В 1961 году Хаксли дает в Лондоне самое длинное интервью
В 1959 году Американская академия искусств и литературы присуждает Хаксли награду как лучшему романисту (его предшественниками были Эрнест Хемингуэй, Томас Манн и Теодор Драйзер). В том же году он очередной раз получает ЛСД от основного тогда производителя наркотика лаборатории Сандоз (Базель). В ноябре Хаксли впервые высказывает опасения по поводу злоупотребления ЛСД психиатрами и психотерапевтами. Что поделаешь? жалуется Хаксли.
Психиатрия искусство, основанное на все еще несовершенной науке, и, как в любом искусстве, в ней больше дурных и безразличных ремесленников, чем хороших мастеров. Как убережешься от дурных? От плохих мастеров мало вреда в литературе и искусстве, но очень много в терапии и образовании, ведь от их ошибок зависят жизни и судьбы.
В 1960 году Хаксли часто выступает с лекциями на обоих побережьях США, равно как и в Фонде Меннингера (Топека) святая святых американской психиатрии. Популярность его лекций невероятна и не в последнюю очередь объясняется психоделической темой.
Тогда же у писателя обнаруживают рак, но пока опухоль удается победить. В знаменитом Paris Review 1960 года, отвечая на вопрос о возможном влиянии ЛСД на творческие способности и качество прозы писателя, Хаксли заявляет, что сомневается в том, что наркотик может оказать психологическую помощь или стать источником вдохновения: В конце концов, литература это результат постоянного труда.
Лизергиновая кислота дает постичь нечто вневременное, внешнее по отношению к социальному устройству. Чтобы создавать литературные произведения, требуется неоднократное прозрение человеческих характеров в присущей им среде, равно как и много тяжких трудов, следующих за этими прозрениями. В том же 1960 году состоялось историческое знакомство Хаксли с Тимоти Лири, возглавлявшим Гарвардский проект по изучению психоделиков. Лири за неделю до этого узнал, что некто в министерстве здравоохранения сумел синтезировать галлюциногенные грибы.
Тогда же Лири впервые прочитал две визионерские книги Хаксли. Вскоре ему сообщили, что и сам писатель находится в Кембридже. Они договорились о встрече.
Вот как Лири в статье Грибы на ланч описывает их первое знакомство: Он открыл мне дверь высокий, бледный, тощий, и мы отправились в Гарвардский преподавательский клуб. Он неспешно изучил через лупу меню. Я спросил его, не хочет ли он супа, он спросил какого, а я заглянул в меню: там был грибной суп. Мы оба расхохотались.
Так мы и получили грибы на ланч. Олдос Хаксли сутулый, возвышающийся седой Будда.
Мудрый, добрый человек. Голова, как энциклопедия на нескольких языках. Приятный голос с хрипотцой, повышавшийся лишь во время кратких вспышек изумления и гнева по поводу перенаселенности планеты или напыщенности психиатров.
Мы беседовали о том, как изучать и использовать наркотики, расширяющие сознание, и почти сразу согласились с тем, что надо и чего не надо делать. Мы решили избегать бихевиористского подхода к чужим убеждениям, наклеивания ярлыков и деперсонализации участников. Мы не будем навязывать нашу терминологию и наши экспериментальные игры. ... Мы не будем ограничиваться патопсихологической интерпретацией.
Мы не будем считать экстаз манией, а спокойствие кататонией; мы не собираемся квалифицировать Будду как аутичного шизоида, а Христа как мазохиста со склонностью к эксгибиционизму, мистический опыт как симптом, визионерский опыт как типичный психоз. Они еще долго беседовали о фармакологических открытиях, о великом швейцарце Хофманне, которому удалось получить псилоцибин из мешка мексиканских грибов (до него парижские химики потерпели с ними неудачу). По словам Лири, Хаксли совершенно ясно осознавал вероятные политические последствия подобных открытий.
В тот период Лири и его коллеги по Гарварду с готовностью прислушивались к Хаксли, не без влияния которого постепенно формировался их проект. Хаксли вызвался присутствовать на пленарных заседаниях лаборатории.
Он с готовностью заявил, что будет участвовать в экспериментах с грибами. Грибным супом они не ограничились, что явствует из протоколов лаборатории. Он и в самом деле приходил на многочисленные октябрьские и ноябрьские заседания, слушал, затем закрывал глаза и медитировал. Лири вспоминал потом: Такой произвольно вызываемый транс раздражал часть гарвардской публики, в их представлении сознание непременно связано с болтовней.
Затем он открывал глаза и делал замечание, чистое и прозрачное, как бриллиант. После отъезда Хаксли из Кембриджа Лири становится одним из его корреспондентов. Писатель сообщал ему, что побывал на конференции Контроль над разумом в Сан-Франциско, о том, как познакомился там с Оскаром Енигером.
Последний поставил опыты с сотней художников, принимавших под его руководством ЛСД.
* * *
Тимоти Лири и Ричард Альперт в рамках гарвардского проекта проводили эксперименты с добровольцами коллегами-психиатрами, многие из которых полагали, что не смогут удачно практиковать психотерапию, не пройдя посвящение кислотой, а также с писателями, художниками, священниками, пациентами с незначительными невротическими расстройствами и с теми, кто страдал серьезными психическими нарушениями. Ученые, несмотря на предупреждения Хаксли, ничуть не стремились скрыть свои изыскания от широкой публики. Весть о химическом чуде, расширяющем сознание, мгновенно распространилась в университетской среде.
Приобщенность к кислотному таинству стала само собой разумеющимся фактом в жизни любого университетского кампуса. Гарвардский проект был закрыт в 1963 году, Лири и Альперт уволены, Федеральное управление по контролю за пищевыми продуктами и медикаментами разослало предупреждения администрациям университетов о том, что прием ЛСД связан с опасностью для жизни.
Лаборатории Сандоз прекратили выпуск ЛСД. В штатах Мичиган, Нью-Джерси, Невада и Калифорния были приняты законы, запрещающие продажу и употребление наркотика. Но было уже поздно.
Никакие меры не остановили стремительного распространения ЛСД, равно как и моды на наркотики в целом. По официальным данным министерства здравоохранения США, в 1960-е годы общее число наркоманов и тех, кто хотя бы пробовал курить марихуану, по самым скромным подсчетам, достигло 20 миллионов.
Много позже стали известны факты, раскрывающие особый интерес ЦРУ к ЛСД как средству промывания мозгов. ЦРУ впоследствии призналось, что испытывало ЛСД на заключенных, пациентах психиатрических больниц и на обыкновенных, ничего не подозревающих гражданах. Так в Америке стали стремительно сбываться прогнозы Хаксли, которые сам он считал хоть и вероятными, но все же принадлежащими далекому будущему или иной политической реальности.
Он полагал, что лишь при диктатуре можно заставить фармацевтов химически регулировать поведение людей в политических целях. Без сомнения, писатель оказался бы в числе самых страстных борцов против гарвардских экспериментов, если бы знал, что синтезированный наркотик хотя и далек от совершенства придуманной им самим сомы Дивного Нового Мира, но уже используется для манипулирования сознанием.
* * *
В 1961 году Хаксли дает в Лондоне самое длинное интервью в своей жизни. Писателя, в частности, спросили о том, с какой частотой он сам стал бы принимать психоделический наркотик. Хаксли ответил, что раз в году.
К тому моменту он четыре раза принял мескалин и три раза ЛСД. В дальнейшем он еще один раз примет ЛСД и два раза псилоцибин. Итого: десять психоделических сессий за десять лет.
В том же 1961 году на Международном психологическом симпозиуме Хаксли читает доклад Визионерский опыт и едва ли не с большим изяществом по сравнению с Раем и адом отвечает на вопрос: Почему драгоценные камни драгоценны? Ответ, в сущности, сводится им к доказательству метафорической или метонимической функции драгоценностей, символизирующих и замещающих блеск и великолепие иного мира, Высшей реальности. Далее Хаксли, с необычайной легкостью переходя от трансцендентного к практическому, рассуждает о тех преимуществах, которые получила экспериментальная психология с открытием псилоцибина: Теперь возможно исследование таких областей сознания при минимальной опасности для тела, которые до сих пор практически были доступны лишь с помощью исключительно опасных лекарств или у редко встречающихся людей, одаренных способностью спонтанно оказываться в том, ином, мире. Продолжая познавать все новые факты и теории и таким образом освобождаясь от известного, Хаксли старался не пропускать важные, с его точки зрения, события, касающиеся психологии, медицины и парапсихологии.
Так, он посещает конференцию парапсихологов во Франции, знакомится с методами акапунктуры в Италии, заезжает к Хофманну в Цюрих, а затем летит на Конгресс по прикладной психологии в Копенгаген. В 1962 году Хаксли заканчивает Остров. Вычитывая гранки романа, писатель решает на день прерваться ради псилоцибиновой сессии, во время которой его проводником и помощником выступает Лора. Она записывает основную часть сеанса на пленку.
В этот раз писателю, по его словам, удалось испытать бестелесное ощущение, приходящее после смерти, когда сознание сохранено, а тело, во всяком случае в том виде, в каком мы привыкли его ощущать, отсутствует. Он много говорит о различных темах, описанных в Тибетской книге мертвых, в особенности о подготовке к смерти. Другим открытием того сеанса стало понимание, что вознесение в рай не менее опасно, чем падение в ад. Оба процесса всего лишь фантомы сознания, а фантомов, согласно Бардо Тхедол, следует избегать.
Именно в этом, по мнению Хаксли, основной смысл Бардо: Нельзя стремиться попасть в рай. ... Нельзя бежать от любви и работы, пусть даже от несовершенного мира, в личную, частную безопасность Чистого Света, достигаемую с помощью или без помощи психоделиков. Хаксли, конечно, имеет в виду концепцию, которую он разделял с махаяна-буддистами.
Для них высшим существом является Бодхисаттва, не ищущий личного спасения, а помогающий другим достичь просветления. 1962 год принес Хаксли немало бед: рецидив рака, операцию, радиатерапию и пожар, уничтоживший всю его библиотеку, рукописи и переписку (единственное, что писатель спас из огня, это рукопись Острова).
После пожара он со стоической иронией заметил: Теперь я человек без собственности и без прошлого. Несмотря на несчастья, в этот год Хаксли читает еще больше лекций в различных университетах.
Кроме того, он читает доклад на конференции по гипнозу, выступает в Центре ядерных исследований в Лос-Аламосе, а также в Американской академии искусства и литературы, во Всемирной академии искусств и науки в Бельгии, в Центре космических исследований в Лос-Анджелесе. В том же году выходит Остров.
Роман получает весьма противоречивые отклики. Больше всего Хаксли раздражает то, что многие читатели и критики восприняли его как научную фантастику или просто фантазию, не догадываясь, сколь многое из описанного происходило на самом деле и как много может быть доступно кому угодно здесь и сейчас. В декабре он получает из Индии от махараджи Карана Сингха письмо, в котором тот дает самую высокую оценку Острову как роману, сочетающему мудрость Востока и Запада.
Сингх просит писателя помочь ему приобрести какой-либо из психоделических препаратов. В ответ Хаксли сообщает, что препараты эти выпускаются в ограниченном количестве и исключительно для научных опытов.
Он советует обратиться либо в лабораторию Сандоз, либо непосредственно к Тимоти Лири, объясняя, что последний в данный период занимается изучением влияния психоделиков на людей других культур и, следовательно, может заинтересоваться возможностью посетить Индию и поставить там социопсихологический эксперимент. Следующий, последний год жизни слабеющего от смертельной болезни Олдоса Хаксли был, как обычно, полон трудов. В последний раз он едет в Европу, работает над Литературой и наукой своим программным сочинением, в котором обсуждаются смысл, цели и пути их сближения и опровергается самоочевидный, на первый взгляд, тезис о противоположности этих двух культур. Недуг нисколько не притупляет его интерес к психоделическим проектам.
Хаксли делится с Полом Ли, редактором Psychedelic Review, своими соображениями по поводу отличия групповой психоделической сессии от индивидуальной. Тогда же он сообщает Тимоти Лири об опасениях Хамфри Осмонда относительно незаконной продажи ЛСД. Хаксли пишет Лири письмо, где одобряет его идею открыть тренинговый центр по расширению сознания. Такой центр, Фонд Касталиа, действительно будет открыт уже после смерти Хаксли.
Одним из последних сочинений писателя, над которым он работал параллельно с Литературой и наукой, стало эссе Культура и индивидуум, написанное для первой популярной антологии, посвященной ЛСД. В нем речь идет о том, что человек извлекает больше вреда, чем пользы, из мира слов, которые являются отображением наших культурных стереотипов. Он вновь напоминает о важности невербального обучения, о необходимости тренировать чистую рецепцию, культивировать ментальную тишину, позволяющую открыть двери восприятия для проявления визионерских и мистических форм сознания.
Умирание стало очередным, завершающим актом в экспериментальной драме его жизни. Автор Дверей восприятия предпочел совсем не тривиальный переход в иное бытие. Но разве его пример другим наука?
Утопическим психофармакологическим идеям Олдоса Хаксли была уготована печальная судьба любых профанируемых радикальных концепций. Последующий крах гарвардского проекта и во многом фатальные события психоделической революции и на этот раз доказали справедливость слов Николая Бердяева (они, как известно, послужили эпиграфом к Дивному Новому Миру): Утопии осуществимы. ... Жизнь движется к утопиям.
И открывается, быть может, новое столетие мечтаний... о том, как избежать утопий...
