Возникновение специальных институтов
На этом уровне мы пытаемся исследовать возникновение специальных институтов, опекающих больных и деви-антов (госпиталей, клиник и психиатрических больниц) Понятие роль больного является решающим для этого уровня исследований. Третий уровень исследований касается социетальной ориентации систем здравоохранения, их отношения к государству и экономике, он затрагивает проблемы социального неравенства как внутри одного общества, так и между обществами.
К вопросам макросоциального анализа обычно обращались политическая экономия и марксистская социология...
Связь между макроанализом социальных систем и феноменологией индивидуального недомогания обеспечивается понятием социальной роли и в особенности идеей роли больного... (...)
(С. 8) Представление об усиливающемся взаимовлиянии медицины и социологии является результатом изменения природы болезни и недуга в современных индустриальных обществах. Например, в XIX в. врачи в США в основном сталкивались с реальной болезнью и острыми недугами, угрожавшими жизни (часто заразными).
Основными причинами смерти в 1900 г. в США были грипп, пневмония, туберкулез и гастроэнтерит, тогда как 1980-е гг. главными причинами смерти являются болезни сердца, злокачественные новообразования (рак), поражения сосудов центральной нервной системы и несчастные случаи. Прочие причины болезней в XX в, связаны со старением населения и изменениями в образе жизни... Поэтому во второй половине XX в. врачи сталкиваются в основном с длительными хроническими расстройствами, препятствующими социальному функционированию пациента.
В какой-то степени микробов в качестве главного объяснения современной болезни заменил стресс, а понятие лечения все больше заменяется понятиями реабилитации и попечения. В результате врачи общей практики все больше зависят от социологических знаний, поскольку их компетентность в сфере физиологических, химических и биологических аспектов болезни и недуга становится все более относительной.
Эпоху героической медицины сменило земное медицинское ведение хронических недугов как противостоящих острым болезням...
Изменение характера болезни и недуга породило в социологии и клинической медицине новое понятие - холистической медицины. Предполагается, что социологию интересует целостная личность в контексте социального окружения, и поэтому социология может внести прямой и важный вклад в медицинское восприятие и понимание недуга в современном обществе...
(С. 9-10) ...Медицинская модель объяснения болезни имеет ряд важных черт. Болезнь рассматривается как следствие серьезных дисфункций человеческого тела, которое интерпретируется как биохимическая машина. Во-вторых, медицинская модель предполагает, что все человеческие дисфункции могли бы быть прослежены до соответствующих причинных механизмов внутри организма; в конечном счете, различные формы психических недугов объясняются в терминах биохимических изменений.
Медицинская модель является редукционистской в том смысле, что всякое нездоровое поведение каузально редуцируется к некоторым специфическим биохимическим механизмам. Далее, медицинская модель является исключающей, поскольку альтернативные точки зрения отвергаются как несостоятельные.
Наконец, медицинская модель, проводя жесткую границу между душой и телом, полагает, что причина болезни может находиться только в теле.
Социологическая модель недуга занимает критическую, противоположную позицию по отношению к биохимической модели болезни. Она рассматривает понятия медицинской науки как продукты культурных изменений, отрицая дуализм души и плоти через развитие понятия воплощения, оспаривая редукционизм и исключающие схемы, утверждая, что болезнь, как и вина, не может иметь единственной причинной схемы, и, наконец, что болезнь и пациент не могут быть поняты вне исторического, социального и культурного контекста личности...
...Французский философ Фуко ...поднял проблемы, которые я считаю центральными для медицинской социологии. Фуко был занят изучением отношений между определенными медицинскими дискурсами и осуществлением функций власти в обществе. (...)
(С. 10-11) ...По мнению Фуко, мы знаем или видим то, что допускает наш язык, так как мы не способны стихийно постигать [реальность] вне языка.
Как и все другие формы человеческого знания, научный дискурс -это просто коллекция метафор. Научное знание о мире - это форма нарратива, и как всякий нарратив, наука зависит от различных конвенций в языке (например, стиль письма). Нарратив есть набор событий в языке, а язык есть самореферентная система.
Ничто не происходит вне языка. Поэтому то, что мы знаем о мире есть просто результат произвольных конвенций, которые мы принимаем в целях описания мира. Различные общества в различные исторические периоды имеют различные конвенции и поэтому -разные реальности,
Эта эпистемология, связанная с работами Фуко, представляется исключительно важной для социологии медицины. Мы более не можем рассматривать болезни как природные события в мире, случающиеся вне языка, с помощью которого они описаны. Болезнь как реальность есть продукт медицинских дискурсов, которые в свою очередь отражают господствующую в обществе форму мышления (эпистему - в терминах Фуко).
Например, гомосексуальность в христианской терапии рассматривалась как грех, в ранней психологии - как поведенческое расстройство, а в современной медицине - просто как сексуальное предпочтение. Так же точно, безумие подавлялось как капризное поведение вплоть до возникновения морального лечения Тьюка, что демонстрирует Фуко в "Безумии и цивилизации"...
...Он хотел проследить весьма тесную связь между властью и знанием. Например, доступ к корпусу научного знания давал врачам в конце XIX в. огромный социальный престиж и влияние.
Клинический взгляд (как назвал медицинскую власть Фуко в работе "Рождение клиники") позволил медикам узурпировать значительную социальную власть в определении реальности и, следовательно, в определении отклонения и социального расстройства. Согласно Фуко, в истории западной рациональности медики и полиция заменили священников как блюстителей социальной реальности..,
(С. 12) Фуко был одержим исследованием того парадокса, что в современных обществах человек является одновременно и субъектом истории (как ее активный агент) и ее объектом (как тема дискурса).
Наше понимание Человека - это результат отношений знание-власть, в которых медицина и социальная наука сыграли важную роль в качестве агентов контроля. Современная пенитенциарная система, больница, тюрьма и школа являются элементами расширяющегося аппарата контроля, дисциплины и регламентирования.
Эта паноптическая система надзора обеспечила порядок не через открытое насилие, но через микрополитику дисциплины, с помощью которой организовано моральное подчинение людей...
(С. 13) ...По мнению Фуко, западное общество все больше регулируется государством, полицией, профессиональными ассоциациями и социальными работниками; в нем все более доминируют стандарты рассудка (через применение науки в повседневной жизни). В результате оно становится все более однообразным и стандартизованным, потому что мы не можем или не сможем быть терпимыми к идеям и образу жизни, которые слишком сильно отличаются от нормальных (как их первоначально определяет медицина). По крайней мере, часть этой стандартизации обеспечивается государственным аппаратом и местными органами.
Этот принцип регуляции Фуко назвал паноптицизмом: общество, которое он формирует, он назвал карцерным. Короче говоря, медицина является частью широкой системы морального регулирования населения посредством медицинского режима. ...Мы можем рассматривать философию и историю Фуко как вклад в социологию тела.
Такую социологию интересует, как человеческие отношения и эмоции подчиняются нормализации через медицину, которая устанавливает приемлемые критерии нормальной эмоции. Социология исследует, каким образом сексуальность становится объектом медицинской технологии, благодаря чему самовоспроизводство рода попадает в руки медиков. По мнению Фуко, медицина теперь завладела самой жизнью. Результатом этого процесса является новая стадия политической истории общества, а именно политическая анатомия человеческого тела и биополитика населения (как он описывает этот процесс в "Истории сексуальности").
Современные порядки, система надзора и контроля и современные формы знания о человеке концентрируются на теле и его воспроизводстве. Именно по этой причине социологи особенно заинтересовались медициной и медикализацией общественных отношений как аспектом морального регулирования; по этой причине мы также должны принимать работу Фуко всерьез. (...)
(С.222) Тем не менее, у теории Фуко есть свои слабые места. Во-первых, он стремится создать то, что мы могли бы назвать структуралистской теорией тела; он рассматривает тело как результат или следствие изменений социальной организации, и поэтому не дает феноменологию живого тела. Фуко склонен отрицать важность сознания на феноменологическом уровне, его больше интересуют следствия медицинских дискурсов. ...Фуко не анализирует феномены оппозиции и сопротивления медицинской власти, поскольку в нарисованной им картине общества бюрократия и государственные структуры находятся на первом месте. Совершенно очевидно, что люди, не имеющие профессиональных знаний, сопротивляются медицинскому контролю, образуют потребительские группы, чтобы противостоять профессиональной медицине и бросать вызов медицинскому авторитету посредством альтернативных подходов.
Действительно, в современных индустриальных обществах альтернативная медицина расцвела в противоположность медицинской модели и медицинской профессионализации...
(С. 224) ...Социологам часто не хватало понимания тех дилемм, с которыми сталкиваются врачи общей практики в условиях ограниченных ресурсов и растущих ожиданий в отношении здоровья. В условиях экономической скованности системы здравоохранения комментарии медицинских социологов в области структурных ограничений современной практики здравоохранения часто были наивными. Слишком часто социологи по существу не осознавали парадоксальности собственной позиции.
С одной стороны, они критикуют медикализацию общества как форму медицинского господства, а с другой - они рекомендуют более интенсивную и интервенционистскую медицину в отношении управления образом жизни и повседневным взаимодействием, приводя при этом доводы в пользу экстенсивных профилактических подходов. Профилактическая медицина - явно гораздо более интервенционистская, чем обычная лечебная медицина, однако социологи оказались в целом защитниками профилактической медицины в ответ на ситуацию социальной детерминации хронических заболеваний в современных обществах. Медицинская социология несомненно должна сделать большой вклад в медицинскую практику, но этот вклад должен быть сдержанным, благоразумным и осмотрительным. (...)
(С. 225) ...По мере роста социальных ожиданий в отношении здравоохранения, росло и настойчивое требование равного доступа к медицинскому обслуживанию. ...Современные правительства вынуждены серьезно относиться к региональному неравенству показателей детской смертности как проявлению социального неравенства, лежащего в основе демократической капиталистической системы. ...Хотя демократическая система и могла бы обеспечить равенство возможностей, тем не менее очень трудно обеспечить равенство результата в отношении здоровья без серьезного посягательства на права и свободы личности. ...В современных обществах существует противоречие: чем настойчивее требование равенства людей, тем больше необходимость в надзоре и регулировании общества.
Таким образом, обеспечение гражданства ведет к регулированию, контролю и надзору со стороны государства. Мы могли бы назвать это парадоксом Фуко, а именно, противоречием между правами индивида и социальным надзором: медикализация общества включает детальное и мелочное бюрократическое регулирование в интересах абстрактного понятия здоровья как элемента гражданства.
Джанет Вулф Невидимая flaneuse': женщины и литература современности
Опыт современности (С. 34-35)
Литература современности [modernity] описывает опыт мужчин. Это, по существу, литература о трансформациях публичного мира и связанного с ним сознания.
Точная дата прихода современного [the modem] определяется по-разному, то же самое происходит и в том случае, когда различные авторы пытаются выявить характерные черты современности. Однако общей чертой всех этих оценок является их интерес к публичному миру - миру работы, политики и городской жизни, а это области, из которых женщины были исключены или в которых они были практически невидимы. Например, если важнейшей характеристикой современности является
' Flaneuse - существительное женского рода, образованное от фр. глагола flaner - прогуливатся. Бродить, зря тратить время, бездельничать.
Существительное 'flaneuse' является изобретенным автором статьи неологизмом, представляющим собой пару женского рода к французскому существительному flaneur - неработающий, праздный, бродяга. - Прим. перев.
2 Перевод Л.Низамовой по: Wolff, J. 'The Invisible Flaneuse: Women and the Literature of Modernity', in Theory, Culture and Society 2:3,1985, pp. 34-^7.
веберовская идея об усилении процесса рационализации, то главными институтами, испытавшими влияние этого процесса, были фабрика, офис и государственный департамент. Безусловно, всегда были женщины, работавшие на фабриках; рост бюрократий также в определенной степени зависел от становления новой женской рабочей силы - клерков и секретарей.
Однако уместно говорить об этом мире как о мире мужском по двум причинам. Во-первых, руководство социальными институтами осуществлялось мужчинами и для мужчин; точно так же мужское господство проявлялось в иерархической структуре этих институтов и в управлении ими. Во-вторых, расширение фабричного производства и начавшийся несколько позже рост бюрократического аппарата совпадают по времени с достаточно подробно освещенным и хорошо документированным процессом разделения сфер, а также усиливающейся тенденцией ограничения женщин одной из них - частной сферой дома и пригорода. Несмотря на то, что представительницы рабочего класса и низов среднего класса на протяжении всего XIX в. продолжали работать вне дома, идеология, определяющая местом женщины домашнюю сферу, получила распространение (по крайней мере в Англии) во всех слоях общества, доказательством чего служит требование семейной зарплаты для мужчин представителями рабочего класса.
Публичная сфера, в таком случае, несмотря на некоторое присутствие женщин в определенных ее областях, была мужским царством. И поскольку опыт современного имел место главным образом в публичной сфере, то он был прежде всего опытом мужчин.
В этом эссе, однако, я не буду следовать общепринятому социологическому анализу современности, который рассматривает этот феномен с точки зрения процесса рационализации и в силу этого относит приход современности к достаточно раннему времени. Я хочу рассмотреть более импрессионистские и эссеистские по своему характеру исследования тех авторов, которые определяют место специфически модерного в городской жизни: в скоротечной, недолговечной, обезличенной природе встреч в городской среде и в особом мировидении, выработанном городским жителем.
Концентрация на такого рода предметах не чужда социологии: сразу же вспоминаются эссе Георга Зиммеля, посвященные исследованию социальной психологии городской жизни, равно как и более современная социология Ричарда Сеннета [Sennett], возродившая интерес к диагностике современной городской личности. Однако литературная критика отличалась особым вниманием к опыту современности, ранним провозвестником которого стал Шарль Бодлер - поэт Парижа середины XIX в.
(С. 38) ...Фланер - гуляка праздный - центральный образ эссе Беньямина о Бодлере и Париже XIX в. Улицы и магазины-пассажи города являются домом фланера, который, по выражению Беньямина, "идет, ботанизируя [botanizing], по асфальту".
Женщины и публичная жизнь (с. 3940)
...Название книга Ричарда Сеннета о современности "Закат человека общественного" [The Fall of Public Man] свидетельствует отнюдь не о патриархальной небрежности словоупотребления и представляется не случайным'. Публичной личностью XVIII в., равно как и предшествующих ему столетий, человеком общественным, который прогуливался по улицам, посещал театры, свободно общался с незнакомыми людьми, тем человеком общественным, чья кончина и предсказывается в книге, был, несомненно, мужчина. (Несмотря на замечание Сеннета о том, что обращение мужчины к незнакомой женщине в парке или на улице считалось вполне пристойным, поскольку ответ женщины отнюдь не предполагал возможности для мужчины навестить незнакомку, в его работе нет и намека на то, что к незнакомому мужчине может обратиться женщина.)
В городе XIX в., уже более не являющимся прежней ареной публичной жизни, фланер показывается лишь затем, чтобы быть увиденным, однако это не предполагает, что к нему можно обратиться. Как мужчины, так и женщины могли участвовать в этой приватизации индивидуальности, в культивировании заботливой анонимности, в этом уходе из публичной жизни, однако все более отчетливо проводившаяся граница между общественным и частным была средством, приковывавшим к частному женщин, тогда как мужчины сохранили свободу пребывания в толпе, бистро, пивных.
Мужские клубы заменили кафе прежних лет.
Ни один из рассматриваемых мною авторов не упускает из виду того, что женский опыт жизни в современном городе отличается от мужского. Сеннет, например, признает, что "правом ускользнуть в публичную уединенность [public privacy] представители разных полов обладали в неравной степени", поскольку даже в конце XIX в. женщина не могла появиться одна в парижском кафе или лондонском ресторане. (...)
(С. 40-41) Зиммель, эссеистской социологией которого я пользовалась весьма избирательно, также уделял большое внимание, ...общественному положению женщин. Ему принадлежит ряд очерков о положении женщин, психологии женщин, женской культуре, женском движении и социальной демократии.
Он был одним из первых, кто позволил женщинам посещать свои частные семинары, задолго до того, как они были допущены в качестве полноправных студентов Берлинского университета. Берман [Berman] также принимает во внимание тот факт, ...что женщины имели совершенно отличный от мужского опыт города.
Он отмечает, что "Смерть и жизнь великих американских городов" Джейн Джэкоб [Jane Jacob, The Death and Life of Great American Cities} представляет собой ясно выраженный женский взгляд на город. Опубликованная в 1961 г. книга Джэкоб описывает ее собственную будничную жизнь в городе - жизнь соседей, владельцев
Слово man может быть переведено двояко: как человек и как мужчина. -Прим. перев.
магазинов, маленьких детей, а также ее работу. Значение книги, говорит Берман, - в обнаружении того, что женщинам есть что сказать нам о городе и жизни, которую мы с ними разделяем, и что мы обеднили нашу собственную жизнь, равно как и жизнь женщин, до сих пор не прислушавшись к их голосам. Проблема состоит, однако, и в том, что литература современности также обеднила себя, игнорируя жизнь женщины.
Денди, фланер, герой, незнакомец - все эти образы, ставшие концентрированным выражением образа современности, - неизменно образы мужские. Когда в 1831 г. Жорж Санд захотела приобрести опыт парижской жизни, проникнуться идеями своего времени и познакомиться с миром искусства, она переоделась в платье молодого человека, чтобы получить ту свободу, которую (как ей было хорошо известно), женщина не имела.
(С. 41) ...Переодевание сделало для нее доступной жизнь фланера, поскольку она прекрасно понимала, что не может принять не существовавшей роли фланирующей [flaneuse]: в одиночку женщины в городе прогуливаться не могли.
(С. 4344) ...Для того, чтобы объяснить, почему женщина оказалась невидимой для литературы о современности, необходимо отказаться от некоторых предвзятых мнений. Имеются три причины этой невидимости, которые заключаются, во-первых, в природе социологического исследования; во-вторых, в последовательной в своей неполноте и пристрастности концепции современности и, в-третьих, в действительном положении женщины в обществе.
Многие из этих проблем стали предметом обсуждения в недавних работах феминистских социологов и историков, но это стоит повторить в специфическом контексте проблемы современности.
Невидимость женщин в литературе современности
Зарождение и развитие социологии в XIX в. было тесно связано с постоянно усиливающимся разделением публичной и частной сфер деятельности в западных индустриальных обществах. Причиной этого послужило отделение работы от домашнего хозяйства, которое произошло вследствие развития фабрик и контор. К середине XIX в. это дало возможность населению ряда больших городов (например, таких, как Манчестер и Бирмингем в Англии) переселиться в пригороды. Несмотря на то, что женщин никогда не нанимали на равных с мужчинами условиях (финансовых, юридических или каких-либо других), это физическое разделение положило конец их тесному и значимому соучастию в том, что часто было семейным делом - будь то торговля, производство или даже профессиональная деятельность.
Последовательное ограничение женщины миром дома и пригорода было во многом закреплено идеологией самостоятельных сфер. Именно на это время приходится процесс формирования нового публичного мира деловых организаций, политических и финансовых учреждений, а также социальных и культурных институтов. Все они, какправило, являлись институтами мужскими, хотя изредка женщинам и могло быть предоставлено своего рода почетное представительство или же - в особых случаях - минимальное участие в качестве гостей. Во второй половине столетия увеличение удельного веса профессиональной деятельности сделало последнюю недоступной для женщин, и это касается и тех профессиональных сфер, в которых они были традиционно заняты (в частности, медицина), и профессий, из которых женщины были к тому времени уже исключены (право и академические виды деятельности), и наконец, тех, что явились новыми для женщин (например, обучение художественной деятельности).
Для социологии как новой дисциплины значимость этого проявилась двояко: во-первых, в социологии доминировали мужчины и, во-вторых, сама социология интересовалась главным образом публичными сферами работы, политики и рынка. Действительно, женщина появляется в классических социологических текстах лишь в тех случаях, когда она имеет отношение к мужчине, семье или каким-либо второстепенным ролям публичной сферы.
(С. 46-47) ...Мы начинаем узнавать больше о жизни женщин, которые были ограничены домашним существованием в пригородах, о женщинах, многие из которых поступали на работу в качестве домашней прислуги и о жизни женщин из рабочего класса.
Наступление современной [modem] эры повлияло на всех этих женщин, трансформируя их домашний и трудовой опыт. Восстановление женского опыта - это часть проекта по возвращению того, что ранее было сокрыто, и попытка заполнения лакун классических трудов.
Феминистская ревизия социологии и социальной истории означает, что постепенно открываются те области социальной жизни и опыта, которые до сих пор были незаметны из-за неполноты теоретической перспективы и особого рода предвзятости основного направления социологии.
В отношении того, как будет выглядеть феминистская социология современности, ясности пока еще нет. Не ставится вопрос об изобретении фланирующей [flaneuse]: существенным представляется тот факт, что в силу существовавших в XIX в. полоролевых различий такой образ был бы невозможным.
Так же точно было бы неуместным полностью отвергать существующую литературу о современности на том лишь основании, что описываемый ею опыт несомненно в большей степени определяется жизнью мужчин, и в значительно в меньшей - жизненным опытом женщин.
