К специфике русской цивилизации
Игорь Гр.Яковенко.
Проблемы специфики российской цивилизации - это
тяжелый анамнез, который осложняется рядом хронических
обстоятельств: идея богоизбранности, имперский комплекс,
манихейская компонента традиционного сознания и наше
особое амбивалентное отношение к Западу. Видение
социальной и культурной проблематики через призму
цивилизации - новое, оформляющееся на наших глазах
научное направление. С кончиной государственной
идеологии, пошатнувшей формационный взгляд на
исторические реалии, внимание специалистов всё более
привлекает такая категория, как цивилизация, которая
начинает восприниматься в качестве ключа к постижению
самых серьезных и актуальных проблем. Однако
цивилизационный подход не получил пока целостной
теоретической разработки. Цивилизационная специфика,
выражаемая в номинациях национального характера или
национального духа, часто всё еще является объектом
околокультурологической публицистики.
В любой культуре существует неустранимая дистанция
между автомоделью и реальностью. Культура прихорашивает
себя, приглушает свои пороки, табуирует осознание
некоторых фрагментов реальности, а кое-что объявляет
несущественными частностями. Понимание культуры исходя из
внутренней позиции всегда неполно и ущербно.
Однако недостаточен и чисто аналитический взгляд. Мало
понять, надо пережить, воспринять культуру целостно, то
есть с позиции вовне-и-внутри-пребывания. Это не только
постоянное перемещение с одной позиции на другую в акте
исследования, парадоксальное одновременное пребывание и
внутри и вовне. Научный подход призван объективированно
описать систему традиционной культуры, поскольку именно
она выступает ядром цивилизационной специфики.
Цивилизационным исследованиям предшествуют две
устойчивые позиции обыденного сознания. Одна связана с
представлением о вселенной как о единстве мира и
антимира. Другую можно обозначить как представление об
универсальности человеческой природы. Истоки первой
позиции - архаическая картина мира, соответствующая
представлениям о мидгарде и утгарде древних германцев, то
есть своем, освоенном и чужом, неосвоенном пространстве
как о двух зеркальных сущностях. Здесь их мир мыслится
как антимир, как вывернутая по отношению к нашему миру
вселенная. Понятно, что в этой картине нет места для
механизма научного понимания и описания, а работает
архаическое вывертывание, которое нашло свое оформление,
в частности, в манихейской парадигматике. Подобный род
миропонимания чаще всего демонстрирует лагерь крайних
почвенников.
Другой полюс - представления об антропологическом
единстве человечества - задает однокачественность. Все
люди, а значит и культуры, принципиально едины. Можно
говорить о каких-то стадиальных или количественных
отличиях по тем или иным параметрам. Отсюда вытекает
убеждение в единстве методологии понимания и отсутствии
специфических познавательных проблем, представление о
единой для всех социальной теории. Эта позиция звучит в
высказываниях крайних западников. Фиксация на общем
снимает обширную и высокозначимую в практическом плане -
особенно в ходе процессов модернизации - сферу
особенного. Непонимание и игнорирование цивилизационной
специфики оборачивается острыми проблемами:
экономическими, политическими, социальными.
Современная социология - порождение западноевропейской
культуры. Она ей изоморфна и описывает породившую ее
реальность. Отечественная же реальность не тождественна
европейской. Исследователь, воспитанный в лоне
европейской научной традиции, которая моделирует
конкретную - европейскую - реальность, видит эту
последнюю как нормальную, правильную реальность по
преимуществу. Европейская наука аналитична по своей сути.
Она адекватно описывает ставшие формы. Но пасует при
описании форм синкретических. Между тем природа
российской социокультурной целостности может быть понята
лишь на основе анализа ее соотношения со своими
синкретическими истоками. Существует соблазн либо
элиминировать последние, объявить несущественными,
изживаемыми, либо гипостазировать и вести речь об
апофатическом, невыразимом характере русской духовности.
Надо шаг за шагом разрабатывать и совершенствовать
аппарат научного анализа синкретических феноменов. Часто
синкретическим, нерасчлененным, имплицитным явлениям
приписывают застывшие понятийно-терминологические формы.
В результате их природа ускользает, меняется, а
маркирующие их термины оказываются неадекватными.
Анализ российской реальности парадоксальным образом
осложняется тем, что Россия не слишком далека от Европы.
Из этого вырастает иллюзия ненужности каких бы то ни было
методологических опосредований. Культуры Китая или,
скажем, Гвинеи воспринимаются как определенно иное.
Если законы физики, сформулированные в Англии,
справедливы для любой точки земного шара, то
закономерности, например, экономики работают не везде
одинаково. Это происходит не потому, что эти законы не
универсальны, а потому, что они опосредуются культурой,
доминирующей ментальностью, то есть той самой
цивилизационной спецификой. Это происходит везде, в том
числе и в Европе, но там ментальность, так сказать,
прозрачна. Она позволяет реализоваться законам
экономики в их имманентности. Если логика рынка
ориентирует человека на повышение эффективности и
достижительные ценности, то крестьянская община
ориентирует своего члена на самоподдержание при условии
минимизации потребностей. Поэтому в традиционных
обществах рынок сначала должен разрушить общину и
общинного человека и только затем реализуется во всей
полноте.
Александр Ахиезер. Теоретические основы анализа
специфики российского общества
Популярность проблемы специфики (самобытности) России
на протяжении многих десятилетий не стала тем не менее
стимулом развития научной теории и методологии,
необходимых для исследования соответствующих явлений.
Методологически любые феномены в природе и обществе
тождественны, так как принадлежат к одному миру. Но они
же одновременно всегда различны, специфичны. Все споры о
том, является ли Россия специфической страной, бесплодны,
если они сводятся к столкновению, взаимоотталкиванию этих
двух полюсов наших представлений, характеризуемых
разными, полярными уровнями абстракции. Каждое из этих
представлений, как и в любой антиномии, столь же истинно,
сколь и ложно. Плодотворность этого спора зависит от
нашей способности выйти за рамки конфликта крайностей на
адекватный проблеме уровень абстрактности, создающий
основу для взаимопроникновения полюсов.
Методология должна быть нацелена на поиск меры
абстракции, адекватного ракурса рассмотрения специфики
общества, его анализа. Необходимо объяснить логику
формирования различий между обществами (логически,
культурно, социально), найти критерий для выделения
существенных различий, самого существенного. Это возможно
сделать лишь опираясь на теорию (метатеорию) общества, а
не перебирая эмпирические реалии. Теория должна
сформировать основу для содержательного движения мысли
между крайностями (полюсами) общества.
Я предлагаю следующее решение этой теоретической
задачи. Любое общество существует лишь в результате своей
собственной способности себя воспроизводить (в
противоречивом единстве культуры и отношений людей, части
и целого, личности и общества в целом и т.д.). Тем самым
любое (со)общество есть одновременно и субъект, способный
воспроизводить себя, свои воспроизводственные потенции.
Общество в его социокультурном понимании есть
организованная способность людей творчески
воспроизводить, превращать себя в свой собственный
предмет вопреки потокам разрушительных опасностей,
энтропии, дезорганизации, вызовам истории. Недостаточная
способность человека обеспечить эффективность своей
воспроизводственной деятельности выше определенного,
специфического для каждого общества, критического порога
приводит к нарастающей дезорганизации, угрожающей
перерасти в необратимое сползание к катастрофе, к гибели.
Отсюда на первый план в исследовании выходит
способность людей поддерживать свои воспроизводственные
способности на уровне выше критического порога,
отделяющего жизнь и смерть общества, выживание от
деградации, гибели. Именно здесь вырисовывается
существенное, фундаментальное различие, возникающее в
мировой истории между странами, народами, общностями, с
одной стороны, способными вопреки нарастающим опасностям
продолжать эффективное самовоспроизводство, и, с другой
стороны теми, которые не сумели воспроизводить эту
способность. Последние составили длинный список
исчезнувших народов. Максимально существенную специфику
общества следует искать в самой возможности или
невозможности держать свою способность выше опасного
порога. Это способность, ее мера должны быть выражены на
категориальном уровне.
Эффективность воспроизводственной деятельности
человечества в целом, любого сообщества в любой момент
времени определяется не только исторически сложившимися
творческими потенциями, но и ростом опасностей, факторов,
стимулирующих дезорганизацию. Опасности могут превратить
ранее достигнутый уровень потенций, даже не понижая его,
из эффективного в неэффективный. Отсюда следует, что само
существование (со)общества зависит в конечном итоге от
способности людей, соответствующего субъекта сохранятьпотенциал своей эффективности, а также его повышать в
соответствии с нарастанием сложности проблем, в ответ на
поток дезорганизующих инноваций, опасностей. Эта
способность не задана генетически. Она рефлективна,
многослойна. Реальные потенции субъекта зависят от его
способности превращать повышение своих способностей,
своих потенций, своей эффективности в предмет своей
повседневной напряженной озабоченности. Именно в этом
пункте проявляется фундаментальное, прежде всего
ценностное, различие. Оно существовало в той или иной
форме, видимо, всегда, но лишь на определенном этапе
истории эти различия приобрели форму расчленения
человечества на две специфические суперцивилизации -
традиционную и либеральную.
Они тождественны в том ограниченном смысле, что
обеспечивают свою стабильность, поддерживая своими
творческими потенциями достаточную для исторически
сложившегося уровня опасностей эффективность
воспроизводства. Основополагающее различие заключается в
принципиально разной системе ценностей, служащей основой
для обеспечения этой эффективности.
Ценности традиционализма можно выразить через идею:
хотим жить как жили наши деды. Здесь высшая ценность -
сохранение ранее достигнутой эффективности, достижение
некоторого нормативно неизменного уровня потенций,
способностей, масштабов потребления и т.д.
Культура, система ценностей либеральной
суперцивилизации сфокусированы на достижительность, на
повышение эффективности воспроизводства, деятельности во
всех ее формах, на развитие культуры, систем отношений
(например, на совершенствование организации производства
в соответствии с необходимостью поставлять на рынок новые
товары, качественно совершенствовать образование, умения
в связи с необходимостью осваивать новые формы
деятельности и т.д.).
Это различие приобретает множество конкретных форм.
Так, в традиционной суперцивилизации личность подчинена
целому, поскольку система ценностей требует подавления
инноваций выше некоторого статичного предела. В случае
либеральной суперцивилизации способности личности
культивируются как результат потребности в конструктивных
инновациях. В первом случае функции подчинены структуре,
тогда как во втором - господствует обратная зависимость и
т.д. Это различие суперцивилизаций исторически становится
определяющим для человечества, для его познания. На
определенном этапе истории человек превращает свое
собственное социокультурное развитие, прогресс творческих
способностей, уровень, масштабы рефлексии в предмет
напряженной озабоченности. Возникновение этой специфики -
переломный пункт истории. Это качественно новый ответ
людей на существенное усложнение подлежащих разрешению
проблем.
Абстрактная идея расчлененности мира на две
суперцивилизации имеет смысл как методологическая основа
для дальнейшей конкретизации. Каждая цивилизация, каждое
общество должны конкретизироваться, то есть определяться
через суперцивилизации, через их специфику. Эта
конкретизация идет разными путями, прежде всего
посредством интерпретации каждого общества, страны через
суперцивилизации. Например, западные общества по всем
признакам интерпретируются как относящиеся к либеральной
суперцивилизации. Все общества должны интерпретироваться
как представляющие собой некоторое отношение,
взаимопроникновение, взаимоотталкивание этих цивилизаций.
Так, в либеральных странах существуют анклавы
традиционализма. Более того, в культуре и образе жизни
каждого человека этих обществ имеются пласты
традиционализма, в частности, повседневные действия,
связанные с личной гигиеной, питанием и т.д., где
преобладает стремление повторять сложившиеся ритмы. В
странах, где господствует традиционализм, наличествуют
очаги либеральной культуры, образа жизни, стремлениеусилить его влияние в обществе. Тем не менее в каждом
обществе преобладает, господствует одна из этих форм
культуры, образа жизни, культурная основа для политики
государства, для воспроизводства в целом, что и позволяет
отнести соответствующее общество к той или иной
суперцивилизации.
Однако попытка определить, к какой из этих двух
суперцивилизаций относится Россия, сталкивается с
принципиальной трудностью. Она характеризуется не только
существованием обоих типов культуры, но и прежде всего
особым типом отношений между ними. Для этого типа
характерны конфронтация, раскол между социальными и
культурными элементами двух суперцивилизаций, разрыв
смыслового поля общества, существование застойных
противоречий. И общество на данном этапе не в состоянии
их осмыслить и реально разрешить. России свойствен раскол
суперцивилизационного типа, проходящий через мысль и тело
страны. Раскол - противоположность диалогу и присущей ему
ценности взаимопроникновения суперцивилизаций. Раскол
характеризуется взаимной дезорганизацией элементов этих
суперцивилизаций и свойственных им типов эффективности,
включая хозяйственную.
Россия исторически вышла из-под господства
традиционализма, но не нашла еще своего пути к
превращению в общество, где преобладают либеральные
ценности. Ее можно характеризовать как страну,
застрявшую между двумя суперцивилизациями, стремящуюся
не столько преодолеть раскол, сколько адаптироваться к
нему. Россия - страна промежуточного типа, промежуточной
цивилизации. Хотя в отличие от каждой из суперцивилизаций
эта форма не имеет органического характера. Подобная
специфика российского общества требует постоянной
конкретизации. Анатолий Вишневский. Особый путь России или российский
вариант
общего пути? Павел Милюков считал, что историческое развитие
совершается у нас в том же направлении, как совершалось и
везде в Европе. Это не значит, что оно приведет, в
частности, к совершенно тождественным результатам, но
тождественности мы не встретим и между отдельными
государствами Запада. Позицию Милюкова можно считать
одной из аксиоматических версий философии российской
истории, но существует и иная аксиоматика, созданная еще
в прошлом веке русской историософской мыслью и
опирающаяся на чувство, скорее чувство, чем сознание,
что Россия имеет особенную судьбу, что русский народ -
народ особенный, то есть сам путь у нее - иной, нежели у
всех остальных. Он иной по эсхатологии, по конечной цели,
и именно эту инакость и надо искать. Различие двух
подходов сказывается на понимании своеобразия любого
этапа и даже любого события отечественной истории, равно
как и на их оценке. Но оно не безразлично и для методов
самого исследования проблемы российской самобытности.
Существенные различия динамики России в сравнении с
другими странами вытекали прежде всего, а может быть и
исключительно из самой природы догоняющего развития.
Двигаясь по европейскому пути, Россия демонстрировала
другие - отличные от тех, что были присущи классическим,
передовым странам европейского капитализма, - скорости
движения, другую последовательность основополагающих
перемен, другие их движущие силы, другие механизмы
развития и другую идеологию. Но общий смысл движения, его
направление, его важнейшие результаты были теми же.
Известны слова Пушкина о государстве как единственном
европейце. Оно было таковым, насколько это позволяли
обстоятельства, оно, как могло, содействовало
модернизации, подстёгивало ее. В этом было несомненное
своеобразие российской модернизации. В частности,
государство сыграло очень важную роль в модернизации
СССР, хотя и издержки государственного монополизма были
черзвычайно велики. Если считать государственный
патернализм неотъемлемой стороной российского вариантаразвития, как это иногда делают, то, следовательно, надо
и сегодня стремиться к укреплению экономических или
воспитательных функций государства. Если же он -
принадлежность лишь определенного переходного этапа
модернизации, то по прошествии этого этапа необходимо
резко ограничить все виды государственного вмешательства
в жизнь гражданского общества, оставив за ним лишь
безусловно необходимые функции. В Западной Европе
развитие промышленности, торговли, банковского дела
поддерживалось усилиями множества предпринимателей-
одиночек, их инициативой, конкурентной борьбой на рынке,
возвышением или гибелью, в опpеделенном смысле это
развитие было естественным, спонтанным процессом.
В России идея спонтанного pазвития пpомышленности
трудно понималась. Здесь издавна укоpенилось
госудаpственное покpовительство pазвитию пpомышленности в
сочетании со слабым интеpесом к такому pазвитию снизу,
со стоpоны частного пpедпpинимательства. Это тоже было
следствием догоняющего развития, которое не могло ждать
до тех пор, пока в стране созреют собственные
экономические предпосылки спонтанной индустриализации.
Витте находился под впечатлением промышленных успехов
бисмарковской Германии, которая сама была догоняющим
обществом. В этом смысле заимствование немецкого опыта
было полезно России, хотя вместе с тем не
свидетельствовало о национальном своеобразии ее
государственного покровительства развитию промышленности.
Государственные подпорки были нужны отечественной
промышленности и позднее, но как временная мера. В
советской России, однако, на это смотрели по-иному. Можно
только удивляться, как мог Ленин принять леса,
возведенные в Германии государством вокруг строящегося
здания немецкой промышленности, за само здание, объявить
эту временную конструкцию высшей формой капитализма, чуть
ли не переходящего в социализм, завещать эту оценку своим
преемникам и способствовать тем самым увековечению того,
что надо было пережить и забыть, как это и сделали в
Германии.
Я полагаю, что сегодняшняя Россия по многим ключевым
характеристикам - развитию промышленности, доле
городского населения, уровню его образования,
мобильности, образу жизни, потребностям, многим чертам
массового поведения и т.п. - качественно не отличается от
усредненных западных стандартов, что и подтверждает
гипотезу движения по общему пути. Конечно, сохранились и
отличия - в социальном составе, в психологии, складе
мышления, правосознании, мере успешности деятельности
людей, да и во многом другом. Но ведь не всякое отличие -
доказательство самобытности. С моей точки зрения,
сегодняшние низкая производительность труда, отсутствие
частной собственности на землю или слабость
парламентаризма в России говорят не о каких-то глубинных,
неустранимых чертах национального своеобразия, а лишь о
некоторой задержке развития, которая завтра будет
преодолена. Своеобразие России - это своеобразие ее
движения по общему для всех стран и народов пути.
Начиная, по крайней мере, с Петра I, развитие России
было догоняющим. Сравнение России с другими догоняющими
странами также не позволяет сделать вывод о ее
самобытности. Во всех этих странах, начиная с Германии
XIX века и кончая современными африканскими, мы найдем то
же соотношение между общим и частным. Мы повсюду
наблюдаем культурные и технологические заимствования,
развитие, ту же опережающую инструментальную
модернизацию, вступающую в конфликт с традиционной
системой ценностей; тот же модернизирующий
государственный протекционизм, по необходимости
опирающийся на многие звенья холистской средневековой
архаики и имеющий склонность скатываться к тоталитаризму;
ту же слабость либерализма и ту же агрессивность
антилиберальных идеологий - марксистских или
патриотических с присущей им мессианской верой в свою
эсхатологическую особость. Игорь Ионов. Существует ли российская цивилизация? С представлением о существовании российской
(славянской, православной, восточнохристианской и т.п.)
цивилизации связано становление теории локальных
цивилизаций в трудах Ш.Рюккерта, Н.Данилевского,
О.Шпенглера, А.Тойнби. За этим стоит рождение российского
цивилизационного самосознания в XIX веке. До краха СССР
наличие значимых социокультурных предпосылок единства
империи казалось не подлежащим сомнению.
События 1991 - 1992 годов обнаружили социокультурную
несостоятельность империи, да и по телу самой России
пошли опасные трещины, разделяющие ее православные,
мусульманские и буддийские регионы. На этом фоне
естественно было сделать вывод и наличии той или иной
формы социокультурной расколотости России (стадиальной,
между традиционной и либеральной суперцивилизациями -
А.С.Ахиезер, или конфессиональной, между православной,
мусульманской и буддийской цивилизациями - Ю.М.Кобищанов,
Л.И.Семенникова, С.Хантингтон). Российское государство
выглядит при этом политической скрепой, если не сказать
протезом, соединяющим эти не обладающие органическим
единством части (об этом см. у Б.С.Ерасова). В самом
худшем случае России в принципе отказывают в
цивилизационном статусе, считая ее субцивилизацией
(Л.С.Васильев), цивилизацией поневоле (И.Г.Яковенко),
что влечет за собой призыв к социокультурной
трансформации, смене цивилизации, к замене местного
социокультурного проекта на западный как универсальный.
Но это возможно лишь при размытости,
неструктурированности местного цивилизационного
субстрата, или же при ясно обозначенной открытости
России навстречу Западу (в чем концепция А.С.Ахиезера
заставляет сомневаться). Предпосылкой отрицания
цивилизационной целостности России часто является
внутренний протест против русификации неправославных
культур, стремление к сохранению социокультурного
многообразия как духовного богатства страны
(Е.Б.Рашковский).
Цивилизационная целостность России возможна через
суперэтнический, надкультурный, цивилизационный характер
институтов и форм самосознания. Вопрос в том, сумели ли
представители этой цивилизации выработать общий язык
межкультурного общения, единый дискурс, делающий
возможным обмен символами разных культур без утраты их
ценностного содержания? Возможно ли взаимопорождение
традиции и инновации, их взаимопереход? Положительно
ответить на эти вопросы - значит показать, что общий
цивилизационный проект для России не утерян окончательно
(хотя его реализация, несомненно, под вопросом). В связи
с этим хотелось бы вслед за А.С.Ахиезером обратиться к
понятию инверсия в смысле логически неоправданного
перехода одного в другое. Именно так в российской
культуре традиционалистская реакция (старообрядчество
беспоповского толка) порождает ценностные и
организационные формы модернизации промышленности,
купеческие династии (П.Г.Рындзюнский). Напротив,
становление внесословной, разночинской интеллигенции
приводит к воспроизводству в мире подпольной России
архаических, даже в деревне забытых форм отношения к
жизни и особенно к смерти (М.Б.Могильнер). Всё это
утверждает цивилизационный статус России, особый тип
социокультурной целостности и свой путь модернизации.
Слабость межконфессиональных перегородок в России
связана с неразвитостью самих конфессий. Во всех трех
основных конфессиях мировые религии тесно переплетены с
язычеством, а через него - и между собой. Конкретно
такого рода синкретическое социальное единство
проявлялось в жизни донского казачества, которое,
