Логика равенства
Почему столь превосходная реформа принесла нулевой результат? Как французы никогда не построили бы существующую ныне систему социальной защиты, узнай они сначала, как она организована в других странах, так, несомненно, и авторы данной реформы забыли изучить опыт рейнских стран.
Действительно, существует некий американский аутизм. Для некоторых американцев нет ничего труднее, чем представить себе существование чего-либо более эффективного, чем рыночная экономика, особенно за пределами США.
Логика равенства
В рейнских странах соблюдается принцип относительного равенства. Диапазон доходов в этих странах значительно менее широк, чем в англосаксонских. В целом по статистическим данным средний класс в этих странах более значителен, чем в США, которые, однако, являлись по преимуществу страной среднего класса. Если определить средний класс как некую общность лиц, доход которых приближается к средненациональному, то в США средний класс составляет около 50% населения, тогда как в Германии 75, Швеции 80 и Швейцарии 80%. В Японии анкеты, проводимые в течение тридцати лет, показывают, что 89% японцев считают себя принадлежащими к среднему классу.
Субъективно, но показательно.
Это относительное ограничение неравенства в рейнских странах показывает, что борьба против исключения из общества, против обездоленности и бедности в рейнских странах организована лучше, чем в странах атлантической модели. Например, население Швеции сохранило очень живое воспоминание об ужасной бедности начала века.
В Швеции слово защищенность всегда было и остается национальным императивом. Социальная помощь и борьба с безработицей, первой формой обездоленности, здесь особенно развиты.
Полная занятость это национальная цель, которой обязуются достичь общественные власти; задача полной занятости возложена на Государственное управление вопросами занятости, располагающее для этих целей значительным бюджетом.
В США не существует настоящих государственных учреждений, направленных на борьбу с бедностью. Этим занимаются штаты. Но скромность общественных ресурсов, выделяемых на эти нужды, чаще всего ограничивает возможности проводимой работы. Какими бы активными, благородными и преданными делу они не были, крупные и мощные частные благотворительные ассоциации не в состоянии компенсировать нехватку средств. Развитие индивидуальной и частной благотворительности, а не системы социальных прав, гарантированных государством, характерно для логики чистого капитализма, который захотел восстановить Рейган.
Согласно Этой логике, неравенство не только законно, но является стимулятором оголтелого соперничества, которое в итоге принесет пользу обществу. В начале восьмидесятых, после прихода команды Рейгана в Белый дом, в Америке развернулись нескончаемые дебаты на эту тему.
Упрощенная суть рейга-новской речи заключалась в том, что бедность не является политической проблемой, она не касается государства; это область морали и благотворительности.
Та же идеология, та же терминология присутствует и у госпожи Тэтчер. Эту модель нужно квалифицировать как рейгано-тэтчеровскую; это не случайная грань простой смены экономической политики. Она отюажает возникновение новой морали, созданной богатыми благотворителями и обслуживающей их. Чтобы измерить масштабы перемен, достаточно вспомнить, что до 1975 г. в США больше всего обсуждалась проблема отрицательного подоходного налога, т. е. минимального гарантированного дохода, что выражало идею социального прогресса.
Сегодня, как раз в тот момент, когда Франция только что установила минимальный гарантированный доход, эта идея в США кажется столь странной, что еще немного, и само выражение социальный прогресс начнут воспринимать как противоречие в понятиях.
Философское узаконивание неравенства теоретиками экономики предложения, такими как Джордж Джильдер, связано с очень давними высказываниями. В середине XIX века Дановер объяснял, что для общей гармонии необходим ад нищеты, так как он заставляет людей хорошо себя вести и много работать. Ту же самую идею выражает и Джильдер, когда он пишет: Облагать богатых большим налогом значит ослабить инвестиции; параллельно этому, давать больше беднякам значит уменьшить их стимул к работе.
Подобные меры только уменьшат производительность. (.Richesse et Ра-uvreti, французский перевод Albin Michel, 1981).
Подобная аргументация послужила оправданием урезания социальных программ, что объясняет появление вновь нищих с сумой (см. гл. 2).
Она оправдала также всякого рода дерегулирования, приведшие к ослаблению защиты работающих по найму, с целью придать больше динамизма предприятиям и, как уверяют, улучшить условия работы. Рик-кардо Петрелла, руководитель программы БЭС, отзываясь о приведенной выше аргументации, резюмировал: Отмена социальных льгот для работающих по найму законна, так как это благоприятствует общему улучшению условий труда благодаря повышению конкурентоспособности предприятий страны (Le Monde diplomatique, январь 1991).
В ФРГ отношение общества к бедности радикально противоположно. Немного утрируя, можно было бы сказать, что нищета почти запрещена федеральным законом о социальной помощи. Согласно этому закону, общество должно обеспечить неимущим жилье, пищу, уход и насущное потребление. Расходы на социальную помощь в связи с этим достигают 28 миллиардов DM.
Кроме того, существует фиксированный минимальный доход в 1 200 DM в месяц. Корреспондент Le Monde в Бонне Люк Розенцвейг заметил по поводу нищеты в Германии: Сегодня 3.3 млн. людей, т. е. 5% населения, получают пособия в учреждениях социальной защиты.
Однако эта статистически установленная бедность мало заметна в стране, где прежде всего поражает достаток подавляющего большинства населения. Нищий это исчезающий тип на улицах больших городов Германии, за исключением каких-нибудь „панков" из Берлина или Гамбурга, которые просят милостыню скорее из спортивного интереса, чем из жизненной необходимости (Le Monde, 7 августа 1990).
Укажем на малоизвестный парадокс, который отмечает та же газета: с увеличением числа разводов и внебрачных детей бедность в Германии сегодня прежде всего имеет женское лицо. Таким образом, ?5% матерей, в одиночку воспитывающих ребенка (их число постоянно растет), имеют доход, близкий к порогу бедности.
В Швеции политика оплаты труда называется политикой солидарности. Она имеет двойную цель: обеспечить некоторое социальное равенство и ограничить дифференциацию зарплат в различных областях деятельности.
Характерное для рейнской модели сужение диапазона доходов еще усиливается налоговой системой, обеспечивающей лучшее перераспределение. Приведем единственный, но имеющий значение показателя, параметр: максимальная доля налогов значительно выше во Франции (57%), в Швеции (где она достигает 72%), в Германии, Японии (где она превышает 55%), чем в Великобритании (40%) или в США (33%).
В эти данные не включен еще налог на капитал, существующий в рейнских странах включая Швейцарию.
Здесь я задерживаюсь на мгновение, внезапно поняв, что только что пропустил странное несоответствие, не дал ли я понять, что максимальная доля налогообложения 55% может быть предпочтительней, чем 33% ? Какой навязчивый рей-нофильский архаизм!
Неравенство в рейнских странах не только меньше, чем где-либо, оно к тому же и лучше принимается обществом, так как неразрывно связано с традициями работы по найму, где зарплата зависит от стажа и квалификации. В любом японском банке молодой специалист, окончивший один из лучших университетов, единственный в своем офисе говорящий по-английски, должен ждать лет пятнадцать, чтобы стать его начальником, и еще пятнадцать лет, чтобы достичь поста директора. В немецких и швейцарских предприятиях иерархия квалификаций довольно жестко определяет иерархию постов и вознаграждений.
Относительное неравенство доходов легитимизируется, и по этому вопросу также достигнуто согласие.
Зов мечты и груз История
Рейнская модель в какой-то мере жестче неоамериканской. Социальное продвижение здесь медленнее, индивидуальный успех не так блестящ.
Но является ли это недостатком или преимуществом?
Америка была и остается страной мечты. Поклажа иммигрантов, приезжающих со всего света и высаживающихся на Эллис Айланд, преддверии американского эльдорадо, состояла в основном из грез (и бед). Мечты о новой жизни, о свободе и счастье, яростная воля к достижению успеха неотъемлемая часть американской мечты.
Сегодня каждый американец числит среди своих предков иммигранта, прибывшего из Ирландии, Польши или Италии, познавшего трудности, нищету и тяжелый труд, из которых он с успехом вырвался.
Америка не только страна мечты, она также страна человека, всем обязанного самому себе (self-made man), для которого теоретически никакой успех не является недоступным. Как каждый наполеоновский солдат носил маршальский жезл в своей солдатской сумке, так каждый американец может надеяться найти в конце пути свой первый миллион долларов или даже войти однажды в Белый дом.
Одним словом, социальная подвижность в США не только сильнее, чем где-либо, но сама происходит из мифа, лежащего в основе истории Америки.
Американское общество, состоящее из последовательно прибывающих эмигрантов, в основе своей демократическое. Европейские или японские аристократические ценности здесь не котируются или котируются невысоко. Здесь не существует веками сложившегося устойчивого деления общества на слои, передающегося из поколения в поколение. К числу этнической аристократии относятся белые протестанты англосаксонского происхождения (WASP White Anglo-Saxon Protestants), которые пользуются определенными преимуществами.
Но они постепенно ослабевают, и другие категории эмигрантов (ирландцы, евреи, итальянцы, поляки, венгры или испаноязычные) постепенно догнали или догоняют англосаксов.
Однако этот принцип плавильного котла (melting pot), в котором выплавилась Америка, имеет свои пределы, он уже относится к прошлому (см. гл. 2), и все же способность американского общества к абсорбции и интеграции остается бесконечно выше, чем в рейнских странах (включая и Японию).
Социальной мобильности благоприятствует возможность быстрого обогащения, свойственная Америке. С этой точки зрения главенствующая роль денег является преимуществом. Будучи основным эталоном ценностей, они представляют социальный критерий, грубый, но простой и действенный. Мелкий торговец гамбургерами может стать еще одним Рокфеллером...
Баснословные состояния, нажитые благодаря спекуляции в восьмидесятые годы, соответствовали во многих случаях рекордной социальной мобильности!
В Германии, как и в Японии, где демографический рост идет по нисходящей, иммиграционная политика потерпела неудачу. В федеральной Германии иностранцы составляют 7.6% населения (4.6 миллиона человек), но они не ассимилировались. Об этом говорит сам язык: работников-иммиг-рантов называют Gastarbeiter приглашенными работниками. Турки, составляющие значительное меньшинство, 1.5 миллиона, создали своим присутствием неразрешимые проблемы.
К тому же смешанные браки, являющиеся показателем интеграции, очень редки в Германии. Историк и демограф Эммануэль Тодд подчеркивает эту особую сопротивляемость немецкого общества любой идее интеграции: Юридические и социальные механизмы приводят к созданию на немецкой земле класса иностранцев, что является современным аналогом статусов прежнего режима... Если кодекс национальности и нравы в Германии не изменятся, то страна вновь обретет свою структуру традиционного порядка.
Процесс сглаживания различий в немецком обществе, смешения классов, мучительно осуществляемый во время Второй мировой войны, не продлится и нескольких десятилетий (L'Invention de VEu-rope. Ed. de Seuil.
1990).
Добавим, что настроения ксенофобии усиливаются среди крайне правых в Германии и что приток беженцев в Восточную Германию (особенно из Польши) усилил напряженность в обществе.
В Японии иммигранты, прибывшие из соседних азиатских стран (Южной Кореи, Филиппин, Китая), занимают самое низкое положение. В Швейцарии эмиграция всегда строго контролировалась, несмотря на то что число эмигрантов составляет 1.5 миллиона при коренном населении в в. 5 миллионов. Швейцария строго ограничивает возможности иммигрантов закрепиться в стране, не колеблясь отправляет их домой и содержит большое количество пограничных постов.
Даже Швеция, где иммигранты немногочисленны, не смогла решить связанные с иммиграцией проблемы.
Великобритания занимает промежуточное положение. Очень открытая вначале, она проводит политику индивидуализма, которая разрешает смешанные, довольно многочисленные, браки и проживание на ее территории значительных групп африканского, антильского, пакистанского или индийского происхождения, члены которых имеют британское гражданство. В отличие от Германии Великобритания охотно предоставляет возможность натурализации.
Эммануэль Тодд замечает также: Кажется, что в Великобритании мы присутствуем в большей мере, чем во Франции, при создании этнических гетто, замкнутых внутри себя общин антильского, мусульманского или индийского происхождения... Британская практика как будто вновь обрела черты разделения немецкого типа.
В целом отметим, что личное обогащение не так легко достигается в рейнских странах, как в англосаксонских. Впрочем, и биржа предлагает здесь меньше возможностей, и спекуляция недвижимостью остается ограниченной (кроме Японии). Страны рейнской модели менее гибки в социальном плане. Достигнутое положение прочно, а эволюция замедленна. Общество меньше подвергается резким переменам и внешним влияниям.
Слабость это или сила? Что предпочтительнее, стабильность полузакрытых обществ или нестабильность открытых?
В зависимости от ответа на этот вопрос каждый вступает в тот или иной из двух лагерей битвы капитализма против капитализма.
Битва по поводу обязательных отчислений
Как мы уже отмечали, расходы на здравоохранение составляют 11% валового внутреннего продукта в США и 7% в Великобритании. Но эти две цифры несопоставимы.
Действительно, расходы на здравоохранение в США в основном частные, а в Великобритании общественные; Маргарет Тэтчер не удалось приватизировать общественную систему здравоохранения.
С общеэкономической точки зрения, в США расходы системы здравоохранения не имеют значения, поскольку финансируются потребителями. Нет никакой проблемы в том, чего люди покупают больше: здоровья, путешествий, одежды или мебели.
Напротив, британская система, будучи в основном общественной (французская система здравоохранения тоже в большой степени является таковой), должна финансироваться за счет обязательных отчислений, составляющих часть общих расходов страны, и ложится грузом на национальную конкурентоспособность.
Именно исходя из этого анализа в начале восьмидесятых разгорелась битва по поводу обязательных отчислений, которая еще далеко не закончилась.
Атака началась с рейгано-тэтчеровской стороны, обязательные отчисления обвинялись во всех бедах; их обвиняли в том, что они ложатся тяжелым бременем на предприятия, лишают людей стимула к проявлению личных усилий, ослабляют конкурентоспособность компаний и национальных экономик. В эпоху европессимизма обязательные отчисления, которые в странах ЕЭС были выше, чем в США, были представлены как непосильный груз, под которым сгибалась Европа и который мешал ей сражаться на равных на беспощадном ринге международной торговли.
Сегодня, несмотря на слабое уменьшение обязательных отчислений, общая тенденция вернулась к еврооптимизму.
Нужен ли суд над обязательными отчислениями? Разве не показывают экономические успехи рейнских стран в соединении с их социальными достижениями, что проблема сложна и что недостаточно утверждать, будто чем меньше налогообложение в стране, тем больше процветает ее экономика?
Наряду с уровнем обязательных отчислений нужно учитывать их структуру.
Напомним исходные характеристики проблемы. Обязательными отчислениями являются налоги, сборы, общественные взносы, идущие на финансирование коллективных расходов.
С конца Второй мировой войны, по мере того как в Европе устанавливался тип государства всеобщего защитника, которое как бы играло роль Провидения, обязательные отчисления выросли в значительных масштабах. Необходимо было финансировать возросшее вмешательство государства в растущее расширение социальной защиты. Этот рост был настолько быстрым и значительным, что некоторые экономи-
Рис. 10. Обязательные отчисления в широком смысле (включая займы) в % валового внутреннего продукта (по данным ОЭСР)
сты, например Вагнер, предвидели, что при таком темпе роста общественных расходов и общественных поступлений эти последние станут превышать национальное богатство. Это означало, что тяжесть общественных административных органов, давящая на экономику, была обречена на бесконечный рост до 100%.
Прогнозировалась ползучая коллективизация...
В ответ на возможность такого развития, которое, казалось, выводило, по выражению Фридриха фон Хайека, на дорогу рабства, либеральные экономисты никогда не переставали критиковать излишний груз обязательных отчислений, которые могут дать результат, обратный ожидаемому. Например, всем известна знаменитая кривая американского экономиста Лаффера, показывающая, что налоговый доход снижается за пределами определенной налоговой ставки.
Говорят, что слишком большой налог убивает налог. Под этим подразумевают, что при излишне высоких налогах у налогоплательщиков пропадает стимул работать больше, поскольку дополнительные доходы у них конфискуют.
На основе этой критики развилось целое экономическое течение, оказывавшее в восьмидесятые годы всерастущее политическое влияние, что привело к проведению многочисленных налоговых реформ. Великобритания и Соединенные Штаты резко сократили налоговые ставки на доходы и на компании. Франция начала сдерживать, а затем и сокращать обязательные отчисления.
В Швеции, Германии, Нидерландах либеральные правительства также занялись осуществлением подобных реформ.
Аргументация, направленная против обязательных отчислений, содержала большую долю истины, особенно для стран Европы, отмеченных социал-демократией. Действительно, уровень отчислений в Швеции и Великобритании стал так высок, что он опасно давил на экономику и общество в целом. Мы помним, что некоторые англичане или шведы из числа наиболее динамичных и творческих, как например режиссер Ингмар Бергман, предпочли покинуть родину.
Отчисления были не только слишком высоки, они породили настоящую налоговую инквизицию, почти полицейский налоговый режим, создавая в стране тяжелую атмосферу подозрительности. Кроме того, собственно налоговый аппарат грозил стать сложной бюрократической машиной, дорогой и неэффективной, что сказывалось на КПД самого налога, и деньги налогоплательщиков отчасти растрачивались впустую.
В то же время очевидно, что слишком высокие налоги наносят вред конкурентоспособности предприятий в момент, когда международная конкуренция становится жестче. Как некоторые налогоплательщики покидают свою страну, так и некоторые предприятия (например, текстильные и электронные) прибегают к делокализации части своих активов, чтобы найти за пределами национальных границ более приемлемые фискальные и социальные условия.
Таким образом, критика обязательных отчислений частично оправданна, но авторы этой критики зашли слишком далеко. Экономическая библия восьмидесятых годов сочла чуть ли не делом дьявола обязательные отчисления, возложив на них ответственность за все экономические трудности.
Она сосредоточилась, как на навязчивой идее, на их уровне; при этом проводимый анализ был довольно близорук. Устанавливать механическую связь между уровнем обязательных отчислений и эффективностью какой-либо экономики неверно. Чтобы убедиться в этом, достаточно поразмыслить над некоторыми цифрами.
В США уровень обязательных отчислений составляет 30% валового внутреннего продукта по сравнению с 44 во Франции, 40 в Германии и 52% в Швеции.
Япония стоит особняком, ее показатель по обязательным отчислениям составляет 29%, и в этом отношении она ближе к США, но если Японию приводят в пример сторонники либеральной экономики, то это невпопад и по трем причинам:
1) при сходной демографической структуре, т. е. при той же пропорции пожилых людей, этот показатель достиг бы 32%;
2) большая часть пенсий не входит в эту цифру, так как они выплачиваются не общественными органами, а из частных фондов, не входящих в расчет обязательных отчислений;
3) наконец, даже в Японии уровень обязательных отчислений в течение двадцати лет постоянно растет.
Франция стала стрекозой
Вышеприведенные цифры показывают, что экономические показатели Германии хорошо сочетаются с высокими коэффициентами отчислений. И наоборот, послабление налогового бремени и урезание социальных расходов в США не затормозили экономический упадок и даже не повысили конкурентоспособность США по отношению к Японии. Отныне никто в Америке не может возлагать на профсоюзы, администрации или ложных безработных ответственность за упадок. Американские трудящиеся, стоявшие когда-то в авангарде социального прогресса, сегодня находятся в худшем положении, чем большинство их европейских собратьев. Если США станут страной третьего мира, то отчет они должны потребовать с гиперлиберализации экономики.
Америка страйа, от* носящаяся без комплексов к деньгам, и она гордится этим, но именно по этой причине она начинает комплексовать по поводу своей конкурентоспособности. Кроме того, Америка брутальное общество, относящееся без комплексов к людям, и именно это начинает ей дорого стоить.
Как объяснить это видимое противоречие? Сегодня оно уже может быть объяснено только одним: не так важен уровень обязательных отчислений, как их структура. Важно знать не только сколько платят, но и кто и как платит.
С этой точки зрения поражает глубокое сходство между европейскими странами, сближающее их с рейнской моделью и противопоставляющее англосаксонской.
Например, в рейнских странах отчисления на социальную защиту составляют более 35% от всей суммы отчислений, а в США соответствующий показатель только 28%. Кроме того, налоги на социальные нужды, взимаемые с зарплат (в противоположность налогообложению предприятий), в рейнских странах значительно весомее (около 40%), чем в англосаксонских (25%). Следовательно, в рейнских странах чистая зарплата, получаемая работниками, ниже, чем в странах, придерживающихся англосаксонской модели.
Это означает, что существует фундамент солидарности в пользу менее благополучных людей, который финансируется коллективно, путем отчисления со всех зарплат. Разве это не справедливо?
Следовательно, наличие развитой социальной системы, влекущей за собой дорогостоящие обязательства, не является неизбежным препятствием для развития экономики. Можно даже сказать, что иногда происходит противоположное.
Эко-номика может извлечь из этого конкретную прибыль. Общественные поступления, как это имеет место в Германии, могут служить для финансирования программ, направленных на повышение экономической эффективности программ образования, научных исследований, модернизации инфраструктуры, и т. д. Существует также множество невидимых общественных расходов (дороги, почты, телефоны, железные дороги, порты и т. д.), которые прямо или косвенно приносят пользу предприятиям, но слишком редко учитываются, за исключением тех случаев, когда, как это имело место в США, развал общественных служб наносит ущерб предприятиям.
В связи с этим можно быть уверенным, что англосаксонский капитализм скоро станет полем битвы по поводу обязательных отчислений, в особенности это касается Великобритании и США, которые не смогут избежать нового повышения налогов.
Существует еще страна, где также развернется битва, но в обратном направлении. Это Франция.
Среди сходных по своим показателям стран Франция во многом является страной, где обязательные отчисления особенно высоки (44.6% по сравнению с 40% в Германии и Великобритании). Кроме того, если Французское правительство упорядочит свой бюджет, то социальные расходы на здравоохранение и обязательные пенсии начнут быстро скользить вниз. Французское правительство может быть довольно тем, что полностью выплатило свой внешний долг и строго ограничило долг внутренний.
Но не создав резервов на финансирование, французские предприятия накопили долг (вне баланса) порядка 10 ООО миллиардов франков, сумму, приблизительно равную валовому внутреннему продукту за два года, т. е. еще около 200 000 франков на человека, что составляет обязательство по отношению к будущим пенсионерам, чьи пенсии должны финансироваться за счет обязательных взносов, груз которых будет все больше ослаблять конкурентоспособность французских предприятий.
