Направление совокупности человеческого развития
После того, как этими предварительными соображениями мы достаточно определили необходимое направление совокупности человеческого развития, мы должны теперь рассмотреть эту эволюцию в отношении ее основной и общей скорости, независимо от тех или иных различий, какие могут зависеть от климата или даже от расы.
„Если ограничиться в этом отношении одними только универсальными причинами, то с самого начала будет ясно, что эта скорость должна, по существу, определяться совместным влиянием главных естественных условий, которые,, с одной стороны, относятся к человеческому организму, а с другой сторонык среде, в которой он развивается. Но, именно неизменяемость этих различных основных условий, полная невозможность прервать или ограничить их господство не дают возможности, точно рассчитать их относительное значение.
.Социологический анализ по природе своей может в этом отношении правильно определить лишь чисто .побочные общие условия на основе заметных изменений, которым они самопроизвольно должны подвергаться.
Среди этих вторичных, но длительно действующих сил, которые сообща определяют естественную скорость человеческого развития, можно прежде всего привести, следуя Жоржу Дюруа, постоянное, впрочем, сильно преувеличенное и даже неправильно оцениваемое этим остроумным философом, влияние скуки. Как и всякое другое живое -существо, и человек не может быть счастлив без достаточно полного применения своих различных способностей.
„Большая трудность, которую он должен находить в осуществлении связанного с особым превосходством его природы развития, по необходимости подчиняет его в большей степени, чем другие живые существа, тому удивительному состоянию давящей скуки, которое указывает как на фактическую наличность способностей, так и на недостаточное их применение. Это состояние должно было бы в действительности быть одинаково несовместимым как с совершенной бездеятельностью, из которой не могла бы произойти какая-либо принудительная тенденция, так и с идеальной жизненной силой, которая по природе была бы способна к неустанной работе.
Такая, одновременно интеллектуальная и моральная наклонность, которая, как мы ежедневно видим, побуждает всех, хоть сколько-нибудь энергичных людей к такому множеству напряжений, несомненно должна была мощно содействовать ускорению нашего самопроизвольного развития на заре человечества, благодаря сильному беспокойству, которое она пробуждает, будь то ради жадных поисков новых источников возбуждения, будь то с целью более интенсивного развития нашей собственной непосредственной деятельности. Равным образом, это вторичное влияние могло ясно проявиться лишь при социальных отношениях, которые уже достаточно далеко продвинулись вперед, чтобы сделать чувствительной столь слабую первоначально потребность проявить самые значительные способности нашей природы, которые непременно являются также и наименее энергичными.
„Во-вторых, я должен указать здесь на среднюю продолжительность человеческой жизни, как на нечто такое, что, быть может, еще глубже влияет на эту скорость, чем какой- либо другой элемент, поддающийся оценке. В принципе не следует скрывать от себя, что наш социальный прогресс, главным образом, основан на смерти; это значит, что последовательные шаги человечества непременно предполагают постоянное, достаточно быстрое обновление действующих сил общего движения, которое, будучи обычно почти незаметным в процессе каждой индивидуальной жизни, действительно бросается в глаза лишь при переходе от одного поколения к другому. В этом отношении социальный организм не менее повелительно подчиняется тому же основному условию, что и индивидуальный организм, где по прошествии определенного времени различные главные составные части, неизбежно ставшие вследствие жизненных явлений совершенно неприспособленными к .продолжению общей работы с другими частями, должны мало-помалу замещаться новыми элементами. Чтобы правильно оценить эту социальную необходимость, было бы излишне прибегать к химерическому предположению неограниченной продолжительности человеческой жизни, каковая, очевидно, привела бы к почти полному прекращению прогрессивного движения.
Было бы, может быть, достаточно, не доходя до этих крайних пределов, представить себе, что фактическая продолжительность жизни увеличилась в десять раз, вообразив при этом, что ее раз личные естественные периоды сохранили те же самые соответственные пропорции. Если бы во всем остальном ничего не изменилось в основном строении человеческого мозга, то, как мне кажется, подобная гипотеза привела бы к неизбежному, хотя и неподдающемуся исчислению, замедлению нашего социального развития. Ибо тогда неизбежная и постоянная борьба, которая сама собой завязывается между социальным стремлением к сохранению обычной характерной чертой старости и жаждой нового, этим постоянным атрибутом молодости, существенно изменилось бы в пользу первого элемента этого необходимого антагонизма.
Вследствие исключительного несовершенства нашей моральной природы, именно те, кто в своем зрелом возрасте самым энергичным образом способствовали всеобщим успехам человеческого духа или общества, не могут слишком долго сохранять свое заслуженное преимущественное положение без того, чтобы невольно не противиться более или менее враждебно позднейшему развитию, в котором они уже не могли бы участвовать достойным образом. Но если, с одной стороны, нельзя сомневаться, что слишком долгая продолжительность человеческой жизни неизбежно стремится замедлить наше социальное развитие, то, с другой стороны, не менее неоспоримо, что слишком короткое существование, по другим причинам, представляет не менее существенное препятствие для всеобщего прогресса, предоставляя, наоборот, слишком большое господство жажде новаторства. Неизбежное сопротивление, оказываемое самопроизвольно этому новаторству упорным консервативным стремлением старости, в действительности одно только может заставить чувство усовершенствования подчинить те или иные свои усилия совокупности прежних достижений.
Без этой, весьма важной узды паша слабая природа была бы, наверное, слишком склонна довольствоваться, по большей части, лишь начинаниями и неоконченными планами, которые отнюдь не могли бы способствовать основательному и устойчивому прогрессу; так, действительно, сильно выражено наше непроизвольное отвращение к тяжкому постоянству трудов, которого неизбежно требует каждая истинная зрелость каких-либо наших планов. „Наконец, нам следует указать среди общих причин, которые модифицируют существенную скорость нашего социального развития, на естественный рост человеческого населения, который, главным образом, способствует ускорению этого великого движения. Этот рост всегда справедливо рассматривался, как самый ясный симптом постепенного улучшения человеческого положения, и, несомненно, это неопровержимо, если рассматривать рост населения во всей совокупности нашего рода, или, по крайней мере, у всех до известной степени действительно солидарных между собой наций. Но тут отнюдь не идет речь о подобных соображениях, ныне совершенно бесспорных, несмотря на преувеличенную и даже извращенную критику наших политико-экономов; кроме того, они не относятся к предмету нашего нынешнего исследования. Мне надо теперь лишь указать на прогрессирующее уплотнение нашего рода, как на конечный всеобщий элемент, который играет роль при регулировании фактической скорости социального движения.
Прежде всего, можно легко убедиться в том, что это влияние, особенно вначале, всегда много содействует все большему разделению единого человеческого труда, что, конечно, несовместимо с слишком малым числом работников. Кроме того, подобное уплотнение, благодаря более интимному и менее известному, хотя и более существенному свойству, непосредственно и весьма энергично поощряет более быстрое развитие социальной эволюции; оно либо побуждает отдельных лиц решаться на новые напряжения, чтобы более утонченными способами обеспечить себе существование, которое иначе было бы этим путем затруднительное, либо заставляет общество с более упорной и сосредоточенной энергией реагировать, чтобы оказать достаточное сопротивление более мощному развитию стремлений к обособлению.
В обоих случаях мы видим, что дело идет не об абсолютном повышении числа индивидов, но об их более интенсивном скоплении на данном пространстве, соответственно особой формуле, которой я пользовался и которая вполне применима к крупным населенным центрам, где фактически должны были постоянно начинаться главные успехи человечества. Создавая новые потребности и новые затруднения это скопление развивает также самопроизвольно новые средства не только по отношению к прогрессу, но даже в пользу порядка, нейтрализуя все больше и больше различные психические неравенства и, наоборот, предоставляя растущее влияние интеллектуальным и моральным силам, которые в каждом слишком ограниченном населении по необходимости задерживаются в своем первоначальном подчиненном положении. Таково, в общих чертах, фактическое влияние подобного постоянного уплотнения, если не обращать сперва внимания на действительную продолжительность его образования. Если же рассматривать теперь это уплотнение также в связи с большей или меньшей скоростью этого процесса, то легко будет открыть тут новую причину для всеобщего ускорения социального движения, в виду настоящего переворота, который должен испытать решительный антагонизм между стремлением к сохранению и жаждой новизны, при чем последняя, очевидно,, должна значительно возрасти в своей энергии.
В этом смысле социологическое влияние более быстрого увеличения населения, по природе своей, должно быть вполне аналогично тому, которое мы только что установили в отношении продолжительности человеческой жизни; ибо не имеет большого значения, зависит ли частое обновление индивидов от более короткой продолжительности жизни одних или от более быстрого размножения, других. Таким образом, тут нет никакой необходимости в новом исследовании для характеристики естественной тенденции этого постепенного уменьшения периода удвоения населения все более ускорять социальную эволюцию, давая новый толчок жажде улучшения. Все же, . в заключение этих кратких замечаний, следует, как и в предшествующем случае, не забыть указать, что если это уплотнение и эта быстрота когда-нибудь перейдут за известную определенную степень, то они неизбежно перестанут способствовать подобному ускорению, и, напротив, сами собой создадут для него огромные препятствия.
Можно представить себе достаточное переуплотнение, чтобы создать непреодолимые трудности для сохранения человеческого существования, к каким бы ухищрениям ни прибегали, чтобы избежать его последствий; что же касается быстроты размножения, то несомненно, ее чрезмерность решительно препятствует необходимой устойчивости социальных учреждений, так что она равнозначуща существенному уменьшению продолжительности нашей жизни. Но в действительности, фактическое движение человеческого населения до сих пор всегда, даже при благоприятных условиях, вопреки неразумным преувеличениям Мальтуса, далеко отставало от естественных границ.
„Только наши потомки, и к тому же, в слишком отдаленном будущем, чтобы это могло теперь внушать какую-либо разумную тревогу, должны будут серьезно беспокоиться по поводу этой самопроизвольной двойной тенденции, которой впоследствии, в виду незначительности нашей планеты и неизбежной ограниченности совокупности человеческих ресурсов, придется приобрести исключительное значение,.' когда человечество, достигнув приблизительно десятикратных размеров по сравнению с настоящим состоянием, будет повсюду столь же уплотнено, как теперь в Западной Европе. К этому неизбежному моменту времени более совершенное развитие человеческой природы и более точное знание истинных законов социальной эволюции, несомненно, создадут новые средства различного рода, чтобы можно было с успехом противостоять подобным причинам уничтожения; об этих средствах мы не можем иметь ни малейшего представления, но вследствие этого нам отнюдь не следует заниматься тут исследованием того, будет ли в этом отношении достаточная общая компенсация.
„Несмотря на неизбежную солидарность, которая, согласно выставленным уже принципам, постоянно господствует среди различных элементов социальной эволюции, все же необходимо также', чтобы среди ее непрерывных взаимодействий один из этих общих видов прогресса самопроизвольно получил верх, так чтобы он обычно давал всем другим необходимый первоначальный толчок, хоть впоследствии сам он, с своей стороны, должен, благодаря собственной эволюции, получить новый стимул. Здесь достаточно будет непосредственно выделить этот превалирующий элемент, рассмотрение которого должно руководить всем нашим динамическим толкованием, не занимаясь подробно специальным подчинением ему других или отношением их между собой, ибо это подчинение достаточно ясно обнаружится в естественном проведении подобной работы. При таком ограничении определение не представит никаких серьезных затруднений, ибо достаточно выделить социальный элемент, развитие которого могло бы быть наилучшим образом понято, не касаясь всех других, несмотря на их необходимую универсальную связь.
На основе этого, вдвойне решающего характера нельзя медлить поставить на первую очередь интеллектуальную эволюцию, как неизбежно господствующий принцип всей эволюции человечества.
„Хотя наш слабый ум при этом, несомненно и необходимо, нуждается в первом толчке и в постоянном возбудителе, что производится желаниями, страстями и чувствами, все же он является для них необходимым руководителем, который всегда должен был направлять весь человеческий прогресс. Лишь таким путем и благодаря все более ярко выраженному влиянию ума на общее поведение людей и общества, последовательный ход развития человечества мог, действительно, приобрести эти характерные черты прочной закономерности и длительной устойчивости, которые так глубоко отличают человеческий род от смутного, несвязанного и бесплодного развития высших пород животных, хотя наши инстинкты, наши страсти и даже наши примитивные чувства имеются в главных своих чертах у многих из них, и во многих важных отношениях даже более резко у них выражены.
„Таким образом, мы должны при всяком изучении человечества избрать или, вернее, сохранить в качестве естественного и постоянного руководителя всеобщую историю человеческого духа. При этой интеллектуальной истории мы должны, главным образом, заняться рассмотрением самых общих и самых абстрактных идей, требующих более специального участия наших самых выдающихся умственных способностей, органы которых соответствуют передней части лобной области.
Таким образом, при рациональном порядке нашего исторического анализа неизбежно должна итти впереди последовательная оценка основной системы человеческих воззрений в отношении совокупности явлений, короче говоря, всеобщая история философии, каков бы ни был ее фактический характер: теологический, метафизический или позитивный. Ни одна другая существенная отрасль истории духа, даже история изящных искусств (включая поэзию), несмотря на свое исключительное значение, не могла бы без серьезных опасностей послужить этой необходимой цели, ибо способности выражения, которые более тесно связаны с способностями чувства и органы которых фактически, в собственном смысле, приближаются к средней части мозга, всегда, даже не исключая эпох их величайшего действительного влияния, в фактической экономии социального движения должны были подчиняться способностям непосредственной концепции.
Единственный, связанный с подобным выбором научный недостаток заключается в том, что он вызывает склонность упускать из виду то там, то здесь в ходе исторических операций основную солидарность всех главных составных частей человеческого развития; но эта гибельная тенденция таким же образом проявилась бы и при всяком ином аналогичном выборе.
„Охарактеризовав таким образом сперва общее направление, затем существенную скорость и, наконец, необходимый порядок совокупности человеческой эволюции, мы можем теперь перейти, без всякого иного введения, к настоящему исследованию основной идеи социальной динамики, рассмотрев прежде всего, соответственно прежним соображениям, свойственные неизбежному прогрессу человеческого духа естественные законы. Мне кажется, что истинный научный принцип такой теории заключается всецело в том великом философском законе, который я открыл в 1822 году, о постоянной и необходимой последовательности трех общих состояний: одного, первоначально теологического, затем метафизического и, наконец, позитивного; в каждой науке наш ум проходит последовательно через эти три стадии.
„Неизбежная необходимость подобной интеллектуальной эволюции должна, в качестве первого элементарного принципа, невольно перенести первоначальную тенденцию человека, глубочайшее сознание его собственной природы, на всеобъемлющее основное объяснение всех любых явлений.
„Одной лишь этой философии удалось, при помощи ее удивительной, характерной самопроизвольности, фактически освободить человеческий дух от той дилеммы, в которой он сперва, казалось, безвозвратно завяз, между двумя противоположными, равно повелительными необходимостями: сначала „наблюдать, чтобы дойти до правильных представлений, и сперва придумать какие-либо теории, чтобы иметь возможность с успехом предпринять систематическое наблюдение. Этот злосчастный логический антагонизм, очевидно, не мог допустить никакого другого решения, кроме естественно обусловленного неизбежным первоначальным развитием теологической философии; последняя приравнивала всевозможные явления к человеческим поступкам или непосредственно, соответственно первоначальной фикции, которая наделяет каждое тело жизнью, более или менее сходною с нашей, или впоследствии косвенно, в соответствии с более устойчивой и более плодотворной гипотезой, которая ставит над всем видимым миром обычно невидимый, населенный более или менее общими сверхчеловеческими силами мир; его суверенное воздействие постоянно вызывает все наблюдаемые явления, модифицируя по своему желанию материю, обреченную без него на полную бездеятельность. В этом, втором состоянии, более знакомом нам и более близком к нашим идеям, хоть оно никогда не могло быть первоначальным, .теологическая философия дает, прежде всего, плодотворнейшие и обширнейшие вспомогательные средства для удовлетворения зарождающихся потребностей ума, который теперь склонен дать полную волю самым обманчивым объяснениям.
При каждом новом затруднении, которое может нам доставить зрелище природы, фактически достаточно противопоставить ему либо представление нового Желания при соответствующей идеальной силе, либо, в крайнем случае, малоценное создание новой силы. Как бы ложны ни казались нам теперь эти ребяческие умозрения, не следует забывать, что всегда и везде только они могли вырвать человеческий гений из его первоначального оцепенения, доставляя его постоянной деятельности единственную самопроизвольную пищу, которая только и могла сперва существовать.
„К этим различным, чисто интеллектуальным причинам присоединяются не менее самопроизвольно моральные и, прежде всего, социальные, которые сами по себе сделали бы подобную необходимость неоспоримой. С первой точки зрения, теологическая философия характеризуется вначале тем счастливым свойством, что она одна лишь могла тогда внушить человеку достаточно сильное доверие, наполняя его глубоким сознанием универсального превосходства в отношении общего его положения и его конечного могущества, что, несмотря на его химерическое преувеличение, долгое
время было необходимо для постепенного развития нашего фактического поведения.
„Высокое социальное назначение теологической философии должно получить правильную оценку с двух главных точек зрения: во-первых, поскольку она вначале указала руководящие принципы организации общества, а затем потому, что она дала возможность длительного существования класса мыслителей. С первой точки зрения, необходимо признать, что образование всякого действительного общества, способного к устойчивому и длительному существованию, неизбежно предполагает непрерывное и преимущественное влияние некоторой предварительной системы общих воззрений, которая в состоянии достаточное время держать в узде бурное естественное развитие индивидуальных различий в мнениях. Поскольку такое требование остается неоспоримым даже при самых развитых социальных отношениях, где столько непроизвольных, внутренних и внешних причин действуют сообща с огромной энергией, чтобы крепко связать индивида с обществом, постольку было бы с тем большим правом невозможно избегнуть этого требования вначале, когда семьи так еще слабо связаны между собой немногими, столь же прочными, как и несовершенными, отношениями.
Какую бы социальную мощь ни приписывать общности интересов и даже симпатии чувств, этой общности и этой симпатии отнюдь недостаточно для основания самого маленького устойчивого общества, если интеллектуальная общность, пришедшая путем единодушного согласия к известным основным положениям, не будет тут правильным образом содействовать предупреждению "ли устранению неизбежных обычных разногласий.
„Помимо этой важной социальной задачи, первоначальный перевес теологической философии над другой общей точкой зрения был политически неизбежен для интеллектуального развития человечества, поскольку только эта философия могла создать в недрах общества особый класс, посвятивший себя регулярной научной деятельности. Эта вторая точка зрения, не будучи по природе своей столь же решающего характера, как предшествующая, необходимым следствием которой она, впрочем, является, в основе своей имеет не меньшее значение для совокупности нашей великой социологической науки, при чем она, сверх того, представляет тут двойное преимущество более легкой критики и более продолжительного 'применения; ибо в этом отношении социальное первенство теологической философии у самых передовых народов продолжалось, можно сказать, вплоть до наших дней. Мы совершенно не в состоянии теперь правильно представить себе те огромные трудности, которых потребовало в детский период человечества первое, хотя бы в грубых
чертах намеченное установление некоторой постоянной границы между теорией и практикой, ставшее возможным благодаря постоянному существованию, главным образом, ученого класса. Но благодаря нашей интеллектуальной слабости, мы до такой степени склонны во всех отношениях к самой материальной рутине, что, несмотря на утончение наших умственных привычек, нам самим стоит исключительного труда дать надлежащую оценку какой бы то ни было новой операции, не затрагивающей непосредственно практического интереса.
Это сравнение может, хотя и очень несовершенно, дать понять, как невозможно было в первый социальный период ввести у народов, состоявших исключительно из воинов и рабов, корпорацию, непосредственно освобожденную от военных и хозяйственных забот, характеристической деятельностью которой должна была быть прежде всего интеллектуальная. В такие суровые времена подобный класс не мог бы, наверное, ни быть основан, ни терпим, если бы неизбежный ход развития общества уже не ввел его самопроизвольно и даже ранее не снабдил его естественным, более или менее веским авторитетом, вследствие неизбежного первоначального господства теологической философии.
Такова, с этой второй точки зрения, существенная политическая задача этой первоначальной философии, которая создала таким путем корпорацию ученых, социальное существование которой, будучи очень далеко от допущения какого-либо предварительного решения, должно было, в противоположность закономерной организации всех других классов, существенно идти впереди и даже руководить ими, как это скоро докажет нам исторический анализ.
„Какое бы непреодолимое, первоначальное влияние мы в принципе ни приписали теологической философии на основе ее характерной самопроизвольности, каждая из решающих причин, объясняющих и оправдывающих подобное интеллектуальное господство, в то же время доказывает ее неизбежно-преходящий характер, ибо они всегда состоят в том, чтобы, исходя из различных оснований, констатировать совершенную, естественную гармонию этой философии с свойственными первобытному состоянию человечества потребностями, которые не могут оставаться такими же и, в соответствии с этим, допускать такую же философию, когда социальная эволюция достаточно пошла вперед.
