Устойчивость доходов подрывается тектоническими силами экономики.

В конце концов демократия опирается на согласие людей, но не создает это согласие, предполагает некоторую совместимость граждан, но не работает над тем, чтобы ее достигнуть, и лучше всего действует, если у нее есть расширяющийся запас ресурсов для распределения, так что ей не приходится делать выбор при нулевой или отрицательной сумме (16). Однако современные демократии не имеют ни одного из этих преимуществ. Устойчивость доходов подрывается тектоническими силами экономики.

В этой электронно подключенной деревне возрастание неравенства не только становится общеизвестным, но даже преувеличивается, потому что люди с падающими реальными доходами сравнивают себя со своими телевизионными ближними, у которых реальные доходы всегда растут.
В течение больше двадцати лет расхождения в заработках росли, и уже больше десяти лет эта реальность достоверно известна. Но политический процесс еще не принял ни одной программы, чтобы изменить эту реальность. Конечно, проблема в том, что любая работоспособная программа повлекла бы за собой радикальную перестройку американской экономики и американского общества.

Это потребует больше денег, но, кроме того, активная программа перевоспитания и переобучения нижних 60% рабочей силы потребует болезненной перестройки общественного образования и производственного обучения. Без социального конкурента, вызывающего страх, капитализм не станет заботиться о включении невключенных. К той же цели капитализм должен был бы прийти, преследуя свой просвещенный долговременный интерес, но на это не приходится рассчитывать.
В некоторой степени соскальзывание к линии разлома уже заметно. На выборах в ноябре 1994 г. белые мужчины со средним образованием (именно та группа, которая понесла наибольшие потери реальных доходов) массами перешли из рядов демократов в ряды республиканцев. Но что бы вы ни думали о республиканском «Контракте с Америкой», в нем нет решительно ничего о снижении реальной заработной платы и о том, как справиться с этой главной проблемой (17). На какоето время можно сосредоточить внимание на козлах отпущения — на незамужних матерях, живущих на государственное вспомоществование, которых никто не любит, потому что каждый чувствует себя простофилей, когда приходится платить за чужих детей. Но что будет, когда станет ясно, что отмена программ вспомоществования для матерей и программ система социальных квот для меньшинств не сможет остановить снижение заработной платы для белых мужчин со средним образованием?

Куда направятся в таком случае голоса разгневанных?
«Контракт с Америкой» передает конфликт между равенством и неравенством отдельным штатам. Штаты будут теперь управлять системами социального обеспечения и образования. Но штаты — это как раз тот уровень правительства, который не может справиться с этим делом.

Богатые индивиды и корпорации, порождающие хорошие, высокооплачиваемые рабочие места, но не желающие платить высокие налоги, попросту перемещаются в штаты, где таких налогов нет. Законы штатов о наследстве просто приводят к такому положению, что каждый богатый человек перед смертью устраивает свою резиденцию в штате, где нет налога на наследство. Штаты знают, что многие молодые люди будут искать работу в других штатах, так что было бы расточительно давать им первоклассное образование. Бюджет образования легче урезывать, чем большинство других, потому что от сокращения школьных бюджетов в ближайшем будущем ничего не случится.

Передать вопрос о растущем неравенстве штатам — значит признать, что он не будет решен.
Что же будет, если демократические правительства не смогут дать большинству своих избирателей то, чего они хотят, требуют и к чему они привыкли, — повышение реального уровня жизни? В избирательной кампании 1992 года кандидат Клинтон обещал сосредоточить внимание на внутренних проблемах Америки — тем самым неявно обещая чтото сделать по поводу растущего неравенства и падения реальной заработной платы. Прошло почти четыре года, а экономика попрежнему производит растущее неравенство и падение реальных заработков. Подобным же образом в 1994 г. новое республиканское большинство в конгрессе обещало отказаться от американского глобального лидерства, чтобы сосредоточиться на внутренних проблемах.

Но оно также ничего не могло предложить трудящимся со снижающейся заработной платой.
Если у американского трудящегося снижается реальный уровень жизни, а правительство ничего с этим не делает, причем политические партии даже не обещают чтонибудь сделать с этой его главной проблемой, что из этого может выйти?

МЕЧТА?

Если не хотят создать новых внутренних врагов взамен старых внешних врагов, в качестве объединяющей силы для преодоления внутренней фрустрации, то общество нуждается в некоторой всеобъемлющей цели, к которой все могут стремиться, работая для создания лучшего мира. В прошлом такие мечты были у тех, кто верил в социализм или в государство всеобщего благосостояния. Эти системы обещали лучшую жизнь людям, которые чувствовали, что они остались в стороне, и в самом деле остались в стороне. Не революция или терроризм, а эти люди стояли на пути, ожидая включения в Америку. Но теперь вооруженные банды спускают с рельсов пассажирские поезда именно потому, что они знают — для них нет пути к включению.

Старый путь к включению исчез. Ни социализм, ни государство всеобщего благосостояния не указывают пути к лучшему коллективному будущему, которое включит всех невключенных. Вследствие этого именно теперь, когда социальная система остро нуждается в политических партиях с отчетливыми новыми идеями, готовыми начать спор, что делать с неуверенностью в период кусочного равновесия, мы получаем споры между правыми партиями, желающими вернуться к мифическому прошлому (невозможному, как бы его ни желали), и левыми партиями без всяких программ.
Что же означает демократия, когда политические партии не способны предложить различные идеологические убеждения — различные мечты о природе будущей политической системы, о направлении к обетованной земле, — чтобы можно было обсуждать альтернативные пути в будущее? Выборы превратились в опросы общественного мнения, вертящиеся вокруг тривиальностей и зависящие от того, как ктонибудь выглядит по телевидению. Выборы начинают уже рассматривать как замену одной шайки проходимцев другой шайкой проходимцев. Все голосуют, чтобы при дележе должностей его этническая группа получила больше мест, чем какаянибудь другая.

Каждый голосует за собственные экономические интересы, не считаясь с тем, как они могут задеть интересы другого.
Работающая демократия не может быть процессом избрания своих друзей и родственников, против чужих друзей и родственников; она не может быть процессом, где каждый кандидат всего лишь обещает управлять нынешней системой лучше, чем его оппонент. Выборы не могут быть простым выбором еще одной группы своекорыстных людей «извне», желающих попасть внутрь. Реальная демократия требует реальных идеологических альтернатив во время выборов — иначе она становится упражнением в племенной розни, где некоторое племя (низко расположенное в порядке клевания) обвиняется в проблемах страны, а затем наказывается.
Работающая демократия должна иметь мечту об утопии — путь к лучшей жизни — мечту о том, что превосходит узкое сектантское своекорыстие. В истории правые политические партии были общественными якорями безопасности. Они представляют славное прошлое, часто такое прошлое, какого никогда не было, но это мифическое прошлое все еще важно.

Они стоят за сохранение старых ценностей и старых способов действия.
Ньют Гингрич любит останавливать внимание на эре до 1955 г., «задолго до того, как враждебные культуре взгляды, глубоко укоренившиеся в демократической партии, стали обесценивать семью и неизменно предпочитать альтернативные стили жизни» (18). В действительности же его идиллическая эпоха до 1955 г. поставила непревзойденные с тех пор рекорды беременности несовершеннолетних, третья часть браков кончалась тогда разводом, расовая сегрегация была вездесуща и лучшими зрелищами считались «Мятеж без причины» и «Школьные джунгли». Но все эти неудобные факты можно отрицать. Правые партии держатся вместе, поскольку они любят прошлое, уже никому не угрожающее в настоящем, и не тратят время на разговоры о будущем, всегда вызывающие разногласия.

Не предполагается, что у консервативных партий есть какаято мечта о будущем. Будущее предоставляется рынку: пусть будет, что будет.
У левых партий задача труднее. Их задача в том и состоит, чтобы иметь утопическую мечту о будущем, дающую движущую силу для изменения. Часто их мечты недостижимы и непрактичны, но в их мечтах есть элементы, которые можно использовать для построения лучшего общества.

Социальная технология часто не срабатывает, но всегда есть потребность в социальной мечте о лучшем будущем (19). История свидетельствует, что эти мечты левых партий нередко использовались правыми консерваторами, такими, как Бисмарк с его государственными пенсиями и медицинским страхованием, или Черчилль с его пособиями безработным: с помощью таких мер они сохраняли старую систему и устраняли от власти левых революционеров.

Содержание раздела