d9e5a92d

Хозяйственное соперничество

Накануне XXI века цивилизация как никогда прежде расколота на две неравные части - неравные не только в смысле природно-географических параметров, но прежде всего с точки зрения социально-экономического развития и мировых хозяйственных связей. Сегодня три основных центра постиндустриального мира- США, Европейский Союз и Япония - создают более 62 процентов мирового ВНП, на их территории начинается или заканчивается более 80 процентов мировых торговых потоков, они обеспечивают около 85 процентов общемирового объема международных инвестиций.

Наконец, в этих странах сосредоточено почти 97 процентов мирового интеллектуального потенциала, обеспечивающего более 90 процентов производства высокотехнологичных товаров. Как мы уже отмечали, в последние десятилетия доля создаваемых в мире богатств, находящаяся в распоряжении граждан развитых стран, которые составляют около 1/5 населения планеты, возросла с 70 до 82,7 процента, тогда как доля таких богатств, приходящаяся на 1/5 населения, живущего в беднейших регионах, упала с 2,3 до 1,4 процента1, и надежды на изменение сложившейся ситуации выглядят иллюзорными.

Почему же именно в эпоху триумфа человека над силами природы поляризация материального богатства достигла столь запредельного уровня?

Хозяйственное соперничество в индустриальную и постиндустриальную эпохи


Исторический опыт человечества богат примерами того, как передовые страны вступали в полосу затяжного кризиса, а гораздо более отсталые занимали их место. На протяжении многих столетий государства, движимые волей социальных реформаторов, осуществляли смелые прорывы, достигая лидирующих позиций и удерживая их долгие годы.

Голландия XVI века, Англия XVII-го, Германия XIX-го, Россия петровской эпохи, СССР в 20-30-е годы, Япония после окончания Второй мировой войны - вот далеко не полный перечень примеров успешного догоняющего развития, позволившего этим странам не только проделать за десятилетия путь, на который у других уходили столетия, но и оказаться в авангарде мирового хозяйственного прогресса, закрепить доминирующее положение в своем регионе.
Таким образом, истории известны примеры успешного догоняющего развития. Однако, как показывает опыт, все они относятся исключительно к индустриальной эпохе; попытки так называемых новых индустриальных стран достичь уровня развития постиндустриальных государств оказались тщетными, лучшим подтверждением чему стал азиатский кризис 1997 года, в полной мере продемонстрировавший уязвимость современных модернизаций.

Какие причины лежат в основе подобного феномена? Чем отличается механизм развития индустриальных и постиндустриальных обществ?

Может ли индустриальное общество, взаимодействуя с постиндустриальными, осуществить успешный прорыв, достичь подобного уровня развития?
На наш взгляд, индустриальному и постиндустриальному обществам свойственны принципиально различные механизмы развития. Это обусловлено тем, что в ходе такого развития используются качественно отличные друг от друга ресурсы, обеспечивающие поистине несопоставимую динамику хозяйственного и социального прогресса.Характерными чертами индустриального хозяйства являются, с одной стороны, воспроизводимость всех факторов производства, а с другой - пропорциональность затрат и результатов. В первом случае мы имеем в виду, что сырье и материалы кажутся безграничными, предложение рабочей силы может быть увеличено в соответствии с потребностью в ней, а интеллектуальный потенциал нации остается несущественным фактором. Во втором случае мы отмечаем, что увеличение затрат материалов, средств производства и труда воплощается, как правило, в пропорциональном росте количества выпускаемых благ.

Поэтому индустриальная модернизация во всех ее формах связана с использованием дополнительных ресурсов и рабочей силы, а если быть точнее - с вызванной экономическими или неэкономическими причинами мобилизацией сил той или иной нации. Индустриальная модернизация при любых обстоятельствах является модернизацией мобилизационного типа.
Важно при этом подчеркнуть, что специфические ресурсы, позволяющие быстро развить промышленное производство, как правило, небезграничны. Запасы одних полезных ископаемых способны иссякнуть, цены на другие могут упасть на мировых рынках, и те отрасли промышленности, которые давали импульс индустриальному прогрессу, могут оказаться его тормозом.

Дешевая рабочая сила, столь распространенная в развивающихся странах, также не остается таковой вечно; по мере роста уровня жизни издержки на наем рабочих возрастают и в конечном счете стремятся к тем показателям, что уже достигнуты в более развитых государствах. Таким образом, ни естественные ресурсы, ни дешевый труд не способны стать основой прорыва в круг развитых наций по причине того, что обеспечиваемый ими ускоренный прогресс имеет естественный предел и не носит самоподдерживающегося характера. Кроме того, любая мобилизационная модернизация требует отвлечения значительной доли национального дохода на нужды накопления и, соответственно, пропорционального сокращения потребления.

Следствием становится чрезмерная усталость нации, которая в конечном счете приводит к замедлению темпов развития и ее отставанию от конкурентов.
Следует также иметь в виду, что до тех пор, пока источники ускоренного развития заключены в богатстве полезных ископаемых, многочисленности народа или нарушении естественных пропорций воспроизводства, они не являются монопольными, и лидирующие позиции соответствующих стран легко могут быть утрачены. В эпоху средневековья Венеция стала самым мощным европейским государством, удерживая контроль за торговыми путями между Западом и Левантом.

Однако стоило Голландии и Англии создать мощные торговые компании, величие Венеции угасло. Голландия стала одной из богатейших стран Европы, заняв место пе-реработчика английской шерсти и поставщика тканей на континент; но как только англичане развили сеть собственных мануфактур, она оказалась лишь одной среди многих.

На протяжении полутора веков, с начала XVIII и до середины XIX столетия, Россия стремилась стать европейским лидером; однако Крымская война показала, что за фасадом показного благополучия скрывалась обескровленная страна, остро нуждавшаяся в глубинных социальных преобразованиях.
Таким образом, индустриальные модернизации осуществляются посредством насильственных мер, решают локальные задачи, не могут продолжаться как угодно долго и, как правило, не порождают саморегулирующейся и самовоспроизводящейся системы, способной поддерживать свой статус лидера в меняющихся исторических условиях.
В отличие от индустриального, постиндустриальное общество основывается на использовании качественно иного ресурса-творческого потенциала личности. Характерными чертами постиндустриального хозяйства являются поэтому, с одной стороны, невоспроизводимость основного фактора производства, а с другой - несоизмеримость затрат и результатов в производственном процессе.

В первом случае мы имеем в виду, что предложение творческой деятельности ограниченно, формирование ее субъекта занимает десятилетия, а ее использование фактически не может быть регламентировано по канонам индустриальной эпохи. Во втором случае мы акцентируем внимание на том, что ни экономические, ни внеэкономические факторы не могут стать основными в процессе мобилизации творческой активности, а применение неквалифицированной рабочей силы или огромных материальных ресурсов не способно привести к таким же результатам, к каким приводит использование творческих способностей человека.

Поэтому развитие постиндустриального общества является естественным процессом, который невозможно ускорить какой бы то ни было мобилизацией.
Ресурсы, выступающие основными в структуре постиндустриального хозяйства, являются безграничными и самовоспроизводящимися. Предложение информации и знаний не сокращается по мере их применения; экспорт технологий и патентов приносит стране доходы, не уменьшая ее внутреннего потенциала и объема располагаемой ею информации и знаний; каждый акт передачи знаний от человека к человеку способствует углублению его собственных знаний и в конечном счете порождает новые стереотипы поведения и новую систему ценностей, в которой материальные факторы смещаются с главенствующих позиций. Экспансия экономики знаний сокращает потребность в природных ресурсах и дешевом труде, естественным образом повышая жизненные стандарты всех членов общества.

Ее развитие не требует отвлечения средств на накопление (в последние годы в США норма сбережений нередко оказывается отрицательной) и, таким образом, стимулирует максимальное потребление граждан. Тем самым формируется механизм самоподдерживающегося развития, не встречающего на своем пути серьезных внутренних препятствий.
Все это приводит к качественным отличиям в динамике развития постиндустриального хозяйства по сравнению с индустриальным. Страны, положившие в фундамент своего лидерства в мировой хозяйственной системе применение высоких технологий (Англия в XIX веке с ее экспериментальной наукой, Германия начала ХХ-го с разработками в области химии и теоретической физики, Соединенные Штаты послевоенного времени, достигшие небывалых успехов в информационной области), хотя и могут впоследствии лишиться первенства в мировом масштабе, тем не менее не покинут уже ряды постиндустриальных держав. Постиндустриальный мир становится центром притяжения интернациональной интеллектуальной элиты и с каждым годом лишь увеличивает свое технологическое превосходство.

Поэтому можно, на наш взгляд, утверждать, что монополия постиндустриальных стран на хозяйственное лидерство в новом столетии уже не будет оспорена.
Таким образом, в основе постиндустриального развития лежит стремление человека к реализации своего творческого потенциала, в силу чего этот тип прогресса может продолжаться без перенапряжения внутренних сил нации и возникновения антагонистических противоречий, способных лишить постиндустриальные страны их доминирующего положения в современном мире.
Все это приводит нас к выводу, что страна, осуществляющая мобилизационную модернизацию индустриального типа не способна даже в конечном счете встать в один ряд с современными постиндустриальными державами. Именно в этом и заключена, на наш взгляд, причина формирования так называемого монополярного мира.



Этапы его становления ознаменовались, во-первых, несостоятельностью претензий ресурсодобывающих стран на значимое место в мировой экономике, заявленных в конце 70-х - начале 80-х годов; во-вторых, крахом коммунистического эксперимента в конце 80-х годов (представлявшего собой наиболее одиозный пример индустриальной модернизации, базировавшейся на внеэкономическом принуждении и уродливых формах автаркии стран восточного блока); и, наконец, в-третьих, хозяйственной депрессией в Японии и последовавшим за ней азиатским кризисом, продемонстрировавшими бесперспективность мягкого пути индустриальной модернизации, проводившейся в рамках капиталистических отношений. К концу XX века идея догоняющего развития, еще двадцать лет назад претендовавшая на то, чтобы стать основой универсальной социальной доктрины, обнаружила свою полную несостоятельность.
Сегодня становится очевидным как то, что индустриальная экономика может быть достаточно эффективно построена на основе роста нормы накопления и жесткого государственного регулирования, так и то, что эти меры не способны дать ожидаемого эффекта, когда перед страной стоят задачи постиндустриальной трансфор-
мации. Постиндустриальное общество не может быть построено;
единственным путем его становления является эволюционное развитие, происходящее на основе максимальной реализации личностного потенциала людей, достигших высокого уровня материального благосостояния. Там, где нет достаточной экономической свободы, никакие надутилитарные ориентиры не могут привести к формированию постиндустриального общества; там, где постэкономические ценности приносятся в жертву индустриальному развитию, такое общество также не может появиться на свет.

Опыт относительно успешного догоняющего развития исчерпывается тем историческим периодом, на протяжении которого господствуют закономерности индустриального типа производства. В настоящее время есть множество оснований, чтобы достаточно уверенно утверждать: новейшая история распорядилась таким образом, что эволюционное формирование постиндустриальной системы в ближайшие десятилетия невозможно нигде, кроме США и стран Европейского Союза.

Внутренние противоречия модели догоняющего развития


В XX веке человечество стало свидетелем множества попыток догоняющего развития, представленных двумя существенно отличающимися друг от друга моделями. Первую, сугубо индустриальную, использовали СССР в 30-е годы, Германия в 30-е и 40-е и страны социалистического лагеря в 50-е и 60-е годы.

Определяющей ее чертой стало параноидальное стремление к опоре на собственные силы, что породило хозяйственную автаркию, ужесточение авторитарных режимов, использование жестких мобилизационных мер и вызвало в конечном счете если не открытый протест, то социальную апатию. Результатом оказалась стагнирующая хозяйственная система, неспособная к конкуренции с рыночными экономиками.

Вторая модель, в определенной мере копировавшая постиндустриальные тенденции, воплотилась в опыте Японии 70-х и 80-х годов и государств Юго-Восточной Азии 80-х и 90-х. В этом случае большая естественность процесса, не требовавшая столь жесткого политического давления, сочеталась с явной зависимостью от внешних факторов и уязвимостью вставших на этот путь стран перед лицом новых тенденций в развитии самого постиндустриального мира.
Обе модели не могли и не могут обеспечить достижения технологического и хозяйственного паритета стран, принявших их на вооружение, с западным миром; но учитывая, что вторая группа государств достигла в последние десятилетия значительно больших успехов, чем первая, мы сосредоточим наше внимание прежде всего на противоречиях того типа догоняющего развития, который был реализован в Японии и Юго-Восточной Азии. Неудачи этой модели порождены целым рядом факторов, и на шести из них мы остановимся ниже.
Первым таким фактором является выраженная односторонность индустриального развития всех догоняющих стран. Если в государствах советского блока или нацистской Германии доминировали либо военный сектор, либо тяжелая промышленность, достижения которых не отражались позитивным образом на благосостоянии народа, то в Японии, и в еще большей мере в странах Азии, упор был сделан на опережающее развитие машиностроения и электроники.

В массовом порядке приобретая американские и европейские патенты, японские и азиатские производители наращивали выпуск относительно недорогих товаров повседневного спроса, наводняя ими рынки западных стран. Известно, что Япония к середине 80-х годов обеспечивала 82 процента мирового выпуска мотоциклов, 80,7 процента производства домашних видеосистем и около 66 процентов фотокопировального оборудования. В тот же период в Южной Корее доля машиностроения в объеме промышленного производства достигла более чем 25 процентов, а доля электронной промышленности - 17,8 процента; эти две отрасли обеспечивали более 60 процентов общего объема южнокорейского экспорта2. В Малайзии доля занятых в электронной промышленности, составлявшая в 1970 году не более 0,2 процента общей индустриальной занятости, в конце 80-х достигла 21 процента, а доля продукции данной отрасли в общем объеме экспорта превысила 44 процента.

Тайвань стал пятым в мире производителем микропроцессоров, а доход, полученный крупнейшими тайваньскими фирмами от их продажи, вырос с практически нулевой отметки в 1989 году до 2,5 млрд. долл. в 1993-м. Если в 1970 году в Южной Корее, Таиланде и Индонезии доля сельского хозяйства в ВНП составляла соответственно 29,8; 30,2 и 35,0 процента и была на 3-7 процентных пунктов выше доли промышленного сектора, то в 1993 году данные показатели упали до уровня в 6,4; 12,2 и 17,6 процента, что ниже доли промышленности соответственно на 40, 28 и 22 процентных пункта3.
Такой ход индустриализации можно было бы только приветствовать, если бы не очевидная неспособность внутреннего рынка поглотить эту товарную массу. Уже в конце 60-х годов, когда в Южной Корее эксплуатировалось не более 165 тыс. легковых автомобилей, там был введен в действие завод, рассчитанный на производство 300 тыс. автомашин в год; в 80-е годы производство электронной техники в Сингапуре, Малайзии и Гонконге стабильно превышало потребности внутреннего рынка в 6-7 раз.

И хотя такой тип развития был вполне объясним, поскольку ускоренная индустриализация не могла не требовать концентрации основных усилий на определенных направлениях, негативные последствия подобной стратегии очевидны.
Вторым важным фактором является недопотребление населения, вытекающее из индустриального типа догоняющего развития и препятствующее становлению широкого внутреннего рынка. Исходной предпосылкой в данном случае выступал низкий уровень материального благосостояния населения развивающихся стран, встававших на путь догоняющего развития.

Как правило, все они переходили к политике ускоренного индустриального роста в условиях, когда величина валового национального продукта не превышала 300 долл. на человека в год. Когда бы ни инициировалась новая хозяйственная политика (в Малайзии, Сингапуре и на Тайване это произошло в конце 40-х годов, в Южной Корее и Индонезии - в начале 60-х, в Таиланде - в конце 60-х, в Китае - в начале 80-х, а во Вьетнаме и Лаосе - на рубеже 90-х годов), данный показатель не превосходит указанной величины.

В Малайзии он составлял не более 300 долл. в начале 50-х годов, в разрушенной войной Корее - около 100 долл. в конце 50-х, на Тайване - 160 долл. в начале 60-х, в Китае, двинувшемся по пути преобразований в 1978 году, - 280 долл., а во Вьетнаме уровень в 220 долл. был достигнут лишь к середине 80-х.
Именно низкий уровень доходов населения стал важнейшим условием ускоренной индустриализации, и для ее поддержания их рост должен был оставаться весьма умеренным. В середине 90-х годов, когда в развитых странах величина среднечасовой заработной платы промышленного рабочего составляла от 12 до 30 долл., в Корее и Сингапуре труд высоквалифицированного специалиста оплачивался из расчета не более 7 долл., а в Малайзии - 1,5 долл. в час. В Китае и Индии в это же время занятые в промышленности рабочие получали около 3, а во Вьетнаме - не более 1,5 долл. в день4.

На протяжении всего периода ускоренной индустриализации, с середины 70-х и до конца 80-х годов, в Таиланде, Малайзии и Индонезии фактически не фиксировался рост реальной заработной платы; даже в наиболее успешно развивавшейся Южной Корее в конце 80-х годов средняя заработная плата в промышленности составляла 15 процентов от ее уровня в Японии и 11 процентов от ее уровня в США. Как следствие на протяжении 80-х показатель ВНП на душу населения в Таиланде, Малайзии и Индонезии снизился соответственно на 7,23 и 34 процента по сравнению с аналогичным показателем, рассчитанным для стран большой семерки5.

Последствия бума 90-х годов также не сильно сказались на положении большинства жителей этих стран: так, в Таиланде доходы наиболее высоко оплачиваемых 10 процентов населения в течение этого периода выросли втрое, тогда как наименее состоятельных 10 процентов не изменились.
Несмотря на внешнее процветание восточноазиатских стран и высокие доходы их высшего класса, средний слой, являющийся опорой индустриальных наций, оставался в Азии весьма малочисленным. По состоянию на начало 90-х годов, к нему относили себя около 4 процентов индонезийцев; в Таиланде численность квалифицированных рабочих, технического, административного и управленческого персонала составляла в это же время не более 7,6 процента; в Южной Корее численность среднего класса, по подсчетам различных экспертов, колебалась от 10,5 до 11 с небольшим процентов6. Даже сегодня тот средний класс, который сложился в 60-е - 70-е годы как основа устойчивости постиндустриальных держав, отсутствует в большинстве стран Юго-Восточной Азии, а отрыв этих наций от западного мира остается огромным. Если принять в качестве стандарта потребления, близкого постиндустриальному, годовой доход в 25 тыс. долл. на семью, то из насчитывающихся в современном мире 181 млн. таких семей 79 процентов приходятся на развитые страны, а их число в пяти ведущих новых азиатских тиграх - Китае, Южной Корее, Тайване, Индонезии и Таиланде, - население которых в шесть раз многочисленнее американского, не превышает четверти количества таких семей в США7.

Все это делает внутренний спрос в новых индустриальных странах весьма ограниченным, а их дальнейшее хозяйственное развитие - не имеющим устойчивой основы.
Третий фактор, мимо которого также нельзя пройти в рамках нашего анализа, связан с преобладанием в догоняющих экономиках экстенсивных методов развития, что делает их хозяйственный прогресс внутренне ограниченным. Мы уже отмечали, что стабильное развитие постиндустриальных держав в 90-е годы происходит на фоне нарастающего потребления их гражданами материальных и информационных благ и устойчивого снижения доли накопления в национальном доходе.

Между тем в Юго-Восточной Азии в течение всего периода ускоренной индустриализации наблюдалась противоположная тенденция. Несмотря на низкий уровень валового национального продукта на душу населения, страны региона вынуждены направлять значительную его часть на дальнейшее развитие производства.

В результате даже в начале 90-х годов норма сбережений составляла на Тайване 24 процента, в Гонконге - 30, в Малайзии, Таиланде и Южной Корее - по 35, в Индонезии - 37, в Сингапуре - 47, а в Китае доходила, по некоторым данным, до фантастического уровня в 50 процентов от валового национального продукта8. При этом, в отличие от всего остального мира, Южная и Восточная Азия оставались единственными регионами, где в период с 1965 по 1993 год доля сбережений в валовом национальном продукте имела тенденцию не к снижению, а, напротив, к заметному росту (с 12 до 21 процента и с 22 до 35 процентов, соответственно).
Однако низкие доходы населения и высокая норма сбережения были не единственными источниками впечатляющего индустриального прорыва азиатских стран. Развивающееся промышленное производство предъявляло спрос на дополнительные рабочие руки, рекрутировавшиеся из среды крестьян и ремесленников. Рост доли промышленности в валовом национальном продукте сопровождался почти таким же повышением доли занятых в индустриальном секторе.

В Сингапуре с 1966 по 1990 год этот показатель вырос с 27 до 51 процента; в Южной Корее с начала 60-х по начало 90-х годов он повысился с 22 до 48 процентов; на Тайване - с 17 процентов в 1952 году до 40 в 1993-м. Параллельно в общей численности работающих росла доля женщин, а также увеличивалась продолжительность рабочего дня. В результате в Южной Корее и на Тайване в первой половине 90-х годов средняя продолжительность рабочего времени в индустриальном секторе достигала почти 2,5 тыс. часов
в год, хотя в большинстве европейских стран она была законодательно ограничена 1,5 тыс. часов9.
Все это показывает, что большинство азиатских экономик вплоть до кризиса 1997 года развивалось исключительно экстенсивными методами. Если сравнить долю фактора производительности в общей динамике роста валового национального продукта в различных странах в 50-70-е годы, можно увидеть, что на Тайване при средних темпах роста 9,4 процента посредством повышения производительности обеспечивалось лишь 2,6 процента прироста ВНП в год, в Южной Корее при темпах роста ВНП 10,3 процента - всего 1,2 процента, в Сингапуре при ежегодном росте 8,7 процента - только 0,2, тогда как, например, во Франции эти показатели составляли 5,0 и 3,0 процента, соответственно10.

Поэтому мнение П.Краг-мана, отмечающего, что прогресс молодых индустриальных стран Азии, как и развитие СССР в период высоких темпов роста, стимулировался в первую очередь небывалым увеличением затрат труда и капитала, а не повышением эффективности производства11, вполне отражает основное различие между постиндустриальной парадигмой прогресса и практикой догоняющего развития.



Содержание раздела