Смена парадигмы фундаментально изменила образ мира.
Мы не утверждаем, что какаято из форм глобализации лучше, это просто две разные силы с разными целями в рамках двух разных систем. Но при обеих формах это электронный колониализм, экономический в случае буржуазии, культурный для нетократии. Интересно, что, возможно, в будущем эти силы едва ли станут развиваться параллельно. Как только капитализм начнет развиваться в направлении, противоположном сетевым структурам, контролируемым особенностями технологий, проект рано или поздно выйдет изпод контроля, и капиталисты неминуемо уступят свое влияние нетократам.
С другой стороны, нетократический проект глобализации не может провалиться и вознаградит своих участников, самих нетократов, еще большей властью.
Поздний капитализм страдает шизофренией. Он выживает, и выживал всегда благодаря адаптации, но одержим идеей контроля, тотальностью и азартными играми с нулевым риском. Если, к примеру, капитализм откажется от национального государства, это бедет не свидетельством нового мышления в принципе, а просто признанием факта, что наивысший контроль необходимо передать на сверхнациональный, федеральный уровень. Тотальность расширяется, но стремление к контролю и руководству не ослабевает. Соглашение между капитализмом и нетократией касается не только различий в происхождении, стиле жизни и отношении к жизни.
Смена парадигмы фундаментально изменила образ мира. История утрачивает предопределенность направления развития, утопия исчезает. 'Единственно возможный путь развития' уже не единственный; из любой точки исходит бесконечное число нехоженых дорог. Цельность, рационализм и управляемый коллективизм рассыпаются под давлением многообразия виртуального мира.
Волоча за собой консьюмтариат, нетократия занимает место буржуазии.
Капиталистический мир, по определению, имеет экономическую сущность, и выбор, который в нем совершается, в первую очередь, носит экономический характер. Капитализм поощряет только и; ниды деятельности, которые могут быть описаны и измерены экономики ни, Как результат капитализм делает деньги на любом возможном рынке и превращает любой мыслимый ресурс в товар. Эта навязанная эксплуатация была названа австралийским философом и социальным теоретиком Брайаном Массуми 'аддитивностью капитализма'. Государство и рынок едины в своей враждебности по отношению к любой активности за пределами экономического сектора домашней работе, различным формам общественных работ. Эта враждебность объясняет сложное преобразование этой деятельности в контролируемую и налогооблагаемую оплаченную работу.
Поэтому уход родителей за детьми все больше замещается оплачиваемым трудом специалистов по воспитанию детей. Профессионализм распространяется, и нет деятельности, которая была бы слишком npoста, чтобы избежать внимания экспертов. Статус дает не задача, а карьера.
Когда родители присматривают за чужими детьми, вместо своих собственных, их работа облагается налогами и включается в государственную статистику. Налицо экономический рост; родители включены в аппарат производства, их деятельность становится объектом контроля и государственного регулирования в области ухода эй подрастающим поколением, словом, все счастливы. Это типичный пример того, как на поздней стадии капитализма с помощью нескольких простых манипуляций возникает экономический рост. Это теки': показывает, что в результате растет не только прибыльность компаний, но и сходным образом благосостояние государства, демонстрирующего острые симптомы ускоряющейся аддитивности.
Здесь мы говорим об 'экономизме', чьи претензии на гегемонию никогда всерьез не оспаривались.
Капитализм был просто впечатляюще успешен, он работал. Поэтому его идеология стала восприниматься как нечто само собой разумеющееся, возвышающееся над всякой критикой и потому практически невидимое. Появление капитализма под разными именами закамуфлировало его монополию на власть путем постоянного раздувания политических диспутов между партиями, которые все отлично сосуществуют под одним и тем же метаидеологическим зонтом. Но есть причина, по которой капитализм был так успешен. Все потому, что он так удачно соответствовал существовавшим технологическим и общественным предпосылкам.
Нынче, когда предпосылки подвергаются решительным изменениям, все оказалось под вопросом. С прорывом информационного общества прежде неуязвимое положение капитализма оказалось под атакой со всех сторон.
От рабочих требовалась работа по низкой цене. В интересах буржуазии и государства было поддержание зарплаты на как можно Полое низком уровне, в то же время они принимали все меры, чтобы предотвратить выступления протеста и по возможности поддерживать относительное спокойствие на рынке труда. Ключевой момент забастовки.
Предоставляя рабочим право на забастовку мирный протест против низких заработков, буржуазия получила возможность охранять свою монополию на власть. Рабочий класс был эффективно разоружен этим, и в то же время была точно определена та точка, ниже которой уменьшение размера оплаты и ухудшение условий труда могло привести к нежелательным последствиям. Максимальная прибыль достигалась тогда, когда размер заработной платы лишь едва превышал этот критический уровень, и все стороны были довольны.
Революция вновь оказалась отсроченной, и причем за весьма и весьма умеренную плату. Ритуал повторялся из года в год, сопровождаемый большими волнениями.
Вся эта процедура, и вся классическая мифология капитализма снизу доверху пронизана расплывчатым, но от того не менее грандиозным обещанием: буржуазия обязалась использовать производственные успехи для повышения жизненного уровня пролетариата до своего уровня и мирным путем достичь марксистской утопии о бесклассовом обществе. Нет необходимости в бессмысленной и беспощадной революции; рабочему классу нужно просто стиснуть зубы и найти себе применение и он будет щедро вознагражден. Таким образом, под маркой общности интересов буржуазия смогла заключить альянсы с представителями рабочего класса. Возвышение пролетариата стало великим проектом культурного ревизионизма и выполнило свою задачу превосходно: утихомиривая отдельных рабочих и направляя их энергию на повышение собственного благосостояния, избежать массовых выступлений протеста.
Два зайца убиты одним выстрелом: революция отсрочены, а пролетариат, под лозунгом материального благополучия, стал более полезен через усиленное развитие и применение своих способностей.
Наиболее интересным различием между буржуазией в Западной Европе и Северной Америке, с одной стороны, и русской буржуазией, которая предприняла попытку широкомасштабной индустриализации царской империи в середине XIX столетия, с другой, было то, что европейские и американские промышленники обладали достаточным здравым смыслом, чтобы правильно использовать все имеющиеся методы приручения пролетариата, и устанавливали размер оплаты труда на необходимом уровне, а в России подобных инструментов попросту не существовало, так как отсутствовали значительные контакты между разными классами общества. Поэтомуто именно в России с ее крайне поляризованной общественной обстановкой, при которой правящий класс был практически полностью изолирован и самоустранен (по крайней мере, со слов его представителей) от потребностей рабочего класса, оказалось возможным совершить революцию.
Чем дальше промышленное общество уходило от феодализма, тем более гибким и продвинутым становился капиталистический брэнд и менее угроза революции рабочих. Неудивительно поэтому, что как раз самые феодальные и аграрные страны мира, Россия и Китай, испытали на себе всю прелесть революции, как только стала нарастать индустриализация. Разница между ревизионистским и революционным путями развития внутри капиталистической парадигмы прямое следствие того, насколько хорошо правящий класс был осведомлен о нуждах и чаяниях низшего.
Яростной революции нужно было избежать любой ценой. Так что вхождение демократического социализма во власть было напрямую связано со сложными механизмами капиталистического общества. Номинальная власть над государством стала основой компромисса между запросами рабочего класса и интересами элиты. Социалистический ревизионизм идеология, стоящая за этим компромиссом.
Если большинство народа во главе государства, как может революция быть провозглашена во имя людей?
Террор политкорректности сегодня является возмездием меньшинства населения за прежний культ большинства. Так называемые меньшинства образуют шумные альянсы и выступают с требованием прав в форме квот и специальных привилегий. Давление, в основном, оказывается посредством СМИ, и меньшинства, обладающие большими медиавозможностями, чем другие, преуспевают в этой символической борьбе за право контроля над определениями. Результатом становится полное выхолащивание политической культуры: политическая борьба постепенно утрачивает содержание и превращается в театр сражений узкоспециальных групп.
Представительство, основанное на мнениях, система, на которой строится западная демократия, и в соответствии с чем народные избранники представляют своих избирателей, базируясь на сути их убеждений, а не на основе пола или другой характеристики оказалась подменена странной бухгалтерской процедурой: каждый второй женщина, каждый пятый пенсионер, каждый десятый иммигрант, и так далее, ad absurdum. Этот спектакль выглядит вполне естественно для позднекапиталистического общества, в котором политическая власть и пресса рассматриваются не иначе, как выражающие интересы (зачастую мнимые) малых групп. Но в информационной парадигме все это выглядит очень плохим спектаклем.
Если в будущем у консьюмтариата появятся претензии на власть вопреки желанию нетократии, придется искать для этого новые формы.
