Он очень тихо лежал на траве
Он очень тихо лежал на траве, не двигаясь, не говоря ни слова. К полудню я закончил свою версию вселенной и всего, что в ней пребывает.
- ...И я чувствую себя так, словно я только начал. Дон, столько есть, что сказать.
Как я все это знаю? Как это все происходит?
Он не отвечал.
- Если ты ждешь, что я буду отвечать на свои собственные вопросы, то признаюсь, что я не знаю их. Почему я могу говорить обо всех этих вещах сейчас, хотя раньше я даже не пытался?
Что случилось со мной?
Никакого ответа.
- Дон, теперь бы ты поговорил, а, пожалуйста. Он не произносил ни слова.
Я объяснил ему панораму жизни, и мой Мессия, как если бы услышав все, что ему было нужно в одном случайном слове о своем несчастье, крепко уснул.
Среда, шесть утра. Я еще не проснулся, и вдруг - Буум! -страшный шум, назойливый, как высоко-взрывная симфония: мгновенный тысячеголосный хор, слова на латинском языке, скрипки, барабаны, трубы, от которых звенят стекла.
Земля содрогнулась, фляг подпрыгнул на своих колесах, и я выскочил из-под крыла, как кот, в которого ударила четырехсотвольтная дуга, и у которого шерсть вздыбилась от недоумения.
На небе холодным огнем горел рассвет, облака быстро набирали багровые тона, но все это смазывалось в динамите крещендо.
- ПРЕКРАТИ ЭТО! ПРЕКРАТИ ЭТО! ВЫКЛЮЧИ МУЗЫКУ!
ВЫКЛЮЧИ!
Шимода орал так громко и так свирепо, что я расслышал его сквозь грохот, и звук тотчас же прекратился - эхо уносило его все дальше и дальше. Потом послышалось тихое священное песнопение - тихое, как бриз, как Бетховен в мечтах.
На него это не подействовало.
- СЛУШАЙ, Я ЖЕ СКАЗАЛ-ВЫКЛЮЧИ ЕЕ! Музыка прекратилась.
- Уф! - сказал он. Я посмотрел на него.
- Всему свое место и время, не правда ли?
- Ну время и место, так что ж...
- Немного небесной музыки - это прекрасно в уединении своего собственного ума или, может быть, в каких-то особых случаях, но начинать с этого утро, да еще включать такую музыку так громко! Что ты делаешь?
- Что я делаю? Дон, Я крепко спал, что ты хочешь сказать, спрашивая, что Я делаю?
Он покачал головой, пожал беспомощно плечами, фырк-нул и залез обратно в свой спальник под крылом.
Справочник лежал вверх ногами на траве, там где я спал. Я заботливо перевернул его и прочитал:
Отстаивай Свои ограничения - и они тут как тут.
Было очень многое относительно Мессии, чего я не понимал.
Мы заканчивали день в Хаммонде, штат Висконсин; прокатили несколько пассажиров (был понедельник), затем дошли пешком до города, пообедали и отправились обратно.
- Дон, я верю тебе на слово, что эта жизнь может быть интересной или скучной, или такой, какой нам заблагорассудится ее сделать. Но даже в блестящие времена я никогда не смогу понять: почему мы здесь. Это во-первых.
Расскажи мне что-нибудь об этом.
Мы проходили мимо хозяйственного магазина (закрыто) и кинотеатра (открыто): Буч Кэссиди и Санденс Кид, - вместо ответа он остановился и пошел назад по тротуару.
- У тебя есть деньги?
- Полно, а что случилось?
- Давай посмотрим кино, - предложил он. - Ты покупаешь?
- Я не знаю. Дон. Ты иди.
Я вернусь к самолетам. Не хочу, чтобы они слишком долго стояли без присмотра. Что вдруг за важное такое стряслось с этим кино9
- С самолетами все в порядке. Пошли в кино.
- Оно уже началось.
- Значит, мы опоздаем.
Он уже покупал себе билет. Я пошел следом за ним в темноту. Мы сели где-то на самых задних рядах кинотеатра.
Вокруг нас в темноте сидело человек пятьдесят.
Через некоторое время я забыл, зачем мы пришли, и меня захватил фильм; как бы то ни было, я всегда считал его классическим фильмом, сейчас я смотрел его уже в третий раз. Время в кино то закручивалось по спирали, то растягивалось, как это бывает в хорошем фильме, и какое-то время я следил за техническими приемами...
Как скомпонована каждая сцена, как она сочетается со следующей, почему эта сцена идет сейчас, а не позже. Я пытался смотреть его с этой точки зрения, но история захватила меня так, что я все забыл.
В том месте, где Буч и Санденс окружены всей боливийской армией, почти в конце фильма, Шимода тронул меня за плечо. Я наклонился к нему, не спуская глаз с экрана, с сожалением, что если он хочет что-то сказать, мог бы сказать после фильма.
- Ричард!
- Дон.
- Почему ты здесь?
- Это хороший фильм. Дон.
Ш-ш. - Буч и Санденс, все в крови, разговаривали о том, почему им следует уехать в Австралию.
- Почему он хороший? - спросил он.
- Интересный. Потом расскажу.
- Оторвись. Проснись. Это все иллюзии.
Я был раздосадован.
- Дональд, всего несколько минут, и мы сможем поговорить обо всем, о чем захочешь. Но дай мне досмотреть, о'кей'
Он зашептал страстно, драматично:
- Ричард, почему ты здесь?
- Послушай, я здесь потому, что ты попросил меня зайти сюда. - Я отвернулся и попытался досмотреть конец.
- Тебе не обязательно было заходить, ты мог бы сказать:
Спасибо, не хочу.
- МНЕ НРАВИТСЯ ЭТОТ ФИЛЬМ... - мужчина впереди обернулся и секунду смотрел на меня. - Мне нравится этот фильм. Дон.
Что тут плохого?
- Ничего. - сказал он.
Больше он не произнес ни слова, пока не закончилось кино, и вот мы снова идем мимо свалки старых тракторов, дальше - в поле, в темноту, к самолетам. Вот-вот должен был наяаться дождь.
Я думал о его странном поведении в кино.
- Ты всегда все делаешь по какой-то причине?
- Иногда.
- Почему кино? Почему совсем неожиданно ты захотел посмотреть Санденс?
- Ты задал вопрос.
- Да. У тебя есть ответ?
- Вот мой ответ. Мы пошли в кино, потому что ты задал вопрос. Кино было ответом на твой вопрос. Он смеялся надо мной.
Я это знал.
- Что это был за вопрос?
Наступило долгое мучительное молчание.
- Твой вопрос, Ричард, состоял в том, что даже в самые распрекрасные времена ты не мог постичь, почему мы здесь. Я вспомнил.
- И кино было ответом?
- Да.
- Вот как?
- Ты не понимаешь? - спросил он.
- Нет.
- Это был хороший фильм, - сказал он, - но самый лучший фильм в мире - .все рам” иллюзия, так? Кадры даже не двигаются, только кажется, что они движутся.
Изменения света, которые кажутся движением на плоском экране, установленном в темноте.
- Ну” да, - я начинаю понимать.
- Другие люди, любые люди повсюду, которые ходят в кино, почему они находятся там, раз это всего лишь иллюзия?
- Что же, это развлечение, - сказал я.
- Забава. Верно.
Один.
- Может быть поучительно.
- Хорошо. Всегда так.
Два.
- Фантазия. Бегство.
- Это тоже забава. Один.
- Технические причины. Посмотреть, как фильм сделан. ^
- Обучение. Два.
- Бегство от скуки.
- Бегство, ты говорил это.
- Социальные причины. Побыть с друзьями, - сказал я.
- Причина для того, чтобы пойти в кино, но не чтобы посмотреть его. Как бы то ни было, это тоже развлечение.
Один.
Что бы я ни предлагал, соответствовало одному из двух его загнутых пальцев: люди смотрят фильмы либо ради развлечения, либо ради обучения, либо ради их обоих.
- А кино подобно жизни, так. Дон?
- Да.
- Зачем же тогда выбирают плохую жизнь, фильм ужасов?
- Они приходят на фильм ужасов не только ради развлечения, они знают, что это будет фильм ужасов, когда приходят в зал.
- Но почему?
- Тебе нравятся фильмы ужасов?
- Нет.
- Но ведь некоторые люди тратят массу денег и времени, чтобы посмотреть ужасы или мелодрамы, которые для других скучны и тоскливы?... - он не. закончил вопроса, ожидая, что я отвечу на него.
- Да.
- Ты не обязан смотреть их фильмы, а они не обязаны смотреть твои - свобода.
- Но почему кто-то должен быть устрашен? Или умирать от скуки?
- Потому, что они думают, что заслуживают того, чтобы ужасать другого, или же им нравится возбуждение ужаса, или что скука - это то, какими, по их мнению, должны быть фильмы. Можешь ли ты поверить, какое множество людей по причинам, весьма для них логичным, наслаждается мыслью, что они беспомощны в своих собственных фильмах.
Не можешь!
- Не могу, - сказал я.
- Пока ты не поймешь этого, ты будешь задаваться вопросом, почему некоторые люди несчастны. Они несчастны потому, что избрали быть несчастными, и это, Ричард, правильно!
- Хм.
- Мы - играющие в игры, развлекающиеся создания, мы - выдры вселенной. Мы можем причинить себе не больше вреда, чем иллюзиями на экране. Но мы в состоянии верить, что нам причинят вред в любых мучительных подробностях, которые нам нравятся.
Мы можем верить, что мы - жертвы, убиваемые или убивающие, содрогающиеся от удач или неудач.
- Много жизней?
- Сколько фильмов ты смотрел?
- Ох!
- Фильмы о жизни на этой планете, о жизни на других планетах, все в чем есть и пространство, и время - все это кино, и все это - иллюзия, - сказал он. - Но в течение какого-то времени мы можем ужасно много и подробно узнать и хорошенько повеселиться за счет наших иллюзий, верно?
- Как далеко зайдет эта твоя шутка о кино. Дон?
- Как далеко ты хочешь? Ты посмотрел сегодня фильм частично потому, что я захотел его посмотреть.
Множество людей выбирают те или иные жизни потому, что им нравится делать что-то вместе, как и в других своих фильмах - до или после - это зависит от того, какой фильм ты посмотрел вначале, или ты можешь увидеть их одновременно на разных экранах. Мы покупаем билеты на эти фильмы, платя за вход тем, что соглашаемся верить в реальность пространства и времени...
Ни то, ни другое не верно, но тот, кто не хочет платить эту цену, не может появиться на этой планете или в какой бы то ни было пространственно-временной системе вообще.
- Существуют ли люди, у которых не бывает никаких жизней в пространстве-времени вообще?
- Существуют ли люди, которые никогда не ходят в кино?
- Понимаю. Они обучаются другими способами?
- Ты прав, - сказал он, довольный мной. - Пространство-время - довольно таки примитивная школа. Но множество людей пребывает в иллюзиях, даже если они скучны, и им не хочется, чтобы свет зажигался.
- Кто пишет эти фильмы. Дон?
- Разве не странно, как много мы знаем, если только спрашиваем себя, а не кого-то другого? Кто пишет эти фильмы, Ричард?
- Мы, - сказал я.
- Кто играет?
- Мы.
- Кто Оператор, кинотехник, директор кинотеатра, контролер, распределитель, кто смотрит за тем, чтобы все шло своим чередом? Кто свободен входить в середину, в любое время изменять сюжет, кто свободен смотреть этот фильм снова и снова?
- Дай-ка сообразить, - сказал я. - Тот, кто этого хочет?
- Это для тебя достаточная свобода? - спросил он.
- Не потому ли кино так популярно? От того, что мы инстинктивно чувствуем, что оно является параллелью нашей жизни?
- Может, так... может нет. Разве, важно, а? Кто же проектировщик?
- Ум, - сказал я. - Нет, воображение. Это наше воображение, что бы ты ни говорил.
- Что же такое фильм? - спросил он.
- Объясни мне.
- Все, что мы согласны вложить а наше воображение?
- Может, так. Дон.
- Ты можешь держать в руках кинопленку, - сказал он. - Она вся закончена, сделана до конца - начало, середина, конец, всё содержится там в эту же секунду, в ту же самую миллионную долю секунды. Фильм существует вне времени, которое он фиксирует и, если ты знаешь, что это за фильм, то ты знаешь, в общем-то, что произойдет еще до того, как вы входите в кинотеатр: там будут битвы и волнения,, победители и побежденные, любовь, несчастье, ты знаешь, что там все это будет. Но для того, чтобы тебя захватило это, задело, для того, чтобы ты получил от него наивысшее наслаждение, тебе придется вставить пленку в проектор и пропустить ее через линзы минуту за минутой...
Любая иллюзия требует, чтобы время и пространство были пережиты. Поэтому ты платишь свои пять центов и получаешь билет, усаживаешься и забываешь о том, что происходит за стенами кинотеатра, и для тебя начинается фильм.
- И никто по-настоящему не страдает? И вместо крови -томатный соус?
- Нет, с кровью все в порядке, - сказал он, - но это вполне может быть томатным соусом, если говорить о влиянии, которое это оказывает на настоящую, реальную жизнь.
- А реальность?
- Реальность божественно равнодушна, Ричард. Матери все равно, какую роль играет ее сын в играх, сегодня - доброго молодца, завтра - злодея. Сущее даже не знает о наших иллюзиях в играх.
Оно знает только себя и нас, по своему подобию, совершенству и законченности.
- Я не уверен, что хочу быть совершенным и законченным. Говоря о скуке...
- Посмотри на небо, - сказал он. Это было настолько быстрое изменение темы, что я взглянул на небо.
Там, высоко разорванные перистые облака серебрились своими краями в только что появившемся лунном свете.
- Красивое небо, - сказал я.
- Это совершенное небо?
- Что ж, небо - это всегда совершенное небо. Дон.
- Не говоришь ли ты мне, что хотя оно и изменяется каждую секунду, оно все-таки совершенное небо?
- Ха, до чего же я все-таки умен' Да.
- И море - это всегда совершенное море, а ведь оно тоже всегда меняется, сказал он, - Если совершенство - это загнивание, то небеса - болото. А уж Сущее - никак не болотное изделие!
- Сущее - едва ли болотное изделие, - поправил я рассеянно. - Совершенное и все время меняющееся. Н-да.
Верю. Согласен.
- Ты согласился с этим давным-давно, раз настаиваешь на времени.
Я на ходу повернулся к нему:
- Дон, разве тебе не становится скучно оставаться все время только в одном измерении?
- О, а разве только я остаюсь в этом одном измерении? -спросил он. - А ты?
- Почему все, что я говорю, неверно? - спросил он.
- Думаю, я лезу не в свое дало.
- Может, думаешь о хорошеньком поместье. - сказал он.
- Хорошенькое поместье или страховка.
- У хорошенького поместья есть будущее, если оно тебе нужно.
- Ладно, извини, - сказал я. - Я не хочу будущего. Или прошлого.
Я бы просто скоренько стал славным старым Учителем Мира Иллюзий. Где-то так через недельку, а?
- Что ж, Ричард, надеюсь, гораздо быстрее! Я внимательно посмотрел на него, он не улыбнулся.
Дни сменялись днями. Мы летали, как и всегда, но я перестал отсчитывать лето названиями городов или деньгами, которые мы зарабатывали на наших пассажирах.
Я начал отмечать лето тем, чему я научился, разговорами, которые мы вели, закончив полеты, и чудесами, нет-нет да и случавшимися до того времени, пока я наконец не узнал, что они вовсе не чудеса.
Вообрази,
что вселенная прекрасна
и справедлива и
совершенна. Поведал мне однажды карманный справочник. -
Я тогда будь уверен в одном:
Сущее
вообразило ее
все-таки немного лучше,
чем это
сделал ты.
День был спокойным, лишь изредка появлялся какой-нибудь случайный пассажир; и я практиковался разгонять облака.
Я когда-то работал летным инструктором и знал, что ученики всегда делают легкие вещи трудными; уж мне-то лучше знать, потому что теперь я сам был учеником, грозно хмурившимся на свои кучевые мишени. Я, в кои-то веки, больше нуждался в обучении, нежели в практике. Шимода растянулся под крылом Флита и притворялся спящим.
Я тихонько ударил его по руке, и он открыл глаза.
- Я не могу этого сделать, - сказал я.
- Можешь, сказал он и опять закрыл глаза.
- Дон, я пробовал! Только подумаю: происходит, как облако дает мне сдачи и становится еще пышнее, чем прежде.
Он вздохнул и сел.
- Выбери мне облако. Пожалуйста, легонькое.
Я выбрал самое большое и зловещее облако не небе, на высоте три тысячи футов, испускающее белый дым из ада.
- Вон то, над силосной башней, - сказал я, - которое темнеет.
Он молча посмотрел на меня.
- Почему ты меня ненавидишь?
- Потому, что люблю тебя, Дон; потому и прошу именно это, - улыбнулся я. - Тебе нужен вызов: но, если хочешь, я, пожалуй, выберу поменьше...
Он снова вздохнул и повернулся лицом к небу.
- Я попробую. Ну, так которое же?
Я взглянул вверх, и облако, чудовище со своими миллионами тонн дождя, исчезло - просто нескладная дыра голубого неба на том месте, где оно было.
- Ну и ну, - тихо сказал я.
- Неплохая работка, - оценил он. - Нет, хоть мне и хотелось бы принять похвалы, которыми ты меня осыпаешь, но я должен со всей честностью сказать тебе: это легко.
Он показал на маленький клубочек облачка над головой.
- Вон. Твоя очередь. Готов?
Пошел.
Я посмотрел на пушистую крохотульку, а она на меня. Я подумал о том, что она исчезла, подумал о пустом месте там, где она была, я струил на нее потоки горячих лучей, просил, чтобы она появилась где-нибудь в другом месте, и медленно-медленно, через минуту, через пять, через семь облачко в конце концов исчезло.
Другие облака увеличились, мое исчезло.
- Ты не очень-то расторопен, - сказал он, - не так ли?
- Это ведь в первый раз! Я ведь только начинаю! Восстаю против невозможного... ну, невероятного; и все, что тебе приходит в голову сказать, это то, что я нерасторопен.
Это было превосходно, и ты сам знаешь это!
- Поразительно. Ты был так привязан к нему, и все-таки оно для тебя исчезло.
- Привязан! Я колотил это облако всем, -чем попало!
Шаровые молнии, лазерные лучи, пылесосы величиной с дом...
- Негативные привязанности, Ричард. Если ты действительно хочешь удалить облако из своей жизни, не делай из этого большого дела, просто расслабься и удали его из своего мышления.
Вот и все, и дело с концом. Облако не знает,
почему оно движется в таком-то направлении и с такой-то скоростью.
- Вот, что пришлось сказать справочнику. -Оно чувствует толчок... вот место, куда нужно теперь идти. Но небо знает причины и образы за облаками, и вы тоже узнаете, когда подниметесь достаточно высоко, чтобы увидеть за горизонтом.
Вам
никогда не дается желание
без того, чтобы не давались силы
осуществить его.
Возможно,
однако,
ради него вам придется
потрудиться.
Мы приземлились на огромном пастбище рядом с прудом в три акра для купания и водопоя лошадей, вдали от городов, где-то на линии, соединяющей Иллинойс и Индиану. Никаких пассажиров, - подумал я, - у нас выходной.
- Послушай, - сказал он, - Нет, не слушай. Просто побудь в тишине и понаблюдай.
То, что ты увидишь, никакое не чудо. Почитай свою книжку по атомной физике... ребенок может ходить по воде.
Он сказал мне все это и, словно даже не замечая, что там была вода, повернулся и прошел несколько ярдов от берега по поверхности пруда. Это было похоже на то, что пруд - мираж жаркого летнего дня над каменным озером.
Он твердо стоял на поверхности, ни волна, ни рябь не забрызгивали его летних башмаков.
- Вот, - сказал он. Давай, сделай это же.
Я видел своими собственными глазами. Это было невозможно, очевидно потому, что он стоял там, поэтому я пошел, чтобы присоединиться к нему.
Ощущение было такое, словно идешь по прозрачному голубому линолеуму, и я засмеялся.
- Дональд, что ты со мной делаешь?
- Просто показал тебе то, чему рано или поздно научится каждый, - сказал он в ответ, - а ты как раз оказался под рукой.
- Но, я...
- Послушай. Вода может быть твердой, - он топнул ногой, звук был такой, точно чем-то твердым ударили по камню, - или жидкой, - он снова топнул, и вода из-под его башмака обрызгала нас обоих, - Уловил?
Попробуй-ка.
Как быстро мы привыкаем к чудесам! Меньше, что через минуту я начал думать, что хождение по воде возможно, естественно и... что еще?
- Но если теперь вода твердая, как же мы сможем ее пить?
- Точно так же, как мы ходим по ней, Ричард. ОНА - не твердая и не жидкая. Ты и я решаем, какой она будет для нас.
И если ты хочешь, чтобы она стала воздухом, веди себя так, словно это воздух, дыши ею. Попробуй.
Может быть, это как-то связано с присутствием развитой души, решил я. Может быть, этим вещам позволительно случаться в определенном радиусе пятьдесят футов в окружности...
Я опустился на колени на поверхность воды и погрузил руку в пруд. Жидкая. Затем я лег и опустил лицо в его голубизну и начал дышать, доверчиво.
Она вдыхалась как теплый жидкий кислород, без удушья, без задыхания. Я сел и вопросительно посмотрел на него, полагая, что он знает, что у меня на душе.
- Говори, - сказал он.
- Почему я должен говорить?
- Потому, что то, что нужно сказать словами, лучше сказать словами. Говори.
- Если мы можем ходить по воде, дышать ею и пить ее, почему мы не можем делать то же самое с землей?
- Хорошо. Так.
Замечай.
Он легко пошел к берегу, словно по нарисованному озеру. Но когда ноги его коснулись земли, песка и травы с краю, он начал погружаться, пока через несколько шагов он не оказался по плечи в земле и траве.
Словно пруд неожиданно стал островом, а земля вокруг превратилась в море. Какое-то мгновенье он плыл по пастбищу, разбрызгивая вокруг себя темные глинистые капли, потом подержался на поверхности, затем поднялся и пошел по ней.
И неожиданно чудом было видеть человека, ИДУЩЕГО ПО ЗЕМЛЕ.
Я стоял на пруду и аплодировал его исполнению. Он поклонился и похлопал мне.
Я пошел по краю пруда, представил землю жидкой и коснулся ее кончиком ноги. По траве кругами пошла рябь. Глубока ли земля? Я почти спросил вслух.
Земля будет так глубока, насколько я представлю себе. Два фута глубины, -подумал я, - она будет глубиной в два фута - и я пошел вброд.
Я уверенно ступил на берег и погрузился с головой, мгновенно провалился. Под землей было черно, жирно, и я стал пробиваться обратно, задерживая дыхание, барахтаясь по направлению к твердой воде, к краю пруда, за который можно было ухватиться.
Он сидел на траве и смеялся.
- Ты замечательный ученик, знаешь ли ты это?
- Никакой я не ученик! Вытащи меня отсюда!
- Сам вылезай.
Я перестал бороться. Я вижу ее твердой и я могу выкарабкаться тут же.
Я вижу ее твердой... И я вылез, весь покрытый коркой затвердевшей грязи.
- Парень, ты порядком измазался, проделывая все это! На его голубой рубашке и джинсах не было ни единой пылинки, ми единой крошечки грязи.
- А-а! - я вытряс грязь из волос, вытащил ошметки грязи из ушей. Под конец я вытащил бумажник, оставил его на траве, шагнул в жидкую воду и очистил себя традиционным мокрым способам.
- Я знаю, что есть более лучший способ очиститься, чем этот.
- Только не говори мне. Просто сиди и смейся и дай додуматься самому.
- 0'кей!
В конце концов мне пришлось, оставляя за собой потоки воды, пойти к Флиту, переодеться и развесить мокрую одежду на креплениях крыла.
- Ричард, не забудь о том, что ты сделал сегодня. Легко забыть свои времена знания и однажды начать думать, что это были сны или старые чудеса.
Ничего хорошего в чуде, кроме чудесного во сне.
- Мир - это сон, - говоришь ты, и иногда он чудесен. Закат. Облака.
Небо.
- Нет, Образ - это сон. Красота - реальна.
Можешь ли ты понять разницу?
Я кивнул, почти понимая. Позже я украдкой заглянул в справочник:
Мир-это твоя ученическая тетрадь, на страницах
которой ты решаешь свои задачки. Это не есть реальность, хотя ты можешь отразить реальность в нем, если захочешь. Ты также
волен написать чепуху, или ложь, или разорвать страницы.
Подлинный грех в том, чтобы ограничить сущее. Неново.
Спокойный теплый денек, мокрый тротуар от только что прошедшего ливня, мы идем в город.
- Дон, ты ведь можешь проходить сквозь стены?
- Нет.
- Когда ты говоришь на что-нибудь нет, я знаю, что это да, это означает, что тебе не нравится то, как я задал вопрос.
- Какие мы наблюдательные, не так ли? - сказал он.
- Проблема в ПРОХОДИТЬ или в СТЕНАХ?
- Да, и даже хуже. Твой вопрос предполагает, что я существую в одном ограниченном пространстве-воемени и передвигаюсь в другом пространстве-времени.
Сегодня я не в состоянии принимать твои презумпции относительно себя.
Я нахмурился. Он знал, о чем я его спрашиваю.
Почему он не ответил мне прямо и не позволил мне дознаться: как он делает такие вещи?
- Это моя слабая попытка помочь тебе быть точным в своем мышлении, - сказал он мягко.
- Хорошо. Ты можешь сделать так, что покажется, будто ты проходишь сквозь стены, если захочешь?
Такой вопрос лучше?
- Да. Лучше.
Но если ты хочешь быть точным...
- Нет не говори мне. Я знаю, что и как сказать из того, что я хочу. Вот мой вопрос.
Как это происходит, что ты можешь придвинуть иллюзию ограниченного отождествления, выраженную в веровании в такой пространственно-временной континуум, как твое тело, сквозь иллюзию материального ограничения, называемого стеной?
- Молодец! - сказал он. - Когда ты правильно задаешь вопрос, он сам по себе является ответом, так ведь?
- Нет вопрос не ответил сам за себя. Как ты проходишь сквозь стены?
- РИЧАРД! Ты почти держал его, а потом взял и отпустил все на воер.
