперь заявляет о своей поддержке либерализации международной торговли в рамках ВТО как мощной динамичной силы ускорения роста и развития6. Соответственно, любая инициатива, способная стать оправданием для блокирования экспорта из бедных стран, встречается с глубочайшей подозрительностью.
Таким образом, большинство лидеров развивающихся стран воспринимают антиглобалистов не как благодетелей, а как угрозу благополучию их народов. Как сказал бывший президент Мексики Эрнесто Седильо, целью протестующих является спасение народов развивающихся стран от... развития7.
А во время уличных волнений в Сиэтле молодой дипломат из Габона, которому толпа мешала попасть на заседание ВТО, презрительно заметил: Они ничего не понимают и так же далеки от наших проблем, как какие-нибудь белые среднего класса из штата Вашингтон8.
Маргинальное у себя на родине и проклинаемое за рубе -жом, антиглобалистское движение это слабые, угасающие сполохи давнего утопического пожара, поиски вечного блаженства не на небесах, а на земле, с помощью коллективистской политики. Чтобы понять наше время, нужно понять, каким образом за последние 20 лет эти поиски настолько выродились и исчерпали себя.
Причина, по крайней мере главная, не в том, что ослабло недовольство. Возможно, и в самом деле психологическая травма, связанная с крушением традиционных верований и социальных структур, сегодня переживается не так остро, как столетие или даже всего поколение назад.
Мы выросли в новых условиях и более или менее привыкли к бурному течению современной жизни; мы меньше верим во что-либо прочное, а потому нас меньше задевает, когда оно тает в воздухе. В то же время сложность и темп жизни поразительно возросли за время жизни последнего поко -ления, и будущее сулит только ускорение подобных перемен. В этих условиях своего рода духовное головокружение остается практически всеобщим недомоганием. Оно все еще способно приводить к трагическим событиям, о чем свидетельствуют, например, теракт в Оклахоме, массовое самоубийство членов секты Небесные врата и расстрел школьников и учителей средней школы в Коломбине. Вовсем мире радикальные движения остаются источником угрозы: правые ксенофобы, экосаботажникии, самое главное, террористы, выступающие от имени ислама.
Фундаментальные изменения затронули наши знания, но не эмоции. В равной мере в богатых и бедных странах просвещенные умы сошлись на том, что безграничная централизация в качестве общего принципа ведет к провалу. Ее отведали неоднократно и в избытке и сочли безумием. Люди на опыте узнали, что конкурентные рынки с частными предприятиями функционируют лучше, чем государственные монополии. Они узнали, что для работы рынков нужно, чтобы деньги сохраняли относительно стабильную покупательную способность.
Они также поняли, что рынки нуждаются в базовой инфраструктуре защищаемых законом прав собственности и договоров. Они начинают осознавать, что рынки капитала лучше размещают ресурсы, чем бюрократия, и что социальная политика достигает лучших результатов, когда дополняет рынки, а не разрушает их.
Эти уроки были усвоены не благодаря какому-то новому идеологическому энтузиазму, а вопреки эмоциональной или корыстной привязанности к прежнему образу мышле -ния. Последовательная, непоколебимая приверженность принципам экономического либерализма (или рыночного фундаментализма, как его именуют хулители) явление довольно редкое.
Поэтому усвоенные уроки применяются чаще всего частично и неохотно.
Тем не менее интеллектуальный климат действительно изменился, и это очень важно. Гениальность промышленной контрреволюции заключалась в том, что ее идеи отвечали глубокой потребности в общности и укорененности и одновременно сулили рост материального благополучия. В этом и заключалась программа назад в будущее, которая и стала главным фактором торжества централизации.
Просто отвергнуть современность с ее стрессами, не предложив ничего взамен, было бы реакционно. Обладая определенной привлекательностью, такой подход, тем не менее, не смог бы конкурировать с напором научно-технического прогресса.
Промышленная контрреволюция переросла простую реакцию. Да, она предложила возврат к архаическим ценностям, но лишь для того, чтобы дополнить и улучшить современность, а не отказаться от нее.
Короче говоря, она предложила чрезвычайно соблазнительную перспективу догнать двух зайцев.
Массовая популярность различных радикальных альтернатив либерализму покоилась на допущении, что коллективизм прогрессивен, что он представляет собой путь в будущее и, самое главное, что он улучшит материальное положение масс. Поэтому Бисмарк предложил возвысить рабочих, большевики обещали крестьянам землю и хлеб, нацисты дали работу безработным, Муссолини добился, чтобы поезда ходили по расписанию, а всевозможные диктаторы в странах третьего мира обещали своим подданным индустриализацию, модернизацию и ускоренное развитие.
Но в последние пару десятилетий стало окончательно ясно, что коллективизм не в состоянии выполнить свои обещания. Короче говоря, благ от него не дождаться. У рассыпающихся в прах институтов коллективистской эпохи еще есть защитники, но они занимают оборонительные позиции.
Когда они доказывают, что именно их путь ведет к материальному изобилию, общественное мнение от них отворачивается. Образ будущего исчез, остались лишь пронзительные, ожесточенные голоса реакции.
Поэтому я и говорю, что сегодняшние антирыночные силы это мертвая рука прошлого. Они больше не представляют собой жизненно важного истолкования современности; они больше не предлагают правдоподобную версию будущего, которая бы оправдывала реформу или радикальную перестройку принятой политики и институтов. Сегодня антирыночные силы всего лишь цепляются за про -шлое не предлагают свой путь реформ, а сопротивляют -ся либеральным переменам.
Сегодня они представляют собой силы отрицания и обструкции; они утратили способ -ность выдвигать позитивные идеи. Они все еще сильны, но совершенно бесплодны.
Сегодня осталась лишь одна жизнеспособная версия экономического развития либеральная модель рынков и конкуренции. Нельзя сказать, что она пользуется всеобщей любовью и пониманием, но это все, что у нас есть. Так что, когда крах существующих институтов делаетизменения неизбежными, лидеры, ищущие образец для конструктивных действий, за неимением иной альтернативы обращаются к либеральной модели.
Вот так, шаг за шагом, мертвая рука прошлого сдает позиции невидимой руке рынка.
В моем описании глобализации центральная и решающая роль принадлежит идеям представлениям о том, какая политика и какие институты наилучшим образом служат благу общества. Так, в XIX в. вследствие распространения либеральных идей развилось глобальное разделение труда.
Но, когда диаметрально противоположные идеи промышленной контрреволюции сначала получили широкое признание, а потом стали господствующими, первый эпизод глобализации трагически оборвался. В недавние десятилетия в результате разочарования в идеях централизации всего и вся начало заново формироваться глобальное раз -деление труда.
Нынешнее состояние глобализации характеризуется хаотическим переходом от разочарования в обанкротившихся идеях коллективизма к реализации либеральной альтернативы.
При такой интерпретации событий политику можно рассматривать как некий аналог процесса открытий, характерного для конкурентного рынка. В конце концов, задача политических институтов сводится к поиску и применению социально полезных знаний и, прежде всего, знания о том, какая политика и какие институты в наилуч -шей степени служат общественным потребностям. Впрочем, политика крайне неэффективно решает эту задачу.
Любой процесс открытий нуждается, во-первых, в экспериментировании, а во-вторых, в механизмах обратной связи, которые должны истолковывать и применять данные, полученные в эксперименте. На обоих фронтах политике свойственны существенные недостатки.
Прежде всего, возможности экспериментирования в политике ограничены ее централизованной структурой. Даже самое децентрализованное правительство, делегирующее максимально возможные полномочия региональным и местным властям, все - таки намного более централизо -ванно, чем рынок.
Подобные правительства это простонапросто пучок монополий: в силу разных причин размеры юрисдикции могут быть различны, но внутри каждой юрис -дикции соответствующее правительство устанавливает исключительно свою политику.
Кроме того, действующий в политике механизм обратной связи чудовищно неточен. Даже при использовании лучших методов общественных наук, эмпирический анализ политики редко позволяет прийти к сколько - нибудь определенным выводам. Чрезвычайно трудно определить, чту является следствием конкретной политики, а чту порождением множества других факторов. Еще важнее то, что, как правило, невозможно добиться согласия в вопросе о том, чту является критерием успеха политики. И, разумеется, в реальной жизни в политических дебатах не присутствует и тени научной объективности.
Главные участники этих дискуссий либо размахивают идеологической дубинкой, либо преследуют корыстные цели, либо и то и другое разом. Так что, даже когда беспристрастный научный анализ явно склоняется в пользу одной из спорящих сторон, другая сторона пойдет на все, чтобы замутить воду с помощью притянутых за уши, но правдоподобно звучащих аргументов. Если и существует объективная обратная связь, она зачастую теряется в какофонии шумных дебатов.
При этом получить данные о субъективных предпочтениях весьма трудно. В условиях недемократических режи -мов, естественно, отсутствуют институциональные средства регистрации предпочтений большинства граждан, да и предпочтения эти зачастую попросту игнорируются. Но, даже когда массы населения имеют возможность участвовать в политике, возникают труднопреодолимые проблемы.
Голосование очень грубый инструмент выявления предпочтений, потому что кандидаты предлагают некие наборы политических взглядов, и избирателям остается лишь выбирать из предложенного. Что же касается лоббирования, то распространяемые им сигналы крайне искажены в силу того, что разные группы интересов обладают неодинаковой способностью к самоорганизации и политическому давлению.
В частности, когда нужно быть услышанным, небольшие сплоченные группы обладают огромным преимуществом перед большими и аморфными. Соответственно,
