Радикальный характер системной трансформации
И наконец, последнее замечание. Радикальный (революционный) характер системной трансформации сам по себе еще не означает одномоментности смены одного конституционно-правового режима другим. Даже в великих революциях прошлого, которые принято приводить в качестве классических примеров радикализма, при более внимательном их изучении прослеживается этапность проведения преобразований.
Хотя, несомненно, темпы преобразований в условиях революции резко возрастают, как бы компенсируя отставание адаптационных институциональных реформ в условиях старого режима. Поэтому при более близком рассмотрении современной российской трансформации проводившиеся преобразования можно анализировать как эволюционные. Тем более что многие из них действительно запаздывали по сравнению с требованиями устойчивого экономического развития.
Революционный же характер этих конституционно-правовых преобразований связан не столько с их радикализмом, сколько с их зависимостью от реального баланса социально-политических сил в стране. Ведь именно в слабости государственной власти и ее зависимости от баланса социальнополитических сил в конечном счете состоит особенность революционной трансформации.
Интересно проследить особенности современного экономического развития с точки зрения конституционной экономики и выделить основные тенденции последних лет.
В середине 50-х гг. XX в. начался переход к новому состоянию общества, которое называют постиндустриальным, посткапиталистическим, постмодернизационным, но в последнее время наиболее часто информационным. Постиндустриальная экономика это экономика, в которой промышленность по показателям занятости и своей доли в национальном продукте уступает первое место сфере услуг, а сфера услуг есть преимущественно обработка информации1.
Если в 1950 г. в США лишь 17% работников можно было отнести к информационной сфере, то в начале 80-х гг. в процессы создания, обработки и распределения информации в той или иной форме было вовлечено 65% работников, и лишь 12% были заняты непосредственно в производственных операциях2. В развитыхстранах сегодня от 1/3 до 2/5 всех занятых относятся к информационному сектору1.
В постиндустриальном обществе изменяется сама база экономического развития. Как труд и капитал были центральными переменными в индустриальном обществе, так информация и знания становятся решающими переменными постиндустриального общест-ва2. Это имеет многообразные последствия для функционирования экономики и общества в целом. Поскольку человеческий фактор приобретает принципиально новое значение, резко увеличивается роль вложений в человеческий капитал в образование, здравоохранение, профессиональную подготовку.
Возрастают требования к квалификации работника, усиливается творческий характер труда. По некоторым данным, доля населения, занятого преимущественно творческим трудом, увеличилась в развитых странах с 3341% в начале 60-х до 4550% в 80-х гг.3. В то же время постепенно подрываются основы труда, характерного для зрелого индустриального общества. В тех условиях частичная, монотонная, бессмысленная работа была выгодна для компаний.
Сейчас компьютеры очень часто могут делать подобную работу быстрее и лучше, а роботы могут выполнять опасную работу. Старые формы труда все менее и менее продуктивны.
Поэтому существует стимул и потребность заменить их4.
Переход к новому, постиндустриальному этапу развития приводит к принципиальным изменениям условий экономической деятельности. В первую очередь это относится к преобразованиям отраслевой структуры производства. Источниками экономического роста становятся информационные технологии, наукоемкие производства, базирующиеся на широком применении микропроцессоров и биотехнологий, приборостроение, фармацевтика, аэрокосмический сектор. Их приоритетное развитие сопровождается относительным снижением роли других секторов экономики. За последние десятилетия в ряде стран заметно снизилась доля сельскогохозяйства.
С 1950 по 1990 г. численность занятых в аграрном секторе уменьшилась: в Германии с 23,2 до 3,7%, в Италии с 43,2 до 8,8%, во Франции с 27,8 до 5,6%, в США с 12,7 до 2,8%, в Японии с 48,3 до 7,2%. Очевидно, возможности перераспределения трудовых ресурсов из сельского хозяйства в другие отрасли экономики на этом этапе окончательно исчерпаны1. Тот же процесс, хотя и не столь интенсивно, начался в индустриальном секторе. В развитых странах в 19731990 гг. промышленность теряла ежегодно примерно 0,2% занятых2.
Возник неоднозначный по своему характеру феномен деиндустриализации производства и занятости, связанный, в частности, со свертыванием традиционных отраслей, ростом безработицы среди промышленных рабочих, деградацией бывших индустриальных центров3.
Еще одной доминантой постиндустриального развития стало ресурсосбережение. Давление на экономику в этом направлении провоцировало обострение глобальных экологических проблем. Резкое удорожание энергетических и сырьевых ресурсов в первой половине 70-х гг. еще более ускорило кризис ресурсоемкой модели воспроизводства. Темпы снижения энергоемкости ВВП в развитых странах в 19731990 гг. увеличились в среднем втрое по сравнению с предшествующими десятилетиями.
В США, Италии они превысили 2% в год, но рекордсменом оказалась Япония 2,7%4.
Новые тенденции постиндустриального общества вступали во все более непримиримый конфликт с институциональной структурой зрелого индустриализма. Крупные иерархические структуры, обеспечивающие экономию на масштабах производства, создавали предпосылки эффективного управления массовым производством промышленных товаров. Поэтому для периода зрелого индустриализма характерны: широкое развитие гигантских промышленных корпораций с централизованными системами управления; крупный, централизованно управляемый государственный сектор в экономике многих развитых и развивающихся стран; распространение бюрократизированных, иерархических отношений на многие другие сферы общественной жизни. Совершенно иная ситуация складывается в постиндустриальном обществе. В экономике информационного общества жесткие иерархические структуры замедляют информационные потоки как раз тогда, когда скорость и гибкость становятся критически важными факторами1.
Отсюда тенденции к децентрализации, большей ориентации на горизонтальные связи, что вступает в противоречие со сложившимися иерархическими институциональными структурами.
Активизирующаяся в постиндустриальный период конкуренция подрывает прежде стабильные монополистические и олигопо-листические структуры рынков. Этот процесс связан с несколькими обстоятельствами.
Во-первых, на мировой рынок вышли новые индустриальные страны, чье развитие шло ускоренными темпами в послевоенный период. Так, экспортный прорыв иностранных, в первую очередь японских, товаров привел к тому, что американские концерны к началу 1982 г. потеряли 30% своего внутреннего рынка автомобилей.
А доля, например, фирмы Ксерокс на внутреннем рынке США под давлением японской конкуренции упала за неполные 10 лет примерно с 90 до 50%2.
Во-вторых, интернационализация производства привела к формированию транснациональных корпораций, широко использующих преимущества международного разделения труда. В 80-е гг. новейшая модель Дженерал моторе должна была производиться в восьми странах и собираться из частей, производимых по всему миру3.
Транснациональные корпорации работают на мировой рынок и неизбежно вступают в конкурентную борьбу между собой, вне зависимости от того, насколько национальная политика той или иной страны благоприятствует конкуренции.
В-третьих, ускорение научно-технического прогресса в период перехода к информационному обществу постоянно порождает новые сферы конкурентной борьбы. Именно в наукоемких отраслях обновление ассортимента происходит наиболее быстрои сопровождается существенной ценовой конкуренцией.
Достаточно сказать, что проникновение японских производителей на рынки наукоемкой продукции нередко вызывало снижение цен на 2030%.
Наконец, в-четвертых, для большинства стран снизилась привлекательность протекционистской политики, которая неизбежно ограничивает доступ к новейшим достижениям научно-технического прогресса и возможность свободного обмена информацией. Импортные тарифы на готовые изделия к середине 90-х гг. в среднем по развитым странам снизились до 4%, тогда как в начале 30-х они составляли 3234%, а в 50-х 1618%\
Гибкость, мобильность, быстрое приспособление к изменяющимся требованиям рынка, способность генерировать новые идеи и внедрять их в производство становятся важнейшими условиями конкурентоспособности и выживания. Постиндустриальное общество переживает новый всплеск того самого предпринимательского духа, который, по свидетельствам современников, практически исчез в эпоху второго кризиса. Это происходит как в рамках крупных компаний, так и вне сложившихся корпоративных структур.
И в том и в другом случае возрастает ценность самостоятельности и инициативы работника, что предполагает возможность его самореализации.
Неудивительно, что в рамках постиндустриального общества во многих сферах возрождается жизнеспособность мелкого бизнеса. Если в 1950 г. в США было создано 93 тыс. новых компаний, то в начале 80-х гг. их число возросло до 600 тыс.2. Что касается Западной Европы, то некоторые исследователи связывают сохранение ее экспортного потенциала в кризисные 7080-е гг. в первую очередь с мелким бизнесом, противопоставляя его бюрократизму и государственной зарегулированности крупного производства. Поддержание европейского экспорта является прежде всего заслугой тех малых и средних фирм, которые, специализируясь в большинстве случаев на сравнительно узких сегментах рынка и ориентируясь на сбыт своей продукции на рынках всего мира, в силу своих размеров не являются объектом государственного вмешательства1.
Именно мелкий бизнес во многих странах стал основным источником дополнительных рабочих мест, а в ряде случаев и принципиальных научно-технических новшеств.
Вполне очевидно, что переход к постиндустриальной экономике происходит не одномоментно, а охватывает достаточно длительный период постепенного накопления изменений. Предлагаемые периодизации этого процесса во многом напоминают стадии экономического роста, которые В.В. Ростоу выделял применительно к индустриальному обществу: создание предпосылок перехода к устойчивому росту, переход к устойчивому росту, движение к технологической зрелости, высокое массовое потребление.
У. Дайзард, например, рассматривает движение к постиндустриальному обществу как трехстадийный процесс: становление основных экономических отраслей по производству и распределению информации (аналог перехода к устойчивому росту индустриализации в ограниченном круге секторов экономики); расширение номенклатуры информационных услуг для других отраслей промышленности и для правительства (что можно сравнить с движением к технологической зрелости распространением индустриализации на широкий круг отраслей); создание широкой сети информационных средств на потребительском уровне (знаменующее, как и переход к высокому массовому потреблению в эпоху индустриализма, преобразование на новом технологическом базисе не только производственной, но и потребительской сферы)2.
На каждом из этих этапов конфликт между новыми условиями и сложившейся институциональной структурой может выступать в различных формах и с различной интенсивностью. Тем не менее общая логика процесса очень напоминает вызревание предпосылок кризиса ранней модернизации. Постепенно исчерпывается потенциал приспособления сложившейся в результате второго кризиса системы институтов и отношений к набирающим силу тенденциям, характерным для постиндустриального общества. Создаются условия для кризиса ранней постмодернизации.
И вновь становится актуальным вопрос: способна сложившаяся система к эволюционной адаптации или неизбежна ее революционная ломка?
Пока еще не накоплено достаточно материала, чтобы полностью охарактеризовать временные границы и характер протекания кризиса ранней постмодернизации. До сих пор наиболее яркими его проявлениями были экономические кризисы середины 70-х и начала 80-х гг., когда противоречия ранней постмодернизации обострились под воздействием резкого роста цен на энергоносители, и финансовые потрясения конца 90-х гг. Эти экономические катаклизмы пока не привели к столь жесткой синхронизации кризиса ранней постмодернизации, как это было в условиях кризиса зрелого индустриализма.
Процесс оказался более сложным.
С одной стороны, в то время как в развитых странах шло становление процессов постиндустриализации, развивающиеся страны находились под давлением противоречивых тенденций. Многим из тех, кто завершил индустриализацию либо продвинулся достаточно далеко по этому пути, удалось повысить свою роль на международных рынках промышленных товаров. Тем самым в них еще не исчерпан потенциал индустриализма.
Рост мировых цен на энергоносители также по-разному затронул различные группы стран в зависимости от того, были они экспортерами или импортерами энергоресурсов на мировом рынке.
С другой стороны, повышение роли информационных технологий носит глобальный характер с усилением общемировых интеграционных процессов к этой тенденции должны приспосабливаться страны разного уровня развития. И здесь легко проследить связь так называемой третьей волны демократизации, которая согласно С. Хантингтону началась с 1974 г. с кризисом ранней постмодернизации. Исследователи постиндустриальных обществ отмечали, что возможности, предоставляемые информационными технологиями, в полной мере будут реализованы лишь в демократических странах, приверженных принципам свободы информации1.
С 1973 по 1990 г. число демократических государств в мире возросло примерно с 25до 45%1. Причем третья волна демократизации носила ярко выраженный либерализационный характер.
Отличительной особенностью этой волны, начавшейся в странах Южной Европы и затем последовательно распространившейся в Латинской Америке, Африке, Южной и ЮгоВосточной Азии, Восточной и Центральной Европе, является тесная взаимосвязь и взаимообусловленность политических и экономических реформ, одновременные становление демократических институтов и либерализация экономики, переход к рыночным механизмам как основному регулятору экономической деятельности.
Можно предположить, что наложение кризиса ранней модернизации на кризис ранней постмодернизации не вызовет столь тяжелых последствий, как в случае совпадения модернизацион-ных процессов с кризисом зрелого индустриализма. В странах, всерьез приступивших к индустриализации в последние десятилетия, возможен более сбалансированный и децентрализованный подход к этому процессу при меньшей роли государства и большей опоре на частный капитал, в том числе на иностранные инвестиции, которые, в отличие от конца XIX начала XX веков, не влекут столь разрушительных социальных последствий.
Кроме того, эти страны с самого начала не заинтересованы в импортозамещающей индустриализации, их цель органично включиться в международное разделение труда, пока еще в этой области не накоплен достаточный опыт для широких обобщений. Но пример Китая показывает, что теперь индустриализация отсталых стран может протекать менее конфликтно и более органично, чем на рубеже веков в условияхвысокомонополизирован-ного хозяйства и агрессивной политики крупных империалистических государств.
Что касается стран, завершивших процесс индустриализации на более ранних стадиях, то здесь адаптация происходит с разной степенью конфликтности и радикальности.
В 80-е гг. практически все развитые и многие развивающиеся страны прошли через серию глубоких и болезненных реформ, связанных с уменьшением прямого государственного вмешательства в экономику разгосударствлением, дерегулированием. Эти преобразования происходили на фоне возрождения неолиберальной идеологии, подчеркивающей преимущества частной собственности, свободного рынка и конкуренции в противовес государственному вмешательству и регулированию. При этом реформы Рейгана в США и Тэтчер в Великобритании были настолько радикальны, что в ряде исследований приравниваются к революциям (что, конечно же, недостаточно правомерно)1.
В 90-е гг. необходимость адаптации системы государственного регулирования почувствовали и страны ЮгоВосточной Азии.
Тяжело приспосабливаются к новым постиндустриальным реалиям страны импортозамещающей индустриализации. Созданный в годы форсированной индустриализации и ориентированный, главным образом, на внутреннее потребление, сектор крупного промышленного производства оказался неконкурентоспособным в условиях открытия экономики, которое неизбежно вело, хотя и в разной степени, к деиндустриализации и связанным с ней тяжелым социальным проблемам2.
Преодоление связанных с подобным подходом ограничителей обычно сопровождается длительным периодом экономической и политической нестабильности, неоднократнымимучительными попытками реформ либерализационной и стабилизационной направленности, а в отдельных случаях даже политическими революциями.
Что касается государств Юго-Восточной Азии, то можно предположить, что глубокий финансовый кризис, начавшийся в этом регионе летом 1997 г., также связан со сложностями адаптации к постиндустриальным вызовам. Сложившаяся в результате быстрого послевоенного развития хозяйственнополитическая система этих стран совмещала в себе черты индустриальной цивилизации и ориентацию на производство продукции и услуг постиндустриального характера. Здесь господствовали и экономически, и политически крупные финансово-промышленные конгломераты, тесно сращенные с государством. Эта связь формировала ситуацию, во многом аналогичную централизованно управляемым индустриальным экономикам: государство в конечном счете брало на себя ответственность за эффективность решений, принимаемых руководством фирм.
Характеризуя взаимоотношения государства и фирмы, К. Лингл писал, что вознаграждение обычно попадает в частные руки, тогда как потери покрываются за счет налогопла-тельщиков1. Финансовый сектор играл подчиненную роль по отношению к индустриальным проектам и был предназначен прежде всего для обслуживания их интересов. Внутренний рынок был закрыт или почти закрыт для иностранных товаров, преимущество отдавалось привлечению иностранного капитала, причем в первую очередь портфельного. Малый бизнес, весьма развитый в количественном отношении, в отсутствие реальной демократии практически не имел политического влияния, социальные гарантии были минимальны.
Словом, успехи стран, которых принято относить к азиатским тиграм, во многом были обусловлены использованием преимуществ и специфических характеристик определенного этапа социально-экономического развития индустриализма. Некоторые специалисты даже проводили параллели между источниками роста в азиатских тиграх и в СССР времен первых пятилеток (указывая еще до начала азиатского кризиса на их историческую ограниченность).
Представляется, что подъем в Азии, так же, каки в Советском Союзе эпохи быстрого роста, обеспечивался чрезвычайным увеличением факторов производства, таких как труд и капитал, а не увеличением эффективности1.
Если конституционные системы современных развитых стран достаточно хорошо изучены в правовой и политологической литературе, то конституционные проблемы социально-экономических трансформаций в этой части мира привлекают гораздо меньшее внимание. И это вполне естественно, поскольку первый мир традиционно принято считать образцом социально-политической стабильности.
Среди западноевропейских государств особый интерес с точки зрения решения задач конституционной экономики представляют Великобритания, Франция и Германия. Все три названные страны прошли в послевоенный период через глубокие и комплексные реформы, давшие значимые политические и экономические результаты.
Правда, предпосылки и характер реформ в них существенно различались.
Франция и Германия страны, претерпевшие коренные конституционные изменения в результате острейших кризисов. В обоих случаях существенную роль играл внешний фактор неудачные колониальные войны или поражение в мировой войне.
Новый конституционный режим, несмотря на остроту политической борьбы, стабилизировал как экономическое, так и политическое положение, обеспечил выход из кризиса и имел, таким образом, долгосрочные последствия для развития этих стран.
Другой пример дает опыт Великобритании. Глубокий кризис, в который попала эта страна в 70-е гг., не был связан с военно-политическими факторами.
Это был кризис в чистом виде социально-экономический. Он не сопровождался конституционными реформами в узком (современном) смысле этого слова, но порожденные им преобразования касались существенных основ британской общественно-политической системы.
Конституционный кризис, как и вообще кризис политический, почти всегда связан с экономическим кризисом. Разумеется, не всякий экономический кризис обязательно приводит к кризису власти.
Более того, в истории нельзя проследить наличие явной корреляции между разворачивающимся экономическим кризисом, глубиной политических потрясений и соответственно экономических и политических реформ.
Прежде всего, глубина реформ связана с характером существующих политических рамок, способных или неспособных приспосабливаться к потребностям экономического развития. В самом общем виде можно утверждать, что демократическая система более гибкая, она потенциально способна создавать более благоприятные условия и для обеспечения экономической стабильности1, и для преодоления кризисов. Наиболее характерный пример в этом отношении дает великая депрессия, которую достаточно успешно, с минимальными политическими потрясениями преодолели устойчивые, развитые и старые демократии.
Великобритания и США вышли из нее с наименьшими потерями, Франция оказалась тогда политически сильно ослабленной, а сравнительно молодые демократии Германии, Испании и Португалии рухнули. Аналогичные конституционные кризисы с заменой политических режимов произошли тогда и в других регионах мира.
Следующий фактор, способный повлиять на масштабы и глубину сопровождающих кризис политических преобразований, связан с характером предшествующего экономического развития страны. Политический кризис при прочих равных условиях тем острее, чем более быстрым было предшествующее ему экономическое развитие.
Обстановка затяжной стагнации, длящейся годы и десятилетия, время крайне неприятное, но, как правило, не чревато острыми потрясениями. В этом случае глубина реформ обычно не становится синонимом их радикальности и тем более не приводит к революционным потрясениям.
Наконец, существенным моментом практически всегда становится специфика конституционно-политического опыта данной страны.
Представляется, что требования конституционной экономики с учетом экономических тенденций последних лет позволяют нам сделать следующие основные выводы.
Во-первых, необходимо переосмыслить подход к понятию антикризисного регулирования в государстве. Так, сегодня под таким регулированием многие подразумевают принятие неотложных текущих мер для устранения последствий экономического кризиса.
Представляется, что это в корне неверный подход. Основная задача государства, с точки зрения и конституционного порядка и здравого смысла, поддержание стабильности, недопущение комплексных потрясений, ведущих к революциям и иным насильственным сломам традиционных устоев. А значит, все государственное регулирование должно быть антикризисным в том смысле, что необходимо, во-первых, минимизировать факторы возникновения кризисов, а во-вторых, заведомо устанавливать механизмы выхода из них.
Ведь как мы уже установили ранее, метание в области государственного регулирования только усиливает кризисы, усиливая недовольство населения.
Как, например, показывает нам сегодняшняя практика борьбы с экономическим кризисом как в России, так и за рубежом, государства зачастую в процессе активного антикризисного регулирования нарушают баланс сил и интересов. Например, мы могли наблюдать излишний протекционизм, чрезмерное снижение или, наоборот, усиление ответственности заемщиков банков за несвоевременный возврат кредитов и пр. С точки зрения права наиболее важно то, что антикризисное законодательство разрабатывается наспех, в условиях уже имеющегося кризиса. Это не позволяет ему быть вычищенным от недочетов и перекосов. Кроме того, усиление лоббирования в условиях кризиса, безусловно, еще более усиливает эти перекосы.
Таким образом, необходимо заранее устанавливать в законодательстве взвешенные механизмы разрешения кризисных ситуаций. Это даст возможность в спокойной обстановке продумать возможные последствия тех или иных действий, обеспечить сбалансированность интересов, предусмотреть достаточные гарантии для ненарушения прав граждан.
Во-вторых, необходимо оценивать кризисный потенциал всех принимаемых решений. Отсутствие такой оценки может повлечь слишком позднее осознание необходимости заведомого принятия должных мер по недопущению вредных последствий того или иного решения.
Осуществление какого-либо политического действия в конкретных условиях может казаться очевидным и беспроигрышным, однако важно понимать, как это действие повлияет на жизнь граждан в дальнейшем. Рассмотрим этот теоретический довод на конкретном примере.
Сегодня модернизация во многих странах, в том числе и в России, считается ключом к экономическому успеху. Казалось бы, увеличение эффективности труда позволяет снизить стоимость продукции, увеличить ее выпуск, повысить качество.
И создается ощущение ее беспроигрышное™ с точки зрения социально-экономической ситуации. Тем не менее нельзя при этом забывать о следующем. Модернизация (предусматривающая увеличение производительности труда) неизбежно влечет высвобождение работников, а соответственно, исчезновение у них основного источника дохода в виде заработной платы (при этом у оставшихся работников доход будетувеличиваться).
При существующей системе перераспределения денег в стране единственным способом обеспечить этих работников денежными средствами является стимуляция создания новых рабочих мест, т.е. расширение производства. При осуществлении дальнейшей модернизации высвобождается дополнительное количество работников, что влечет необходимость еще большего расширения производства. Таким образом модернизация приводит к кризису перепроизводства.
При этом даже если государство обеспечит рост населения, данный кризис, тем не менее, в конечном итоге, неизбежен. Если же не увеличивать производство, то возникает огромный пласт населения, фактически не имеющий доходов, и малое количество граждан, имеющих высочайшие доходы, что, конечно же, тоже недопустимо.
Все это, безусловно, не значит, что модернизация не нужна современному обществу и вредна для него. Просто необходимо заранее осознать кризисный ее потенциал и разработать, например, качественно иную систему перераспределения доходов. Но если не сделать этого на этапе начала модернизации
экономики в целом, то в дальнейшем кризисный процесс становится неизбежным.
Таким же образом необходимо проводить постоянную антикризисную экспертизу каждого внедряемого проекта, решения и пр., даже если таковые кажутся сегодня самоочевидными. Этого требуют от нас позиции конституционной экономики, и только такой подход может защитить конституционные права граждан. Более того, такой подход выгоден и лицам, осуществляющим властные полномочия в государстве.
Ведь социальноэкономическая стабильность приносит безусловные политические дивиденды. Это тот самый принцип win-win, к которому пытаются привести нас прогрессивные экономисты.
