МЕРТВАЯ РУКА
Впечатление такое, что в эти дни мир крутится быстрее: интернетовское время задает темп нашей ускорившейся эпохе. Прямо на глазах возникают компании и целые отрасли; продукция устаревает еще на стадии разработки; огромные состояния перемещаются по планете, повинуясь легкому щелчку мышки. Несмолкающие звонки мобильных телефонов, пейджеров и сообщения: Вам пришло письмо делают нас ежеминутно доступными для делового и личного общения, а съемочные группы CNN доставляют историю в наши гостиные в режиме реального времени.
В столь маниакально одержимых текущим моментом условиях слишком легко вообразить, что прошлое больше не имеет значения.
Однако оно имеет значение. Сто лет активисты промышленной контрреволюции работали над тем, чтобы перестро -ить мир в соответствии со своими представлениями. Некоторые из них действовали с жестокостью, невиданной в человеческой истории: десятки миллионов людей стали жертвами войн, голода и террора. В век централизации было выстроено, расширено и обновлено грандиозное здание, состоящее из заблуждений. Вокруг него выросли могущественные социальные группы, материальное благосостояние которых зависит от его сохранения.
Вера в его силу, правоту и неизбежность сформировала новые и переформатировала прежние, глубоко укоренившиеся навыки мыш -ления. Ни одна страна на планете не осталась в стороне от этого процесса.
За последние двадцать лет мечта о централизованно контролируемом экономическом развитии увяла, а питавшие ее доктрины покосились и рухнули. Но исторические силы такого размаха и напора, как промышленная контрреволюция, не могут исчезнуть бесследно в столь короткий срок. Мертвая рука оставшихся после крушения этой системы институтов, влиятельных социальных групп и мировоззрений и поныне оказывает мощное влияние на развитие событий.
По всему миру социально-экономические условия продолжают оставаться опасно деформированными и искаженными в результате избыточной централизации, а наследие прежних ошибок и преступлений еще долгие годы будет омрачать перспекти -вы улучшения ситуации.
В книге Лексус и оливковое дерево Томас Фридмен использует падение Берлинской стены как метафору общего краха промышленной контрреволюции. Берлинская стена пала не только в Берлине, пишет он.
Она пала на востоке и на западе, на севере и на юге, и падение ее затронуло все страны и компании, причем примерно в одно и то же время...
Именно падение всех этих стен по всему миру сделало возможным приход эпохи глобализации и интеграции1.
В определенных пределах предложенная Фридменом метафора вполне уместна, однако он забыл упомянуть, что обломки рухнувших стен все еще валяются повсюду.
В 1932 г., в разгар Великой депрессии, 20-летний Джон Скотт бросил Висконсинский университет и отправился в СССР. Похоже, с Америкой что-то не в порядке, написал он в своих мемуарах. Я решил поехать поработать в Россию и приложить руку к строительству общества, которое, как мне кажется, как минимум на шаг впереди американского2.
Следующие пять лет Скотт проработал на гигантском новом сталелитейном заводе в Магнитогорске, ставшем одним из главных символов советской головокружительной индустриализации. В Магнитогорске меня бросили прямо в бой, писал Скотт. Меня направили на фронт чугуна и стали 3.В 1929г.в Магнитогорске начали строить комбинат по образцу U.S. Steel's Gary Works самого большого и современного сталелитейного завода в мире. Несмотря на жуткие условия, стройку в далеких уральских степях закончили в несколько коротких лет свидетельство дерзости и жесткой целеустремленности новогосоциального строя.
Деньги текли рекой, люди мерзли, голодали и страдали, рассказывает Скотт, но строительство продолжалось с полным пренебрежением к людям и с проявлениями редкого в человеческой истории массового геро -изма4. Отдача пришла во время Второй мировой войны, когда половина советских танков изготовлялась из магни -тогорской стали. Сегодня романтика доменных печей и пятилетних планов давно мертва. СССР, на службу которому записался Скотт, перестал существовать.
Но Магнитогорск все там же, и все так же варит сталь. Промышленная контрреволюция потерпела сокрушительное поражение, но ее мертвая рука все еще держит Магнитогорск цепкой хваткой.
Магнитогорск, который я посетил летом 1999 г., потряс меня. Когда стоишь на западном берегу реки Урал у подножия колоссальной статуи двум могучим социалистичес -ким героям с мечом, на другом берегу реки виден раскинувшийся до самого горизонта невероятно огромный завод. В то утро дымовые трубы извергали столбы багрового, черного и сизого дыма; к концу дня ветер перемешал эту гарь в равномерное бурое марево. Когда едешь по городу мимо гигантских неуклюжих заводских строений, мимо закопченных обветшавших домов рабочих в направлении старых разработок железной руды, из-за грязного воздуха в глазах и в горле ощущается жжение.
Раньше здесь было еще хуже: в последние годы ряд построенных еще в 1930 -х гг. мартеновских печей были заменены более современными и чистыми. Раньше, сказала мне Елена Щербакова, всю жизнь проработавшая на заводе, снег падал на землю уже черным5.
Заводу пришлось сражаться за место в новом посткоммунистическом мире. После 1990 г. внутренний спрос на сталь упал более чем на 70%, и, чтобы выжить, Магнитогорску пришлось выходить на зарубежные рынки. Выстроенный так, чтобы быть подальше от потенциальных завоевателей, он столь же далек и от потенциальных потребителей: до ближайшего порта больше 2000 км, поэтому транспортные расходы большая проблема.
А тут еще азиатский кризис и протекционизм в Европе и Америке создали до -полнительные препятствия. Но, несмотря на все это, заводтеперь отправляет на экспорт примерно 60% производимой продукции.
Официально Магнитогорский металлургический комбинат (ММК) приватизирован, но структура собственности и финансовых потоков остается скрытой. В 1999 г. ММК сообщил о прибылях, но совсем неясно, что это означает, поскольку 40% сбыта внутри страны составляют бартерные сделки.
Мой собственный опыт свидетельствует о полной непрозрачности завода: руководство компании отказалось говорить сначала с моим шурином, потом с московским корреспондентом Сох newspapers, а потом и со мной под тем предлогом, что мы можем оказаться шпионами.
ММК вложил миллиарды долларов в модернизацию. Старые мартеновские печи были заменены современными конверторами, появился новый стан горячей прокатки. Но кадровая политика остается такой же, как при советской власти. Хотя в конце 1980-х гг. объем производства упал с 16 млн т до менее 9 млн т, численность работающих сократилась лишь с 65 тыс. до 55 тыс. человек. Половину заработка рабочие получают деньгами, половину кредитом в указанных заводом магазинах.
Компания бесплатно снабжает рабочих электричеством с заводских генераторов и другими бартерными благами, а расчеты ведутся с помо -щью пластиковых карточек. Председатель городской Думы Фаик Мухаметзянов считает такую организацию расчетов делом обычным.
В Америке ведь вы постоянно пользуетесь пластиковыми карточками, сказал он6. Я пытался объяснить ему, что в Америке пластиковые карточки используют, чтобы дать покупателю больше возможностей, а не ограничить их, но в переводе мое возражение потерялось.
Сложность положения Магнитогорского комбината, соединяющего сталинское прошлое и глобализированное настоящее, типична для посткоммунистических переходных экономик.
В частности, промышленные сектора таких экономик представляют собой гротескно деформированное наследие административно-командного прошлого. Переход к подлинно рыночной промышленности далеко не окончен.
Самым важным шагом на этом пути является передача государственной собственности в частные руки. Если вЦентральной Европе в этой сфере был достигнут большой прогресс, то в Юго-Восточной Европе и в большинстве бывших советских республик приватизация сильно запаз -дывает.
К 1999 г. Албания, Азербайджан, Беларусь, Босния, Таджикистан, Туркменистан и Украина приватизировали менее 25% крупных промышленных предприятий, а в Армении, Болгарии, Хорватии, Македонии, Казахстане, Кыргызстане, Латвии, Литве, Молдавии, Румынии и Узбекистане доля приватизированных предприятий пока меньше 50%7. А запаздывающая приватизация означает, вообще говоря, запаздывание реструктуризации. Например, исследование, проведенное Всемирным банком, показало, что к 1995 г. было приватизировано лишь 12% румынских промышленных фирм; для сравнения: в республике Чехия 93%. Вряд ли можно считать случайным совпадением то, что в тот год всего 24% румынских промышленных компаний были прибыльны, в то время как в Чехии таких было 73%8.
Столь чудовищная убыточность может длиться годами благодаря тому, чту экономисты изящно именуют мягкими бюджетными ограничениями, иными словами, благодаря некой комбинации субсидий и общей неспособности защитить права кредиторов и инвес -торов, что позволяет фирмам накапливать убытки до бесконечности.
Одна лишь приватизация не гарантирует проведения настоящей, ориентированной на рынок реструктуризации. Об этом грустном факте свидетельствует опыт России. С 1992 по 1996 г.
Россия распродала более 100 тыс. государственных предприятий; теперь частный сектор производит примерно 90% промышленной продукции9. При этом отдача от приватизации, вопреки ожиданиям, очень невелика.
В 1999 г. консультанты компании McKinsey обследовали десять основных отраслей российской промышлен -ности и обнаружили, что средняя производительность труда в них составляет лишь 18% от уровня США. Они пришли к выводу, что примерно 25% промышленных активов, оставшихся России в наследство от СССР, бесполезны и должны быть сданы в утиль10.
Почему в России приватизация не дает результатов? Прежде всего, новые собственники не такие уж новые. Большуючасть промышленных активов захватили инсайдеры, или руководители и служащие советского периода, от 50 до 60% акций, эмитированных промышленными компаниями11 . Трудно представить более бесперспективную промыш -ленную элиту, чем группа людей, председательствовавших в период окончательного экономического краха коммунизма.
Эти люди заняли высокие должности, по сути, благодаря своей способности получать как можно меньший результат при как можно бульших затратах, не забывая при этом о личной выгоде.
По большей части они продолжают использовать старые жульнические приемы и в своем новом качестве капиталистов. Объем реструктуризации инвестиции в новое оборудование, изменение производства в соответствии с требованиями потребителей, увольнение избыточных работников был минимален. В рамках одного из исследований был составлен список 69 мероприятий по реструктуризации и сделана попытка выяснить, сколько из них осуществляется в большой выборке приватизированных российских компаний. Средний показатель оказался равным 20, и ни одна фирма не провела больше 42 мероприятий из 6912.
Вместо того чтобы заняться основательной реструктуризацией своих предприятий в целях максимизации их долговре -менной стоимости, инсайдеры в общем случае предпочитали поскорее нажиться на распродаже активов. Большая часть разграбленного богатства осела на счетах офшорных банков; разброс оценок бегства капитала очень велик, но 50 млрд долл. примерно половина годового ВВП страны вполне обоснованное предположение13.
Проблемы российских приватизированных предприятий глубже, чем вопрос о происхождении их владельцев. В хорошо функционирующей рыночной системе даже собственники из номенклатуры стояли бы перед альтернативой либо самому сделать предприятие прибыльным, либо уступить место тем, кто сможет этого добиться.
Но в том-то и дело, что в России нет хорошо функционирующей рыночной системы или чего-то в этом роде. Еще хуже то, что посредством огромных скрытых и явных субсидий сохраняются характерные для коммунизма мягкие бюджетные ограничения.
Федеральное и региональные правительства продолжают поддерживать умирающие предприятия с помощью прямых дотаций и льготных кредитов. По данным Всемирного банка, в последние годы на субсидии расходовалось 810% ВВП. Но эти зловещие цифры еще далеко не всё.
Странная российская система неплатежей добавила еще один толстый слой защиты от подотчетности рынку. Долги по нало -гам, заработной плате и поставщикам выросли с 15% на конец 1994 г. до 40% на конец 1998 г. А для погашения долгов все чаще начал использоваться бартер. К 1998 г. доля бартера в продажах промышленной продукции составила от 50 до 70%(!).
Монополисты Газпром и РАО ЕЭС в кризисном 1998 г. 85% дохода получили в неденежном виде. Использование бартера маскирует неявное субсидирование потребителей.
По оценкам вышеупомянутого исследования Всемирного банка, скрытые субсидии компаниям неэнергетического сектора в форме неполной оплаты налогов и счетов за газ и электроэнергию составляли от 7,4 до 11,9% ВВП в 1996-1997 гг.14 Сохранение мягких бюджетных ограничений притупляет рыночные стимулы повышения производительности. Многие предприятия советской эпохи представляют собой нечто вроде экономических зомби непохороненные мертвецы рухнувшей, но не желающей умирать системы. Возьмите, например, российскую сталелитейную промышленность. При всех своих проблемах ММК одна из лучших компаний: там много работают над модернизацией мощностей и увеличением экспорта.
Но ведь еще есть чуть ли не сотня небольших и совершенно бесперспективных сталелитейных заводов. На них работает треть занятых в отрасли, но при этом они производят лишь 7% продукции15.
Издержки, связанные с мягкими бюджетными ограничениями, не сводятся к разбазариванию ресурсов предприятиями-зомби. Субсидии, поддерживающие их на плаву, мешают развитию их рыночно ориентированных конкурентов, создаваемых заново или приватизированных.
Консультанты из McKinsey обнаружили, что вопреки нормальной рыночной логике самые производительные предприятия в России зачастую оказываются наименее прибыльными. Причина в
том, что самые слабые предприятия получают самые большие субсидии16. Из-за этого наиболее производительные компании не могут занять долю рынка своих прожигающих богатство конкурентов. Хуже того, нередко им бывает трудно противостоять фирмам очень плохо управляемым, но очень мало расходующим на оплату налогов и энергоресур -сов.
Неудивительно, что в таких условиях процесс реструктуризации российской экономики буксует.
Если происходящее на территории бывшей Советской империи производит удручающее впечатление, то Китай совершает переход от коммунизма к капитализму с замечательными экономическими результатами. С момента начала реформ в 1978 г. ВВП Китая вырос в четыре раза. Взрывной рост достигнут благодаря процветающему част -ному сектору и быстрой интеграции в международную экономику.
В 1978 г. 80% продукции производилось на государственных предприятиях, сейчас этот показатель упал до 30%. Объем международной торговли, составлявший 10% ВВП в 1978 г., к концу 1990-х гг. вырос до 36%. Кроме того, на протяжении 1990-х гг.
Китай был главным получателем прямых иностранных инвестиций17. Влияние китайских реформ на благосостояние человечества трудно переоценить: около 160 млн человек были избавлены от нищеты18.
Но в последние годы перспективы китайской экономики стали менее радужными. Официальные темпы роста все еще высоки, но они уже не двузначные, а составляют всего 7 8%.
Падение было бы еще более сильным, если бы не значительный рост государственных расходов. Результатом роста госрасходов стало существенное повышение государственного долга: в 2000 г. бюджетный дефицит достиг 31 млрд долл., т.е. увеличился в четыре раза по сравнению с 1998 г.19
Будущее Китая туманно из-за неразрешенности проблем, унаследованных от коммунизма. До последнего времени китайская стратегия реформ строилась по принципу растем вне плана, иными словами, главным было стимулирование негосударственного сектора, а не приватизация государственных активов. Значительное сокращение доли государственного сектора в ВВП отражаетбыстрый рост частной экономики, а не основательную перестройку социалистической промышленности. Более того, несмотря на сокращение доли госсектора в ВВП, государственные компании продолжают поглощать огромные ресурсы. За период с 1978 по 1995 г. занятость на государственных предприятиях выросла на 50% с 73 млн до 113 млн человек.
В 1995 г. 60% инвестиций в основной капитал и более 75% банковских кредитов пришлись на государственные компании20.
Во второй половине 1990-х гг. стало невозможным и дальше игнорировать болезненные проблемы государственного сектора хозяйства. К 1995 г. примерно половина из 75 тыс. принадлежащих государству компаний либо находилась на грани банкротства, либо уже пересекла эту черту. Для сектора в целом отношение пассивов к активам достигло 85%, т.е. отношение задолженности к собственному капиталу составляло более 500%21. Этот гигантский зомбированный сектор поддерживался только огромными субсидиями в форме политических ссуд государственных банков, что сместило бремя растущих потерь на банковскую систему.
Примерно 40% кредитов уже не обслуживается22.
В последние годы китайское правительство начало наконец всерьез разбираться с хилым госсектором. Оно реструктурировало или закрыло множество убыточных фирм и основательно сократило численность их персонала: за 19981999 гг. государственные компании уволили более 20 млн рабочих23. Вступление в ВТО и соответствующее понижение торговых барьеров приведет к дальнейшей рее -труктуризации, поскольку государственные предприятия столкнутся с невиданным для них уровнем конкуренции.
Но не стоит питать иллюзий: мягкая посадка из коммунизма на вожделенные луга рыночной экономики никоим образом не гарантирована. При оптимальном развитии событий Китаю предстоят еще многие годы мучительных изменений и трудов по ликвидации зомбированной экономики.
В не столь отдаленном будущем возможен острый политический кризис со всеми социальными и полити -ческими потрясениями, обычно сопутствующими таким кризисам.
Стигматы централизации особенно заметны в странах бывшего коммунистического лагеря, но их легко найти где угодно. И после двух десятилетий рыночных реформ государственное регулирование экономики остается угнетающе повсеместным и обременительным. Конечно, сделаны серьезные шаги от коллективизма к либерализму.
Самым наглядным примером является переход от политики национализации к приватизации: за последние 20 лет более ста стран в той или иной мере занимались приватизацией государственных предприятий. Более того, некоторые страны весьма преуспели в проведении рыночных реформ.
Среди стран, не принадлежавших к коммунистическому блоку, самыми значительными были достижения Чили и Новой Зеландии. У нас, в США, дерегулирование авиалиний, железных дорог, грузового автотранспорта, нефтяной и газовой промышленности и телекоммуникаций сняло бю -рократический гнет с этих отраслей и высвободило огромную энергию.
Но в глобальном масштабе, надо признать, разговоры о триумфе рынков сильно преувеличены.
Очевидно, что во многих странах государственный сектор экономики все еще очень велик. Приватизация достигла впе -чатляющих результатов, но проводилась скорее вширь, чем вглубь. В этом отношении показательны результаты, полученные в ходе проекта Economic Freedom of the World, представляющего собой тщательно продуманное исследование, направленное на получение качественной и количественной оценки глобальных тенденций в экономической политике. Одним из критериев оценки рыночности экономической политики является роль государственных предприятий. По этому критерию страна получает оценку 10 баллов, когда госпредприятий немного.
Оценка 4 балла на противополож -ном конце спектра свидетельствует о том, что во многих секторах, в том числе в промышленности, существует много госпредприятий. Оценка2 означает, что многочисленные госпредприятия действуют во многих секторах, в том числе в розничной торговле; низшая оценка 0 баллов означает, что госпредприятия доминируют в экономике24.
По данным отчета Economic Freedom of the World 2000 в 19961997 гг., из 123 обследованных стран 24 страныполучили низшую оценку 0 баллов, еще 23 страны заслужили оценку 2 балла, а 27 стран 4 балла25. Таким образом, в экономической жизни 74 стран, в которых проживает 67% мирового населения, ведущую роль по-прежнему играют государственные предприятия.
И нужно отметить, что ряд наиболее зарегулированных стран в частности, Куба, Северная Корея, Вьетнам, Камбоджа, Лаос, Ливия, Ирак, Югославия и ряд бывших советских республик даже не включены в обзор из-за отсутствия надежных данных.
Чуть менее гнетущее впечатление производят приводимые в том же отчете данные о регулировании цен, представляющем собой, пожалуй, наиболее вопиющую форму вмешательства государства в передачу рыночных сигналов. По этому критерию страны также были проранжированы по 11 -балльной шкале от 0 до 10.
Страны, где отсутствуют регулирование цен и соответствующие органы государственного управления, получают высшую оценку в 10 баллов. На другом полюсе шкалы стране присваивается 4 балла, когда существует регулирование цен на энергоносители, сельскохозяйственные и многие другие продукты, потребляемые населением в быту; оценка 2лбалла присваивается стране, если существует регулирование цен на значительную часть сельскохозяйственной и промышленной продукции; низшая оценка 0 баллов означает, что регулирование цен широко используется в различных секторах экономики26. В отчете сообщается, что в 1997 г. 9 стран получили оценку 0 баллов, 15 стран 2 балла и 30 стран 4 балла27. В этих 54 странах живет 39% населения планеты.
И здесь та же самая оговорка: многие наименее либеральные режимы в этом анализе не учтены.
Государственное регулирование экономики распределе -но по планете далеко не равномерно. Географически этатизм концентрируется в странах бывшего коммунистичес -кого блока, а также в Африке, на Ближнем и Среднем Востоке и в Южной Азии.
Кроме того, есть сектора промышленности, которые во всем мире оказывают наибольшее сопротивление внедрению рыночной конкуренции.
В энергетическом секторе, например, государственное регулирование остается нормой. В добыче нефти государственные компании доминируют на Ближнем и СреднемВостоке, в Мексике, Венесуэле, Нигерии и Индонезии. Нефтеперерабатывающие компании также основательно защищены от конкуренции. В обзоре Всемирного банка, охватывающем 57 развивающихся стран, имеющих нефте -перерабатывающую промышленность, отмечается, что лишь в 16 из них (28%) приватизированы хоть какие-то активы и лишь в 13 странах (23%) допускаются новые частные инвестиции. В электроэнергетике появилось много новых независимых производителей, но приватизация государственных генерирующих мощностей задерживается.
В том же обзоре Всемирного банка отмечается, что только 24 развивающиеся страны из 115 (21%) осуществили приватизацию хотя бы части генерирующих мощностей и только в 21 стране (18%) приступили к приватизации распределительных сетей28.
Государственная собственность и антиконкурентное регулирование процветают и в области транспорта. Национальные авиаперевозчики пока еще в изобилии: в одной только Западной Европе в компаниях AerLingus, Air France, Alitalia, Iberia, Olympic Airways и SAiS государству принадлежит более 50% акций. Регулирование цен и доступа в отрасль пока еще общие явления. Точно так же остается нормой государственная собственность на железные дороги. В Европе большинство железнодорожных перевозчиков на 100% принадлежат государству.
Согласно подготовленному Всемирным банком обзору состояния железнодорожного транспорта в развивающихся странах, только в 14 из них частным компаниям разрешено принимать какое-либо участие в этом секторе экономики29. В морском транспорте благодаря широкому распространению иммунитета от антитрестовского законодательства для океанских судов и прямой монополизации портового хозяйства конкуренция крайне слаба или просто отсутствует.
В недавнем исследовании Всемирного банка делается вывод, что либерализация обслуживания в портах и разрушение картелей перевозчиков привели бы к снижению стоимости доставки товаров в США океанскими судами на 31,7%30.
