Просто я знаю, что все знаю.
Вот
тест, чтобы узнать,
закончена ли
твоя миссия на земле:
- Если ты жив,
то-нет.
Хозяйственный магазин, как водится, длинный-предлинный, полки, уходящие куда-то в бесконечность.
В хозяйственном магазине Хейворда я ушел далеко в сумрачную глубину в поисках гаек и болтов три восьмых дюйма и гаечных ключей для хвостовых костылей моего Фляга. Пока я это искал, Шимода терпеливо бродил по магазину, поскольку ему ничего было не нужно. Вся экономика пошла бы прахом, если бы все были похожи на него, производя все, что им нужно, из мыслеформ и из ничего и чинили бы вещи без запасных частей и без всякого труда, - подумал я.
Наконец я разыскал полдюжины нужных мне болтов и направился к прилавку, где стоял владелец магазина и играла тихая музыка. Гринслив - эта мелодия постоянно с самого детства была для меня счастливым напоминанием, сейчас ее исполняли на лютне, она звучала с какого-то скрытого проигрывателя...странно было ее слышать в городишке с населением в четыреста человек.
Оказалось, что это странно и для самого Хейворда, потому что это был никакой не проигрыватель. Владелец сидел на своем деревянном табурете, прислонясь к прилавку, и слушал, как Мессия играет мелодию на дешевой шестиструнной гитаре, снятой с полки. Это была чудесная музыка, и я стоял тихо, уплачивая свои семьдесят три цента, заново очарованный ею.
Может, тут было виновато чуть металлическое звучание дешевого инструмента, но в ней был какой-то смутный отзвук Англии прошлых веков.
- Дональд, это прекрасно! Я не знал, что ты умеешь играть на гитаре!
- Неужели? Тогда представь себе, как кто-нибудь подходит к Иисусу Христу и протягивает ему гитару, а тот говорит в ответ: Я не умею играть на этом.
Неужели бы он сказал такое?
Шимода положил гитару на место и вышел вместе со мною на солнечный свет.
- Или кто-нибудь проходил бы мимп, говоря по-русски или по-персидски, ты что, думаешь, какой-нибудь Учитель, стоящий своей веры, не знал бы, что тот говорит? Или если бы ему нужно было повести дизельный трактор или самолет он не смог бы этого сделать?-
- Так ты что же, правда, знаешь все?
- И ты, конечно, тоже. Просто я знаю, что все знаю.
- И я мог бы так же играть на гитаре?
- Нет у тебя был бы свой собственный стиль, отличный от моего.
- Как я могу сделать это? - я не собирался бежать назад и покупать гитару, мне просто было любопытно.
- Просто откажись от всех своих запрещений и веры в то, что ты не умеешь играть. Дотронься до вещи так, словно она - часть твоей жизни, а так оно и есть в какой-то чередующейся жизни.
Знай, что для тебя играть хорошо - это так и надо, и позволь своему подсознательному я взять верх над своими пальцами, и играй.
Я что-то читал об этом, о гипнотическом обучении, где ученикам говорят, что они мастера искусств, и они играют, рисуют или пишут как мастера.
- Дон, трудно отказаться от знания того, что я не умею играть на гитаре.
- Тогда тебе будет трудно играть на гитаре. У тебя уйдут годы практики, правда, прежде чем ты позволишь себе делать это правильно, прежде чем твой самознающий ум не скажет тебе, что ты страдал достаточно и заработал право играть хорошо.
- Почему же мне тогда не нужно было долго учится чтобы научиться летать? А ведь предполагается, что это трудно, но я схватил это очень быстро.
- Ты хотел летать?
- Ничего больше я не хотел! Больше всего на свете! Я смотрел вниз на облака и на утреннюю дымку, поднимавшуюся вверх в тишину, и я мог видеть... О, я понял! Ты хочешь сказать: Ты никогда не чувствовал этого же в отношении игры на гитаре, так ведь?' И это, прямо сейчас пронизывающее меня ощущение, говорит мне.
Дон, что именно так ты и научился летать. Ты просто однажды забрался в Тревл Эйр и повел его, хотя раньше ты никогда не был в самолете.
- Батюшки, да ты интуитивен!
- Ты же не проходил испытательные полеты для получения лицензии? Нет, подожди. У тебя даже и лицензии нет, ведь нет, правда?
Обычной летной лицензии.
Он странно посмотрел на меня, с каким-то намеком на улыбку, словно я подначивал его показать лицензию, а он знал, что может мне ее показать.
- Ты имеешь я виду листок бумаги? Что-то вроде прав, Ричард?
- Да, листок бумаги.
Он не полез в карман и не стал вытаскивать бумажник. Он просто открыл мне правую руку, там-то она и была, эта лицензия, словно он всюду носил ее с собой, ожидая, что я задам ему этот вопрос.
Она не была выцветшей или помятой, и я подумал, что десятью секундами раньше ее вообще не было.
Но я взял ее и рассмотрел. Это было официальное летное удостоверение с печатью Министерства Транспорта, именем -Дональд Шимода - и адресом в Индиане, с указанием права водить гражданские самолеты и планеры.
- Л на вождение амфибии и вертолета у тебя нет прав?
- Будут, если понадобится, - загадочно сказал он так, что я расхохотался раньше него. Человек, подметавший бульвар перед международным бюро Урожая, посмотрел на нас и тоже улыбнулся.
- А как же я? - спросил я. - Мне нужны права транспортного летчика.
- Придется тебе самому подделывать свои собственные лицензии, - сказал он.
В радиобеседе Джеффа Сайка я увидел Дональда Шимоду таким, каким никогда его до того дня не видел. Шоу началось в девять вечера и продолжалось до полуночи в комнате размером не больше часовой мастерской, которая была вся в циферблатах, кнопках и палках с катушками коммерческих передач.
Сайк начал передачу с вопроса, есть ли что-нибудь незаконное в том, чтобы летать по стране на старинном самолете и катать пассажиров.
Ответ на это должен был быть такой: В полетах по стране нет ничего незаконного, потому что самолеты инспектируются не менее тщательно, чем любой реактивный транспорт. Они безопаснее и прочнее, чем большинство современных металлических аэропланов, и все что необходимо, это права на вождение и разрешение фермера, но Шимода этого не сказал.
- Никто не может остановить нас, мы делаем то, что хотим, Джефф, - сказал он.
Что ж, это вполне верно, но это не та тактика, которая нужна,когда беседуешь с радиоаудиторией, которой интересно знать, что происходит с летающими по стране самолетами. Минуту спустя после того, как он это сказал, на стаде у Сайка зажглась лампочка прямого телефона.
- У нас вызов на первой линии, - сказал Сайк, - Говорите, мадам.
- Меня слышно?
- Да, мадам, вас слышно, и наш гость - мистер Дональд Шимода, пилот. Говорите, мадам, вы на линии.
- Так вот, я бы хотела сказать этому парню, что не каждый должен делать то, что ему хочется, и что некоторым людям приходит в голову многое, а многим приходится работать, чтобы зарабатывать себе на жизнь и иметь немножко больше ответственности, чем повсюду летать и устраивать карнавалы.
- Люди, которые работают, чтобы заработать себе на жизнь, делают то, что они больше всего хотят делать, - сказал Шимода, - Точно так же, как люди, которые играют, чтобы заработать себе на жизнь...
- В Писании сказано: Потом и кровью будешь зарабатывать свой хлеб и в печали будешь есть его.
- Мы свободны делать и это, если захотим.
- Делайте свое дело! Мне так надоели люди, подобные вам, которые говорят: Делайте свое дело!
Вы позволите всем одичать и они разрушат мир. Да одни уже разрушают мир!
Посмотрите, что происходит с природой, реками, океанами!
Она выдвинула ему пятьдесят различных доводов для ответа, и он все их опроверг.
- Если мир разрушится - хорошо, - сказал он. - Существуют миллионы других миров, из которых мы можем выбирать и творить. Пока людям нужны планеты, будут планеты, на которых можно будет жить.
Едва ли это было рассчитано на то, чтобы успокоить того, кто спрашивает, и я взглянул на Шимоду удивленно. Он говорил, исходя из своей точки зрения, основанной на перспективе множества жизней, учений, отклика от Учителя. Женщина, задающая вопросы, естественно, полагала, что дискуссия имеет дело с одним только этим миром, где начало - рождение, а смерть - конец. Он знал это...
Почему же он это отверг?
- Все прекрасно, не так ли? - сказал в телефон голос. - В этом мире нет зла и греха вокруг нас? Вас это не беспокоит, не правда ли?
- Не о чем беспокоиться, мадам.. Мы видим всего лишь одно маленькое пятнышко целого, которое есть жизнь, и эта одна маленькая частичка - обман. Все сбалансировано, и никто не страдает, никто не умирает без своего на это согласия.
Никто не делает того, чего он не хочет делать. Нет добра и нет зла вне того, что делает нас счастливыми и что делает нас несчастливыми.
Ничто из этого не сделало леди на телефоне хоть сколько-нибудь спокойнее. Неожиданно она прервала его и просто спросила:
- Откуда вы знаете все то, о чем говорите? Откуда вы знаете, что то, что вы говорите - верно?
- А я и не знаю, верно ли это, - сказал он. - Я верю во все это потому, что верить в это весело.
Я сощурил глаза. Он мог бы сказать, что испытывал это, и это действует... исцеление, чудеса, практическая жизнь, которая сделала его мышление верным и действительным.
Но он не сказал этого.
Почему? Причина была.
Глаза мои были полузакрыты, почти вся комната в сером полумраке, только расплывчатый пушистый образ Шимоды, наклонившегося к микрофону. Он говорил все это напрямик, не предлагая никакого выбора, не делая никакого усилия для помощи бедным слушателям в понимании.
- Всякий, кто хоть что-то значил в мире, всякий, кто хоть когда-нибудь был счастлив, всякий, кто хоть что-то дал миру, был божественно-эгоистичной душой, живущей ради своих кровных интересов. Исключений нет.
Следующим позвонил мужчина.
- Эгоистичен! Мистер, вы знаете, что такое антихрист?
На секунду Шимода улыбнулся и расслабился на стуле. Было похоже, что он знает спрашивающего лично.
- Может вы мне скажете? - спросил он.
- Христос сказал, что мы должны жить ради своих близких. Антихрист говорит, чтобы мы были эгоистичными, жили для себя, а остальные пусть катятся к черту.
- Или к Богу, или куда-нибудь еще, куда им захочется.
- Вы опасны, вы это знаете, мистер? Что если каждый, послушав вас, стал бы делать то, что ему захочется?
Как вы думаете, что бы тогда случилось?
- Я думаю, что, возможно, это была бы самая счастливая планета в этой части галактики, - сказал он.
- Мистер, я не уверен, что мне бы хотелось, чтобы мои дети слышали то, что вы говорите.
- А что ваши дети хотят слышать?
- Если мы все свободны делать все, что нам хочется, тогда я волен выйти в поле с ружьем и разрядить его в вашу тупую башку!
- Конечно, вы вольны сделать это! Послышался сильный щелчок.
Где-то в городе был по меньшей мере один сердитый человек. И не он один, и сердитые женщины тоже звонили по телефону - каждая кнопка на табло зажигалась и мигала.
Не следовало поступать таким образом: он мог бы сказать то же самое иначе, никого не выводя из себя. Сквозь меня проникало и просачивалось то же чувство, что и в Трое, когда толпа сорвалась с места и окружила его.
Настало время, явно настало время для нас двигаться дальше. Там, в студии, справочник не помогал.
Для того, чтобы жить свободно и счастливо, вы должны пожертвовать скукой.
Это не всегда легкая жертва.
Джефф Сайк сказал всем, кто мы такие, и что наши самолеты приземлились на поле Джона Томаса, участок 41, и что ночью мы спим под крылом самолета.
Я чувствовал эти волны гнева, исходящие от людей, боящихся за мораль своих детей и за будущее американского образа жизни. Я знал, что ничто из всего этого не делало меня счастливым.
Оставалось еще полчаса, и это еще больше все усугубляло.
- Знаете ли, мистер, я думаю, что вы обманщик, - сказал очередной спрашивающий.
- Конечно, я обманщик! Вес мы в этом мире обманщики, мы все притворяемся чем-то, чем мы не являемся.
Мы ведь не передвигающиеся тела, не атомы и не молекулы, мы -неубиваемые, неразрушимые идеи Сущего, как бы сильно мы ни верили в противное...
Он был первым, кто напомнил мне, что я волен уехать, раз уж мне не нравится то, что он говорит, и он рассмеялся бы над моими страхами перед жаждущей суда Линча толпой с факелами у самолетов.
Приходи, в уныние при расставаниях.
Прощание необходимо прежде, чем вы
сможете встретиться
снова.
А встретиться снова, спустя мгновенье или жизнь, несомненно для тех, кто является другом.
На следующий день, до того как начали приходить пассажиры, он остановился у крыла моего самолета.
- Помнишь, что ты сказал, когда обнаружил мою проблему, что никто не станет слушать, независимо от того, сколько бы я ни совершал чудес?
- Нет.
- Ты помнишь это время, Ричард?
- Да, я помню то время. Ты выглядел таким одиноким, как-то так неожиданно.
Я не помню, что я сказал тогда.
- Ты сказал, что зависеть от людей, которых интересует то, что я сказал - это значит, что мое счастье зависит от кого-то другого. Вот почему я пришел сюда научиться: не важно, есть у меня общение или нет. Я выбрал всю эту жизнь, чтобы поделиться с кем-нибудь тем, как устроен мир, и я точно так же мог избрать ее, чтобы вообще ничего не сказать.
Сущему не нужен я, чтобы рассказать кому-то, как оно действует.
- Это само собой разумеется. Дон, и я бы мог сам это сказать.
- Благодарю покорно. Я нахожу идею, ради которой прожил эту жизнь, я заканчиваю работу целой жизни, а он говорит: Это само собой разумеется, да!
Он смеялся, но он был также и печален, и на этот раз я не мог сказать, почему.
Признаком
твоего невежества служит глубина
твоего верования в справедливость и
трагедию.
То, что гусеница называет венцом мира -Учитель называет бабочкой.
Накануне слова в справочнике были единственным предупреждением. В какую-то секунду это была маленькая нормальная толпа, ожидающая полетов, а его самолет выруливал на стоянку поближе к ней, весь в вихре крутящегося пропеллера, ничем не примечательная добрая картина для меня, заливающего бензин в бак Флита, стоящего на его верхнем крыле.
В следующую же секунду раздался звук, словно разорвалась шина, и сама толпа разорвалась и побежала. Шина у Тревл Эйр была невредима, мотор постукивал на холостых оборотах, как и мгновенье до того, но в перкалевой обшивке в кабине пилота зияла дыра шириной в фут, а Шимода был прижат к другой стороне, голова его свесилась вниз, тело было неподвижно, словно застигнуто врасплох.
Прошло несколько тысячных долей секунды прежде чем я понял, что Дональда Шимоду застрелили, еще секунда -чтобы бросить канистру и спрыгнуть с крыла, и вот я бегу. Это было похоже на киносценарий, в котором играли актеры-любители: человек с ружьем, убегающий прочь вместе с остальными, я, бегущий следом так близко, что мог бы достать его саблей. Теперь я помню, что он меня не интересовал.
Я не был ни взбешен, ни поражен, ни испуган. Единственное, что имело значение, это как можно скорее добраться до кабины Тревл Эйр и поговорить с моим другом.
Было похоже, что в него попала бомба: левая половина го тела была сплошь кожей, тряпками, мясом и кровью, со-вщейся массой чего-то алого.
Его голою ударилась о зажигание в правом нижнем углу риборной доски, и я подумал, что если бы он пристегивал емнм, его бы так не отбросило.
- Дои, ты в порядке? - глупые слова. Он открыл глаза и улыбнулся.
Его собственная кровь за-рызгала ему все лицо.
- Ричард, на что это похоже?
Я почувствовал огромное облегчение, услышав его голос.
- аз он может говорить, раз он может думать, значит все будет | порядке.
- Ну, что же, дружище, если я что-нибудь понимаю, то
- ы задаешь нам работу.
Он не шевельнулся, только двинул чуть-чуть головой, и я друг снова испугался, больше от его неподвижности, чем от того месива и крови.
- Я и не думал, что у тебя есть враги.
- У меня их нет. Это был... друг.
Лучше их не иметь... сакой-нибудь ненавистник... принесет всякие беды... в свою кизнь... убивая меня.
Сиденье и боковые борта самолета были залиты кровью. Грудненько будет очистить Тревл Эйр, хотя сам самолет не '1ыл сильно поврежден.
- Это должно было случиться. Дон?
- Нет... - слабо ответил он, едва дыша, - но я думаю... мне нравится эта драма...
- Что ж, давай принимайся за дело! Исцели себя!
С той толпой, которая идет сюда, у нас еще будет масса хлопот!
Но пока я подшучивал над ним, несмотря на все свое знание и все свое понимание реальности, мой друг Дональд Ши-мода преодолел последний дюйм до приборной доски и умер.
В ушах у меня шумело, мир опрокинулся, и я соскочил с борта разорванного фюзеляжа на мокрую красную траву. Было такое ощущение, что вес Справочника в моем кармане перетянул меня набок, и когда я стукнулся о землю, он выскользнул оттуда и ветер медленно зашуршал его страницами.
Я апатично поднял его. Неужели это кончается, - подумал я, - все, что говорил Учитель - это всего лишь слова, не могущие спасти его от первого же нападения какой-то бешеной собаки на фермерском поле?
Мне пришлось трижды перечитать страницу прежде, чем я смог поверить словам, на ней написанным ВСЕ В ЭТОЙ КНИГЕ, ВОЗМОЖНО, НЕВЕРНО.
К осени, вместе с теплым воздухом, я улетел на юг. Хороших полей было мало, но толпы все время росли.
Людям всегда хотелось полетать на биплане, а в эти дни все больше людей оставалось поговорить, поджарить свою мешанину на моем костре.
Временами кто-нибудь, кто в действительности не так-уж и был болен, говорил, что чувствует себя лучше от разговора со мной; и на следующий день люди как-то странно глядели на меня, придвигаясь ближе, любопытствуя. Чаще всего я быстро улетал из такого места.
Никаких чудес не происходило, хотя мой Флит работал лучше, чем когда бы то ни было, и на меньшем количестве бензина. У него перестало подтекать масло, не стало мертвых насекомых на его пропеллере и на ветровом стекле.
Несомненно, воздух стал холоднее или эти маленькие твари стали достаточно хитрыми и увертывались.
Тем не менее одна река времени перестала течь для меня в тот летний день, когда застрелили Шимоду. Это был конец, в который я не мог ни поверить, ни понять; он остановился там, и я пришивал его снова и снова в тысячный раз в надежде, что, может быть, он как-то изменится.
Этого не происходило никогда. Чему я должен был научиться в тот день?
Однажды вечером в конце сентября, после того, как я испугался и уехал от толпы в Миссисипи, я приземлился на пустом месте, как раз достаточном для того, чтобы посадить Флит.
И снова, прежде чем заснуть, я мысленно вернулся к тому последнему моменту... почему он умер? Для этого не было никакой причины.
Если то, что он сказал, было верно...
Не с кем было поговорить, как разговаривали мы, не у кого научиться и не на кого напасть своим словом, не на ком заострить мой новый ясный ум, Я сам? Да но у меня не было и вполовину того веселья, что у Шимоды, который учил меня, всегда сбивая с позиций своим духовным каратэ.
Думая об этом я заснул, я спал и видел сон...
Он стоял на коленях на лугу спиной ко мне, заделывая дыру в борту Тревл Эйр, там, где его пробила пуля. У его колен лежал рулон перкаля высшего качества и стоял бидон с битуратом.
Я знал, что сплю и вижу сон, и я знал также, что это происходит наяву.
- Дон!
Он медленно встал и повернулся ко мне лицом, улыбаясь моей печали и радости.
- Привет, друг, - сказал он.
Я не мог видеть из-за слез. Смерти нет, смерти вовсе нет, а этот человек был моим другом.
- Дональд! Ты ЖИВ' Что ты пытаешься сделать? - Я побежал и распростер руки, обнимая его, и он был настоящим.
Я мог ощущать кожу его летной куртки, сжимать его руку под этой кожей.
- Привет! - сказал он. - Не против? Что я пытаюсь залатать вот тут эту дыру.
Я был так рад его видеть, что ничего не казалось мне невозможным.
- Битуратом и перкалем? - сказал я. - Битуратом и перкалем ты пытаешься прикреплять?.. Так ты не сделаешь.
ТЫ ЖЕ ПРЕКРАСНО ВИДИШЬ, что все уже сделано... - я, говоря эти слова, провел рукой, словно экраном, перед рваной дырой, и, когда моя рука прошла мимо, дыра исчезла. Был просто чистый выкрашенный до зеркального блеска левый борт самолета, и никакого шва, от носа до хвоста.
- Значит, ты так это делаешь? - сказал он. - В темных глазах его светилась гордость за тупого ученика, из которого наконец-то получился ментальный механик.
.Я не находил это странным; во сне работа легко делается таким образом. Неподалеку от крыла горел утренний костерок, над ним висела сковорода.
- Дон, ты что-то стряпаешь? Ты знаешь, я никогда не видел, чтобы ты что-то готовил.
Что это у тебя?
- Лепешки, - сказал он безо всякого выражения. - Одна последняя вещь, которую как само собой разумеющуюся, я хочу сделать в твоей жизни, показать тебе, как это делается.
Он отрезал два куска своим перочинным ножом и протянул один кусок мне. Даже сейчас, когда я вижу, я все еще ощущаю аромат... аромат опилок и старого канцелярского клея, разогретого на сале...
- Ну, как? - спросил он.
- Дон...
- Месть фантома, - усмехнулся он. - Я сделал это на штукатурке. - Он положил свой кусок обратно на сковородку. - Чтобы напомнить тебе, что если ты когда-нибудь вздумаешь подвигнуть кого-нибудь на учение, делай это своим знанием, а не своими лепешками. Хорошо?
- Нет! Люби меня и люби мой хлеб!
Это опора жизни, Дон!
- Очень хорошо! Но я гарантирую - твой первый ужин с кем-нибудь будет последним, если ты накормишь его этой гадостью.
Мы посмеялись и затихли. Я молча смотрел на него.
- Дон, у тебя все в порядке, да?
- Ты полагаешь, что я умер? Ну же, Ричард?
- А это не сон? Я не забуду, что я тебя сейчас видел?
- Нет, это не сон. Это другое пространство-время, а любое другое пространство-время - это сон для любого здравомыслящего жителя Земли, которым ты будешь еще некоторое время.
Но ты будешь помнить, это изменит твое мышление и твою жизнь.
- Я увижу тебя снова? Ты вернешься?
- Думаю, нет. Я хочу проникнуть за пределы времени и пространства.
В действительности-то я уже проник. Но существует эта связь между нами, между тобой и мной и другими из нашей семьи.
Если ты застрянешь на какой-нибудь проблеме, держи ее в голове и ложись спать, и мы встретимся здесь у самолета и поговорим 6 ней, если захочешь.
- Дон...
- Что?
- Почему ружье? Почему это случилось?
Я не вижу никакой силы и славы в том, чтобы позволять стрелять себе в сердце из ружья.
Он сел на траву возле крыла.
- Поскольку я не был Мессией с первой страницы, Ричард, мне не нужно было никому ничего доказывать. Л поскольку тебе нужна практика в том, чтобы не опьяняться внешностью и НЕ ПЕЧАЛИТЬСЯ ИЗ-ЗА НЕЕ - добавил он с силой - ты мог бы использовать какую-либо окровавленную внешность для своего обучения. А для меня это тоже развлечение.
Умирание подобно нырянию в глубокое озеро в жаркий день. Возникает шок от резкого холода, на секунду становится больно, а затем - приятие - плавание в реальности.
Но после стольких многих повторений даже шок смягчается.
Шло время, он встал.
- Очень немногим людям интересно то, что ты можешь сказать, но это неважно. Ты помни, качество Учителя не определяется размерами толпы.
- Дон, я попытаюсь, я обещаю. Но я навсегда сбегу, как только перестану получать удовольствие от работы.
Никто не дотрагивался доТревл Эйр, но его пропеллер завертелся, мотор выпустил холодный голубой дымок, и пустое его звучание наполнило луг.
- Обещание принято, но.... - он посмотрел на меня и улыбнулся, как будто не понимал меня.
- Принято, но что? Скажи. Словами.
Скажи мне. Что не так?
- Тебе не нравятся толпы. - сказал он.
- Да, меня не тянет. Мне нравится разговаривать и обмениваться идеями, но поклонение, через которое прошел ты, и зависимость...
Я надеюсь, ты не простишь меня.... Я же убежал...
- Может быть, я просто нем, Ричард, а может быть, и не понимаю чего-нибудь само собой разумеющегося, что ты понимаешь очень хорошо, но что плохого в том, чтобы записать это на бумаге? Разве есть правило, что Мессия не может записывать то, что он полагает истинным, те вещи, которые представляют интерес, которые работают на него? А потом, может быть, если людям не нравится то, что он говорит, вместо того, чтобы стрелять в него, они могут сжечь эти слова и разбросать пепел палкой. А если им понравится, они смогут прочнее запомнить эти слова, прочитывая их снова и снова или записывая их на дверце холодильника, или играя с какими-либо идеями, которые имеют для них смысл? Что плохого в писании?
Но, может быть, я просто нем.
- В книге?
- Почему нет?
- Знаешь ли ты, сколько это работы?.. Я обещал никогда в жизни не писать ни слова!
- Ну, извини, - сказал он. - Вот оно что. Я этого не знал, - он ступил на нижнее крыло самолета, а оттуда - в кабину. -Ну, пока, увидимся.
Держись тут, и все такое... Не позволяй доставать себя.
Ты не хочешь об этом писать, уверен?
- Никогда, - сказал я. - никогда ни слова. Он пожал плечами и натянул летные перчатки, нажал рукоятку газа, и грохот мотора взорвался и завертелся вокруг меня, пока я не проснулся под крылом Фляга, а эхо сна все еще стояло у меня в ушах.
Я был один, я и мир, и поле было так тихо, как бывает тих зелено-осенний снег на рассвете.
А затем, просто так, для развлеченья, еще не совсем проснувшись, я дотянулся до своего дневника и начал писать, один мессия в мире других о своем друге:
Жил-был Учитель, который пришел на Землю, родившись в святой стране Индиане...
