Вход на рынок и власть дефицита
Поэтому Дэн и его единомышленники-реформаторы избрали более осторожную стратегию. В 1985 году были заморожены планы: предписываемые государством объёмы выпуска продукции перестали расти с ростом экономики. Взамен государственным предприятиям было разрешено делать со сверхплановой продукцией всё, что они пожелают.
Эффективные угледобытчики находили эффективных сталелитейщиков, желавших купить сверхплановый уголь, чтобы выплавить сверхплановую сталь и продать ее эффективным строительным фирмам. Попытки неэффективных фирм расширить производство ничем не кончались.
Успех стратегии предопределили несколько факторов. Во-первых, она была понятна, а обязательство заморозить планы внушало доверие.
Последнее очень важно: если бы плановики постоянно увеличивали и корректировали планы с учётом информации, поступающей с рынка сверхплановой продукции, этот рынок быстро перестал бы производить полезную информацию. Директора предприятий, увидев, что их успехи тут же оборачиваются увеличением плана на следующий год, предпочли бы сидеть и не рыпаться.
Во-вторых, неизменность планов обеспечивала определённую стабильность. Людям было гарантировано сохранение рабочих мест. Было ясно, что хуже не будет, а если добиться роста, то может, всё станет ещё лучше.
И многие ухватились за эту возможность, предпочитая долгий рабочий день и плохие условия труда на текстильной фабрике за несколько тысяч миль от своих семей прежним потугам наскрести на жизнь если её можно так назвать, вкалывая на самой бесплодной в мире земле.
В-третьих, рынок действовал именно там, где нужно: на пределе. Как мы помним, для эффективности экономики крайне важны предельная (маржинальная) стоимость и маржинальная выгода. Представим себе директора завода, который раздумывает, производить ли ему ещё одну тонну стали, прибыль от продажи которой останется у предприятия. Если ему известна маржинальная стоимость (стоимость производства одной дополнительной тонны), а покупатель предлагает рыночную цену (которая отражает ценность одной дополнительной тонны для покупателя), тогда директор примет правильное решение: производить, если цена выше маржинальной стоимости.
Производство будет эффективным.
Решения о том, что произойдёт с прочей произведённой на заводе сталью, с этой точки зрения не важны. Девять тонн из десяти можно выпустить и отправить потребителям в соответствии с планом, эффективность же определяется решением по десятой тонне.
На практике это приводило к тому, что эффективные фирмы наращивали производство для удовлетворения сверхпланового спроса: за десятой тонной шли одиннадцатая и двенадцатая. Спрос предъявляли не плановики, а растущие сектора экономики, реально нуждающиеся в поставках. Нужно было только, чтобы предприятия имели право оставлять у себя прибыль и реинвестировать её стимул, необходимый для обеспечения эффективности вложений. Неэффективные же фирмы, напротив, не росли. Пока государство субсидировало их, сохраняя планы, эти фирмы могли работать вечно (впрочем, уже в 1990-е власти постепенно прекратили поддерживать план).
Но поскольку в 2003 году китайская экономика была уже почти вчетверо больше, чем в 1985 году, когда планы заморозили, деятельность этих предприятий утратила былое значение. Экономика в буквальном смысле переросла план.
Вход на рынок и власть дефицита
Мы знаем, что рыночная система ограничивает власть дефицита фирм; большинство компаний сталкиваются с конкуренцией, а те сектора экономики, где конкуренция слаба, со временем притягивают новых игроков. Конкуренция и свободный вход на рынок новых фирм обуздывают власть дефицита и интенсивно толкают экономику к эффективному производству, новым идеям и богатству потребительского выбора.
Китайским реформаторам надо было поощрить вход на рынок и ограничить власть дефицита, не прибегая к быстрой либерализации, которая опасна своей непредсказуемостью. Они рассчитывали повысить эффективность государственного сектора, создать новые государственные компании в качестве конкурентов старым, постепенно вырастить частный сектор и открыть страну для иностранных конкурентов. Если бы один из источников конкуренции не заработал, под рукой всегда был другой. Поначалу больше всего конкурировали между собой городские и сельские предприятия, принадлежавшие местным властям. Несмотря на название, зачастую это были настоящие промышленные монстры.
Позднее была разрешена деятельность частных и иностранных компаний.
В 1992 году частные и иностранные фирмы производили только 14% промышленной продукции, а на государственные компании приходилась почти половина выпуска. Остальное производили городские и сельские предприятия под эгидой местных властей. Китайское экономическое чудо заключалось вовсе не в приватизации.
Не важно, кто владел компаниями. Главное, что они были вынуждены конкурировать на относительно свободном рынке, что снижало власть дефицита и порождало информацию и стимулы, присущие правдивому миру рыночной экономики.
Мы можем даже измерить успехи китайских реформаторов. Помните, в первой главе мы выяснили, что высокая прибыль часто говорит о власти дефицита?
Если новые игроки и рост конкуренции лишают государственные компании власти дефицита, значит, их прибыли должны падать.
Так оно и было. В 1980-е китайские фирмы были очень прибыльными: во многих отраслях норма прибыли зашкаливала за 50% (в экономике с достаточно высокой конкуренцией она не больше 20%, а зачастую гораздо ниже). Прибыльность варьировалась от отрасли к отрасли в зависимости от причуд планового ценообразования: в нефтепереработке прибыльность составляла почти 100%, а в добыче железной руды всего 7%.
Так или иначе, государство отбирало прибыль и реинвестировало её.
По мере того как реформы набирали ход, прибыльность стала падать; кроме того, отраслевые нормы прибыли стали выравниваться, так как самые прибыльные отрасли столкнулись с жесточайшей конкуренцией со стороны муниципальных предприятий, частных и иностранных фирм. За 1990-е годы средняя норма прибыли упала на треть, а в самых лакомых отраслях по меньшей мере в два раза.
В результате уменьшились потери, китайские потребители стали получать больше за свои деньги, а страна стала мощным игроком на мировых рынках. Власть дефицита исчезла.
Китай и мир
Когда-то давно Китай был отрезан от остального мира. Когда-то, но не теперь. Вдалеке от побережья, в материковых городах Сиань и Чжэнчжоу, мы без проблем находили кока-колу, McDonalds, бильярдные и интернет-кафе.
В Шанхае от знакомых брэндов так и вовсе некуда деться. Любой, кто бывал в Китае в начале 1990-х, скажет вам, что всё это появилось совсем недавно. И это не случайные впечатления: статистика говорит о том же.
Еще в 1990 году на мировой торговой арене Китай выглядел лилипутом. США и Германия экспортировали почти в десять раз больше.
В прошлом году Китай вышел на четвёртое место в мире по экспорту, и даже экспорт из США и Германии превышает китайский менее чем в два раза*. Это не случайно.
Феноменальный выход Китая на всемирную экономическую сцену стал одним из последних актов китайских реформ.
Зачем Китаю понадобился остальной мир? Казалось бы, страна с населением свыше миллиарда человек должна быть более других предрасположена к самообеспечению. Но в 1978 году у Китая всё ещё была крошечная экономика меньше, чем у Бельгии и реформаторы смекнули, что выход в свет пойдёт на пользу.
У этого шага было три преимущества. Во-первых, Китай получал доступ на всемирные рынки трудоёмких товаров: игрушек, одежды, обуви.
Во-вторых, на заработанную экспортом валюту можно было купить сырьё и новые технологии для развития экономики.
Наконец, впустив иностранных инвесторов, китайцы могли бы научиться у них современным методам производства и ведения бизнеса, что крайне важно для страны, десятилетия жившей по коммунистическим принципам. В 2004 году Китай и Гонконг привлекли более 40% всех прямых иностранных инвестиций в развивающиеся страны. (Ещё один азиатский гигант, Индия, привлек всего 2%.) Как мы говорили в девятой главе, одно из преимуществ таких инвестиций в том, что капитал нельзя с лёгкостью вывести из страны, если инвесторы вдруг занервничают. Подобное случилось с соседями Китая во время азиатского кризиса 1997 года, когда чисто финансовые инвестиции, например займы, в обстановке всеобщей паники были моментально выведены с рынков. Капитальные вложения увеличивают будущую мощь экономики, но, как мы уже знаем, Китаю не нужен был иностранный капитал.
Знания скажем, в области логистики или контроля качества ценились больше.
Американские и японские фирмы вкладывали капитал в транспортную и электронную отрасли, превращая Китай в место производства высокотехнологичных товаров. О результатах этих инвестиций говорит статистика:
Китай крупнейший производитель большей части товаров потребительской электроники. Там производится свыше половины всех DVD-проигрывателей и цифровых фотоаппаратов.
Да что статистика достаточно посмотреть по сторонам. В городском транспорте Чжэнчжоу люди вокруг меня говорили по телефону при помощи таких навороченных устройств, каких я в глаза не видывал
у нас они появились в продаже лишь спустя несколько месяцев. Иностранные инвесторы, благодаря которым были разработаны эти технологии, получают неплохую отдачу на свои вложения, но нельзя не заметить, что масса денег остаётся у китайских потребителей.
Иностранные инвестиции были важнейшим фактором, поддержавшим китайские реформы. Иностранные инвесторы принесли в страну капитал, знания, связи с миром и продолжили начатое реформаторами, составляя конкуренцию местным фирмам и тем самым побуждая их к дальнейшему повышению эффективности.
Если иностранные инвестиции такое благо для экономики, почему же они направились именно в Китай, а не в Индию или Камерун?
Не обошлось без удачи. В отличие от Камеруна, в Китае был большой и быстро растущий внутренний рынок, а это всегда манит иностранных инвесторов. Ни одному даже самому одарённому камерунскому лидеру не по силам устроить такое: Камеруну судьба сдала не слишком крупную карту. Что же касается образованности китайцев этого счастливого наследия коммунистических лет, удача тут ни при чём.
К 1978 году в стране были накоплены гигантские резервы квалифицированных и производительных рабочих, готовых выплеснуть свои таланты в экономику, едва плотина командно-административной экономики даст течь. Камерунские же власти упустили свой шанс дать людям образование в 1970-е, когда страна была богаче, чем сегодня.
Между тем в Индии также есть крупный и растущий внутренний рынок и хорошо образованная рабочая сила, пусть даже образование там в не столь широком доступе, как в Китае. Но, как свидетельствует статистика (невзирая на всеобщую истерию вокруг аутсорсинга), этого оказалось недостаточно, чтобы привлечь иностранных инвесторов.
У Китая были и другие естественные преимущества, которых не было у Индии. Процесс международной экономической интеграции зачастую бывает болезненным, но в Китае он шёл более гладко и эффективно благодаря связям с Гонконгом и Тайванем. В те дни, когда Китай был наглухо отгорожен от глобальных рынков, Гонконг и Тайвань успешно развивались, встраиваясь в мировую экономику.
Несмотря на различие экономических систем, между деловыми людьми трёх стран существовали тесные семейные и дружеские узы. Они-то и компенсировали недостатки китайской правовой системы в первые годы реформ. Китайским властям нужно было работать (нужно и сейчас) над системой договорного права и защитой прав собственности, без чего не обходится ни одна успешная экономика. Без этого разве можно вести бизнес спокойно? Как можно быть уверенным, что ваши деловые партнёры вас не кинут?
Будете ли вы чувствовать себя в безопасности, зная, что местные власти могут взять и конфисковать вашу прибыль или собственность?
Но личные связи позволяли предпринимателям Гонконга и Тайваня, работавшим в Китае, обходиться без формальностей и полагаться лишь на устные договорённости. Формальный контракт не помешал бы, но и слова бизнесмена бывает достаточно, когда перспективы заманчивы.
А в данном случае так и было. Китай и Гонконг идеально подходили друг другу. Китайские фирмы, производившие дешёвые товары, но несведущие в международных делах, приобщились к опыту торговцев Гонконга.
В 1980-е китайский экспорт в Гонконг рос ударными темпами; Гонконг переправлял китайские товары дальше. В 1990-е к этой схеме присоединился Тайвань.
Экономист Дуайт Перкинс заметил тогда: Производственной мощи материкового Китая был привит огромный рыночный талант Гонконга и Тайваня.
У Индии не было Гонконга и Тайваня, но не было и интереса приглашать иностранцев. Известный индийский экономист Ягдиш Бхагвати описал деятельность правительства своей страны с 1960-х по 1980-е как три десятилетия антилиберальной и автаркической политики.
Иными словами, власти держали рынок мёртвой хваткой и делали всё возможное, чтобы воспрепятствовать торговле и капиталовложениям.
Китай же, напротив, усиленно привлекал иностранных инвесторов и извлек всё, что мог, из связей с Гонконгом и другими соседями. Были созданы особые экономические зоны, такие как Шеньжень, где правила социалистической экономики не распространялись на иностранных инвесторов. Быстро улучшалась и инфраструктура этих зон. Особые экономические зоны прекрасно дополняли связи Китая с Гонконгом, Макао и Тайванем: они располагались исключительно в провинции Гуандун, соседствующей с Гонконгом и Макао, и в провинции Фуджиан, поблизости от Тайваня.
В 1990 году свыше половины всех инвестиций поступило из крохотного Гонконга, в то время как на Японию и США вместе взятые пришлась только четверть.
Далее, почти половина всех инвестиций поступала в Гуандун; второй по уровню инвестиций была провинция Фуджиан. Когда в 1980 году город Шеньжень на границе с Гонконгом был объявлен особой экономической зоной, это был рыбацкий посёлок.
Через двадцать лет девелоперы сносили наполовину возведённые небоскрёбы, чтобы на их месте строить ещё более высокие. Китайцы говорят: Не побывав в Шеньжене, не говори, что богат.
Какой бы несправедливостью и произволом ни выглядело их создание, особые экономические зоны сделали свое дело: привлекли инвесторов, не поставив при этом всю страну с ног на голову. Кроме того, они стали опорой для распространения реформы. Когда те или иные меры в отношении иностранцев оказывались удачными, власти распространяли их действие на китайские фирмы, сначала внутри особых экономических зон, а затем и за их пределами. Другие прибрежные провинции, глядя на бум в Фуджиане и Гуандуне, принялись требовать таких же прав. Правительство корректировало несправедливые или слишком размытые правила, реагируя как на протесты иностранных инвесторов против поблажек местным фирмам, так и на действия местных компаний, которые ухитрялись пользоваться привилегиями для иностранцев, отмывая средства через Гонконг и ввозя их обратно как иностранные инвестиции.
Как и в случае с другими китайскими реформами, хорошие правила распространялись дальше, а несправедливые или нелепые скоро отмирали.
Эпилог: какой прок в экономике?
Эта глава называется Как стал богатым Китай. На самом деле это преувеличение.
Китай ещё не богат пока что. Но он накапливает богатство быстрее любой другой страны в истории.
Ну и что? Экономический рост сопровождается ужасными потрясениями. Люди в замешательстве. У многих нет работы, многим не досталось места в современном Китае.
Группа рабочих в Сычуане уверовала в то, что Мао в загробной жизни руководит фабрикой естественно, по социалистическим принципам. Говорили даже, что некоторые рабочие совершили самоубийство, чтобы присоединиться к нему.
Современные китайские фильмы повествуют о растерянности и о мучительных попытках людей найти своё место в новой жизни. Многие фильмы, например Ливень и Отель "Счастливые времена", рассказывают о семьях, которые рушатся, когда один из членов семьи отправляется искать счастья в Шеньжене.
Речь идёт не о богатстве, а о душевных страданиях. Суть их в том, что новые возможности разрушают прежний образ жизни. Ещё одна распространённая тема - полнейшее смятение умов: бедняга-посыльный из Пекинского велосипедиста обнаруживает, что вокруг одно воровство, и все его попытки встроиться в капиталистическую систему оканчиваются горем и насилием.
В душещипательном фарсе Отель "Счастливые времена" компания друзей, потерявших работу, когда их цех на фабрике закрыли, посвящают себя заботе о слепой девушке, из лучших побуждений разыгрывая для неё существование некоего бизнеса. Они не в силах осознать, что сил, которые они на это тратят, с лихвой бы хватило на организацию реальной компании.
И только девушка, дитя 1990-х, способна отчётливо понять, что у неё хватит сил самой о себе заботиться.
Жить в эпоху перемен нелегко. Китайская молодежь 1970-х, росшая в сельской местности, трудилась в коммунах, зарабатывала трудодни, делала, что ей велели, и шла, куда ей приказывали. Жизненные потребности людей обеспечивали община и государство.
Их дети в 1980-е и 1990-е росли уже в другой стране. Жизнь всё ещё была трудна, но денег было больше, а выбор намного шире.
Земля ценилась, но по мере совершенствования методов её обработки рабочих рук нужно было всё меньше. Некоторые делали то, что было запрещено их родителям: продавали землю и уезжали в города в поисках работы.
Миграция разрушала семьи. Открывались новые возможности, но прежние безопасные гнёздышки оказались разорены, когда многие государственные предприятия остались не у дел.
Условия работы на фабриках ужасны: зарплата низкая, смены длиннющие, безопасность труда вызывает сомнения. В конце 2001 года репортёр BBC поведал историю Ли Чунь Мэй, которая умерла после шестнадцатичасовой смены.
Подруги по работе нашли её на полу душевой комнаты; изо рта и носа женщины сочилась кровь. А вот история про Чжу Шин Пина с лакокрасочной фабрики, чьи ступни расплавились, когда он наступил на высоковольтный провод.
Такова, стало быть, цена экономического роста? Стоит ли он того?
Экономисты, в частности Пол Кругман, Мартин Вульф и Ягдиш Бхагвати, не раз пытались доказать, что китайские потогонные фабрики лучший из возможных вариантов. Эта точка зрения не очень-то популярна.
После того как Guardian Weekly дала рецензию на книгу Вульфа Почему глобализация работает, в газету пришло письмо возмущённого читателя, который от всей души желал Вульфу самому работать на потогонной фабрике до скончания века.
Это столь же дурная реакция, как и пожелание в адрес всякого, кто носит футболку с портретом Мао, умереть голодной смертью, но в ней меньше логики. Вульф прав, что потогонные фабрики лучше того ужаса, что был до них, и что это шаг на пути к лучшей жизни.
Большой скачок Мао был скачком в ад.
Сравнение современного Китая с утопией Мао и справедливо, и уместно. Богатые и быстрорастущие страны следовали и следуют базовым заветам экономики, о которых мы говорили выше: бороться с властью дефицита и коррупцией; сглаживать побочные эффекты наших действий; увеличивать информационную прозрачность; правильно выстраивать стимулы; торговать с другими странами; и превыше всего холить и лелеять рынки, которые в состоянии сами решить большую часть этих задач, причём одновременно.
Камерунская бедность стоит жизни людям потому что бедность убивает; а кроме того, она лишает людей самостоятельности и возможности принимать осмысленные решения относительно своей судьбы. Индия, которая живёт лучше, чем Камерун, но намного отстала от Китая, всё ещё так бедна, что полмиллиона её граждан изуродованы проказой заболеванием, лекарство от которого стоит не дороже кружки пива. А коммунистические Китай и Советский Союз погубили миллионы людей, и многие из них погибли из-за одних лишь экономических просчётов.
Экономическая наука - не пустой звук. Разница между Камеруном, Индией или маоистским Китаем с одной стороны и США, Британией или Бельгией с другой наглядное тому свидетельство.
В конечном счёте экономика это наука для людей, что экономисты всё никак не могут толком объяснить окружающим. А экономический рост - это лучшая жизнь для каждого из нас: больше выбора, меньше страхов, меньше тягот и лишений.
Как и другие экономисты, я уверен, что потогонные фабрики лучше, чем альтернативы им, и уж точно лучше голода во времена Большого скачка или в современной Северной Корее. Но если бы я не верил, что потогонные фабрики - это ещё и шаг к лучшему будущему, я бы не поддерживал китайские реформы с таким пылом.
Вот почему меня очень радуют последние известия из Китая. Благосостояние всё ещё распределено неравномерно, но оно постепенно перетекает от Золотого берега Шанхая и Шеньженя в глубь страны. В 19781991 годах экономика континентальных провинций Китая росла очень быстро на 7,7% в год.
В этот период две трети китайских провинций росли быстрее любой страны мира. Но что важнее всего, люди в Китае почувствовали разницу.
После многих лет низких зарплат потому что поток рабочих-мигрантов был, казалось, неиссякаем фабрики Золотого берега начинают испытывать нехватку кадров. Предприятия с иностранным капиталом платят чуть больше, и потому там меньше текучка и длиннее очереди в отдел кадров.
Но повышать зарплаты и улучшать условия труда всё равно придётся, поскольку континентальные провинции наступают на пятки.
В 2003 году Ян Ли сделала то же, что и многие её соотечественницы: она покинула дом и нанялась на потогонную фабрику в дельте Жемчужной реки. Спустя месяц работы по 13 часов в сутки она решила вернуться домой и начать своё дело открыть салон причёсок. На фабрике была одна работа, говорит она. Здесь у меня спокойная жизнь. Родителям Ли довелось пережить Культурную революцию, а бабушкам и дедушкам Большой скачок.
У Ян Ли есть реальный выбор, и она живёт в стране, где этот выбор влияет на качество её жизни. Она попробовала работать на фабрике и решила, что это не для неё.
А теперь она говорит: Я могу закрыть салон, когда захочу.
Выбор Ян Ли вот что изучает экономика.
