Моделирование клубных и сетевых эффектов
Отношение к молодости, возрасту, красоте, благотворительности, воспитанию детей, современному искусству, ростовщичеству, инакомыслящим и т. п. все результат работы с сознанием, в чем-то целенаправленной и подчиненной определенным интересам, а в чем-то спонтанной и никем конкретно не управляемой.
Например, сегодня в развивающихся странах пытаются очертить границы среднего класса, связывая с ним стабильность и процветание. Сильным ходом было бы сконструировать портрет этой страты так, чтобы в нее попало как можно больше социальных типажей. Одно лишь медийное переименование позволило бы людям, ощущающим себя бедными, подняться на ступень выше в их собственных глазах и тем самым помогло бы им ступить на праведную консюмеристскую стезю.
Так, небезнадежных учеников, балансирующих на грани успеваемости, перетаскивают в следующий класс, зная, что стоит им однажды уверовать в себяи в игру вступит мощная подъемная сила, которая будет нарастать по мере приближения цели, изначально казавшейся недостижимой. Внутренняя мотивация ключ к пониманию действенности сигналов, пусть даже льстивых или обманных. В условиях конкуренции информации все зависит оттого, кто окажется убедительней, чью инициативу быстрей подхватят. Вовремя поданный сигнал программирует ожидания, а те материализуются в готовность примкнуть к тем или иным начинаниям, привнести в них или нет свою энергию (голос) и, соответственно, повлиять на исход.
Людьми движет потребность занять свое место в процессах, где главный вопрос не что, а с кем.
В настоящее время о движении информации в социуме известно лишь в общих чертах. Что не снимает с разного рода трендмейкеров задач по управлению общественным восприятием. Во многом они действуют по наитию и, естественно, в изобилии совершают ошибки, в которых некого и не за что винить, поскольку объективно всегда есть степень свободы и, соответственно, непредсказуемости в том, как люди среагируют на тот или иной посыл.
Например, в период кризиса, принимая решение поддержать экономику деньгами, надо быть уверенным, что граждане увеличат потребление, а не приберегут средства на черный день. Но правительству остается только гадать, поскольку в трудах по макроэкономике не прописан однозначный исход и тем более нет подсказок, как направить реакцию в желательное русло. Мы далеки от того, чтобы похвастаться хотя бы рамочным понимаем нестационарных информационных процессов. Общественное мнение может повернуться и так, и эдак в зависимости от подачи информации.
Покатись волна неудачных комментариев и самые, казалось бы, разумные решения, продиктованные теорией, возымеют эффект, обратный ожидаемому. Напротив, бесперспективные, с точки зрения той же теории, ходы принесут успех.
Судя по относительно ровному ходу кризиса 2008-09 годов, экономисты-практики способны тушить очаги пожара. Например, российское правительство выборочно помогло отечественным концернам расплатиться с их зарубежными кредиторами, спасая от маржин колла (форсированной продажи залогов по бросовым ценам). В массовом сознании реакция была скорее негативной.
Поддержка фаворитов казенными деньгами, при том, что на всех остальных средств не выделялось, и впрямь была уязвима с моральной точки зрения. Однако эти и ряд других демонстративных шагов, маркирующих пусть не до конца исполнимые, но твердые намерения, принесли желаемые плоды.
Банкиры вняли сигналу и не стали требовать возврата долгов по жесткому сценарию. Назревавшую лавину margn calls удалось перехватить.
Политика во многом держится на управлении леген-дированием и информационными вбросами. Это ее рутина малыми силами проворачивать жернова. Но теория этих процессов в зачаточном состоянии, а именно ее разработка позволила бы в будущем снизить роль политического чутья и повысить класс расчетов. Сейчас движение информации в лучшем случае держат в уме: о серьезном моделировании не идет и речинастолько это за гранью современных возможностей науки (из всех дисциплин с этим работает только теория игр).
Не случайно в публичных дискуссиях, например о судьбе тех или иных провальных проектов, никогда не звучат аргументы, связанные с (недо)распространением, (не)достоверностью и (не)пол-нотой информации. Причина очевиднав отсутствии теоретически обоснованных аргументов.
Нет и хоть сколько-нибудь распространенного общественного словаря, чтобы эти доводы не воспринимались на слух как абракадабра. Но это значит, что сложные вопросы безбожно упрощаются, существенные факторы не принимаются в расчет, что, конечно, вредит делу. Пока все будет оставаться на том же уровне ложнолаконичной понятности, нам придется ограничиваться пассивным наблюдением за морем социальных фактов.
И по большому счету никто ничего не сможет понять ни в мелких волнениях, ни в глобальных социальных катаклизмах. Единственное, чем придется довольствоваться, это комментарии задним числом.
Систематические и точные данные о распространении информации могут извлекаться из интернет-сетей третьего поколения (web 3.0), и пока больше ниоткуда (по крайней мере, в искомых объемах). Исследователей здесь ждет ряд сложностей, поскольку придется иметь дело с многократными перекрестными связями между реальностью, отношением к ней и информацией об этом отношении. Набор наслоений разного уровня создает то же ощущение невозможности ухватиться за что-либо, которое было у философов афинской школы.
Одновременно ситуация чем-то напоминает шпионскую игру я знаю, что ты знаешь, что я знаю..., с которой, кажется, даже теория игр не в силах разобраться (особенно, когда речь идет о случаях из практики, в которых доподлинно не известно, кто и насколько информирован об осведомленности других участников). К слову, сколь сложной ни выглядит эта игра, она никогда не бывает сложнее, чем тот уровень, до которого ею владеют наиболее сильные игроки, умеющие просчитывать слабых партнеров.
Однако, при всей запутанности, система не бездоннаяв ней вычленяется два пласта: взгляды/установки, непосредственно определяющие действия, и то, что влияет на сами взгляды.
Нас больше всего занимает один, возможно, самый важный аспект этого влияния, завязанный на клубный характер общественного устройства. Сталкиваясь с фактами (или их изложением), люди первоначально реагируют в зависимости от того, насколько это затрагивает их интересы. Но в ходе последующих частных и публичных коммуникаций индивидуальные позиции агрегируются и подстраиваются под групповые платформы.
Важно понимать, как и за счет чего это происходит. Личные интересы могут видоизмениться как из-за нового понимания ситуации, так и в результате наблюдения за тем, какие сценарии быстрее обрастают сторонниками и становятся проходными.
И на первое, и на второе влияют два ключевых момента. Во-первых, то, какие факты и в какой трактовке доводятся до всеобщего сведения,иными словами, что предается огласке, а что замалчивается. Во-вторых, и в главных, насколько людям доступна информация о потенциальном числе сторонников тех или иных групп интересов, к которым они могут примкнуть, а также об их сиюминутной численности, о скорости пополнения и составе рядов.
Что касается фильтрации информации, то она принципиально понятна, поскольку различные уловки издавна практиковались для манипуляции общественным выбором. А вот прозрачность и трассы информационного каскада остаются вне поля зрения.
Чтобы понять действия людей в тех или иных обстоятельствах, необходимо знать не только их отношение к этим обстоятельствам и итоговый расклад сил, но и учитывать, какими сведениями о раскладе сил люди обладают в момент принятия решенияв какой мере ими управляет чувство локтя. Образно говоря, на какой гандикап они рассчитывают, делая ставки на победу того или иного клуба. (Подобным образом вопрос ставится и в теории игр.)
Фраза сознание определяет бытие превратилась в штамп. Им часто пользуются, рассуждая об играх разума, не скованного объективными причинами. Но что направляет сам разум?
Пока не изучен информационный подслой, в котором вызревают личностные и социальные установки, фраза про определяющее сознание, якобы что-то объясняющая, остается ширмой для неизведанного. Такой же малопроницаемой, как слово обмен, пока его не переведут в цифры.
Таким образом, два самых перспективных направления гуманитарных исследований, которые желательно инициировать в социальных сетях:
количественные исследования символического обмена;
анализ движения информации.
Моделирование клубных и сетевых эффектов
Социальные сети изобилуют данными для этих исследований. Кроме того, у них есть еще одно полезное свойство они позволяют аналитику выбраться из кабинета в реальное социальное поле, не испытывая при этом дискомфорта.
В рамках сложившейся научной практики полевые исследования сопряжены с массой проблем: отбор репрезентативных групп, отделение помех и шума, формулирование правильных вопросов, оптимизация издержек сбора данных и т. д. В коллаборативной системе большая часть перечисленного не составляет ровным счетом никакого труда.
Общественные науки заглядывают в будущее с помощью экстраполяций из прошлого. Представления о том, каким будет завтра, вырастают из реконструкций историй, мотиваций, институций, существовавших вчера. Другой вариантвыяснить сегодняшнее отношение людей к чему-либо и на этой основе построить прогноз. Оба пути несовершенны, что хорошо известно, к примеру, маркетологам, выводящим на рынок новые продукты, и еще лучшеза-казчикам подобных исследований, результаты которых зачастую не приносят ни грана определенности.
Напрасный труд опрашивать будущих потребителей, понравится ли им неведомый товар и каким ему быть, чтобы понравиться. (В свое время, предскажи кто-нибудь популярность тама-гочи или рингтоновкакая бы реакция последовала?) Поэтому новшества сватают миру без всякого спроса.
В практикуемых сегодня методах социального прогнозирования не одно и не два узких места. (Укажем еще на такое: интервьюируемый абстрактно фантазирует о том, чего бы ему хотелось, не учитывая ограничений и не заботясь о цене вопроса.) Отчасти острые углы можно обойти или сгладить, тщательно готовя полевое исследование. (Хотя на это редко хватает сил.) Но всегда остается одно препятствие, принципиально непреодолимое при традиционном подходе: интервьюируемый тет-а-тет или в группе не тождественен самому себе, когда он действует в реальном человеческом окружении. Условия, в которых рассуждают, имеют мало общего с теми, в которых предстоит совершать поступки. Главное, чего не учитывают ответы, собранные в рамках группы,что лишь по ходу дела человеку станет ясна клубная норма.
Иными словами, он разберется с социальной обусловленностью и приемлемостью тех или иных его поступков. В жизни поведение ориентировано на лидеров, на тренды и на отношение к ним людей из твоего круга, а этот момент не моделируется в стенах лаборатории. Индивидуальная или узкогрупповая реакция переносится на реальное поведение масс с непрогнозируемым люфтом (вплоть до ошибки в знаке). Это уязвимое место всех экспериментов, которые проводятся с участием подручного человеческого материала (будь то студенты данного профессора или иная выборка), и оно лжестыдливо замалчивается, хотя из-за этого результаты теряют львиную долю убедительности.
Реакции малой группы не репрезентативны из-за клубного и сетевого эффекта. Они могут разительно отличаться от поведения большого социума, поскольку социальная плотность имеет решающее значение для движения и восприятия информации, обеспечивая мотивационную подпитку извне.
Обходиться в экспериментах без неевсе равно что исследовать торнадо в стакане воды.
В крупных социальных сетях эта принципиальная трудность не то чтобы обходится, ее в принципе не существует коллективное действие предстает в его естественном, массовом, не втиснутом в условия эксперимента виде. Эксперимент и практика сливаются, о чем прежде можно было только мечтать.
Сделав эти обобщающие методологические замечания, перейдем к примерам исследований, которые можно провести в сетях. Начнем со случая, в котором четко видны ограничения традиционных методов.
Экономика (не)счастья
Серьезная помеха для экономической политики и для экономической наукинерелевантность данных, собираемых привычными способами. Это остро ощущается, например, когда необходимо соотнести экономическую стратегию государства с самоощущением людей, которое возникнет в результате ее реализации.
Правительства ведь не напрямую и не тотально управляют качеством жизни, они могут добиться улучшений лишь по некоторым избранным направлениям. Но какие экономические цели правильные, а какие нет? Достижение каких из них вызовет признательность граждан?
Экономистам необходимо так задать векторы экономразвития, чтобы это приводило к росту воспринимаемого качества жизни. Еще им нужны критерии, позволяющие отслеживать эффективность выбранной политической линии, сравнивать между собой страны и т. п.
Хотя на уровне здравого смысла и общих слов вроде не сложно обрисовать идеал, к которому стоит стремиться, но на деле выработка рабочих критериев оказывается на редкость непростой задачей. На практике обычно поступают следующим образом: выделяют наиболее существенные составляющие жизнибазовый блок (питание, жилье, тепло, одежда), социокультурные и образовательные стандарты, медицину, уровень политических и экономических свобод... а затем вырабатывают систему индикаторов качества внутри каждой группы. Наиболее широко используется так называемый индекс человеческого развития (ИЧР), который сводит воедино характеристики продолжительности жизни, качества образования и реальный ВВП на душу населения. В методике ИЧР, как и во всех прочих, не удается избежать трудностей с выработкой единого показателя, позволяющего синтезировать разноплановые характеристики и корректно отразить реальную жизнь.
Заминка возникает уже в тот момент, когда решают, что включить в систему показателей, а что оставить за бортом из-за сложностей с учетом. А они со всей очевидностью возникают в гуманитарном блоке.
Если доходы и продолжительность жизни можно подсчитать с достаточной точностью, то, к примеру, с качеством образования и свободой вероисповедания простого решения не находится. Допустим даже, что мы как-то измерили все, что считали необходимым, но как свести разнородные параметры и логики в единый индекс? Присвоение веса на глазокэто третий скользкий момент. Наконец, когда все перечисленные сложности позади, а система уже отягощена компромиссами, встает четвертая проблеманеоднородность распределения тех или иных благ между людьми.
Экономисты и политики располагают средними величинами, но как их интерпретировать, если большинству населения блага не доступны в таком объеме?! ИЧР публикуется с 1990 года, и, несмотря на указанные недочеты, к нему относятся как к полезному контрольному списку.
Однако на практике чаще ограничиваются более простым в работе показателем валового национального дохода в расчете на душу населения. Проще говоря, считают, что чем больше обращается товаров и услуг, тем лучше.
Итак, экономисты судят о развитии страны, исходя из ВНД, ИЧР или какого-либо еще комплекса измеримых показателей. При этом надо понимать, что все эти методики лучше работают там, где далеко до удовлетворения базисных потребностей,т. е. в бедных странах, поскольку многое в их жизни тесно связано с ВНД. Что же касается благополучных государств (в рейтинге ИЧР это первые несколько десятков стран с высоким человеческим развитием), то здесь сбалансированные показатели ощутимо хромают из-за того, что за рамками измерений остается экзистенциальный пульс общества. Бывает, при распрекрасных рейтингах люди чувствуют себя плохо (о чем можно судить, например, по упадническому настроению, сквозящему через грим развлекательного кино).
Ставить знак равенства между позицией в рейтинге ИЧР и самоощущением гражданвсе равно что судить о качестве пьесы по обилию реквизита.
Из индексов можно выводить качество жизни, а можно решать обратную задачу: напрямую измерить субъективную удовлетворенность жизнью и посмотреть, насколько она соответствует индексам. По сути дела, таким образом можно проверить индексы на работоспособность и скорректировать их. (Показатели-то значимы лишь постольку, поскольку делают людей счастливее.) Этим занята экономика счастьяподраздел экономики, который, начиная с 1970-х годов, изучает корреляцию между объективными показателями и реальным самоощущением людей.
Последних прямо спрашивают, удовлетворены они своей жизнью или нет. Данные опросов указывают на то, что ощущение благополучия не так тесно, как принято считать, связано с экономическими показателями, особенно после достижения сносного уровня жизни (в разных странах он варьируется от 200 до 1200 долларов в месяц на человека).
До этого рост доходов отчетливо положительно сказывается на удовлетворении, главным образом благодаря тому, что убывает ощущение несчастья, возникающее от беззащитности и задавленности тисками обстоятельств. Затем кривая удовлетворенности практически перестает расти, что совпадает с данными социологии труда (в частности, исследованиями по мотивации менеджеров): сначала вознаграждение стимулирует людей к самоотдаче, а начиная с некоторого уровня дохода, перестает. (Правда, потом опять начинает стимулировать, но уже при очень высоких бонусах.) То есть хотя принято говорить, что чем больше у человека денег, тем лучше, но это лучше может оказаться не настолько велико, чтобы оправдать дополнительные усилия по зарабатыванию.
Если люди сыты и обеспечены связью, то, потребляя больше консервированных томатов или услуг телефонии, они не становятся счастливее. Поэтому картина благоденствия, которая выводится из экономических параметров, может отличаться от того, что дано людям в ощущениях, настолько же, насколько фоторобот бывает далек от фотографии.
Хотя само по себе это утверждение тривиально, но реальная экономическая политика его игнорирует. Она строится так, будто не существует несоответствия между ее результатами и восприятием людьми.
Однако интуиция подсказывает, что зазор может быть очень и очень существенным. И, значит, вопрос нуждается в изучении: ведь если подозрения подтвердятся, то надо корректировать и индикаторы, и политику.
Как показывают многочисленные опросы, рост доходов не конвертируется напрямую в счастье. Этого не происходит по целому ряду причин. Одна из них (наиболее очевидная) состоит в том, что для человека важен не только абсолютный уровень благ, но и его приращение.
Сам процесс улучшений греет душу едва ли не больше, чем результат. К достигнутому уровню благоденствия люди привыкают и начинают воспринимать как должное. Они нуждаются в улучшениях, но чем лучше положение дел, тем трудней добиться заметных сдвигов. (Закон Госсена об уменьшающейся предельной полезности благ отчасти верен и в отношении комплекса благ. К чести экономистов, этот момент учитывается при расчетах ИЧР.) Из-за этого у людей возникает ощущение стагнации, портится настроение.
Поэтому неплохо, когда процесс идет плавно и улучшения растянуты во времени,это позволяет продлить удовольствие.
Второй момент, который необходимо отметить, более тонкий: если графически изобразить взаимосвязь между удовлетворенностью и объективными улучшениями, то кривая будет напоминать наклоненный вбок лепесток (в науке эту форму называют петлей гистерезиса). Вверх по такой кривой взбираются с замедлением, вниз съезжают с ускорением. При колебаниях достатка в большую/ меньшую сторону положительная/отрицательная часть амплитуды, на которую раскачиваются эмоциональные качели, не совпадают.
Иными словами, потери терзают людей несравненно сильней, чем их радуют аналогичные по масштабу приобретения. Поэтому опять-таки лучше, когда подъем плавный и монотонный, пусть без стремительных взлетов, но и без проваловиначе возникают эмоциональные потери на гистерезис.
Эмоциональная асимметрия в восприятии улучшений и ухудшений имеет неочевидное следствие. Поскольку параметров качества жизни много и не все они одновременно устремлены вверх, то, если где-то произошел сбой, это может перевесить в сознании весь выигрыш, даже если тот достигнут на множестве фронтов.
Это не учитывается в системе сбалансированных показателей, хотя должно бы: переучет проигрышей с поправкой на их истинный вес способен изменить картину.
Если быть в этом пункте до конца точным, то следует еще отметить, что гипертрофированную эмоциональную реакцию вызывают события, которые случаются реже. Срабатывает своего рода триггер, который масштабирует эмоции в зависимости от частоты их повторяемости. Для относительно благополучных обществ успех является нормой, а неприятностьредкостью, соответственно, первое сопровождается умеренной положительной реакцией, а второерезко негативной.
У жителей бедных стран картина обратная. На этом фоне их правительствам относительно легко порадовать своих трудно живущих подданных, подбрасывая им время от времени какую-нибудь кость. Люди притерпеваются к напастям, их психика мягче реагирует на очередную беду. В то же время они рады малому.
Таким образом, включаются механизмы эмоциональной подстройки, демпфирующие неравенство в уровне жизни, через притупленное/обостренное восприятие частых/редких случаев. Психический метаболизм таков, что в индивидууме и социуме поддерживается устойчивая пропорция позитива и негатива и ее довольно трудно сдвинуть относительно некоего сложившегося уровня. Можно даже полушутя, полусерьезно выдвинуть гипотезу о законе сохранения количества счастьяпо аналогии с законом сохранения энергии. (В Приложении 1 содержатся эмпирические данные, работающие на это предположение.)
Механизмы эмоциональной асимметрии работают в пользу бедных :-). Отсюда следует ряд доводов в пользу политики, нацеленной на преодоление неравенства.
В самом деле, приоритетная забота о начальных фазах подъема приходится на ту круто восходящую часть кривой удовлетворения, где уже первые малые результаты дают ощутимый прирост ощущения успеха. Поэтому раздел экономики о счастье должен был бы называться экономикой несчастья, а точнее, экономикой антинесчастья, и учить тому, как из него выкарабкиваться. А о счастье пусть в индивидуальном порядке пекутся те, кто огражден от тотальных напастей.
Тем более, как выясняется из тех же опросов, со счастьем угодить сложно его на блюдечке не подашь.
Интересные эффекты возникают и по отношению к состоятельным людям. Упоминавшийся выше закон Госсена с его уменьшением предельной полезности благ (в том числе их совокупности) фактически срабатывает как тормозные колодки для счастья. Но в том, что касается комплекса благ, это верно лишь отчасти. На самом деле все меньше удовлетворения приносят те наборы благ, где их совокупное потребление не приводит к кумулятивному эффекту.
Но могут складываться ансамбли (коллекции), в которых возникает гораздо больший прирост ценности, чем от каждого ингредиента в отдельности. Это характерно для социально-функционального потребления, для обучения, творчества и т. п. А также когда назревает переход в новое более высокое качество и осталось совсем немного, чтобы он произошел. Тогда, вопреки закону Госсена, наблюдается аномальный всплеск удовлетворения.
Эта закономерность (наряду с эмоциональным гистерезисом) вносит коррективы в кривую счастья, которая обычно становится все более пологой, а тут график выглядит иначе: по достижении некоего уровня экономического благосостояния показатели могут взмыть вверх. Кумулятивный прирост ценности играет исключительно важную роль в новой экономике, а вот традиционной экономике (и теории, и практике) этот феномен не знаком, поэтому он пока мало где используется целенаправленно.
