d9e5a92d

Налог Тобина

Другая проблема связана со сложностью осуществления мер по контролю над рынком капиталов в условиях постоянного совершенствования связи и ускорения обмена информацией. На практике подобные меры провоцируют людей на нарушение закона, и инвесторы значительную часть усилий тратят на то, чтобы правила регулирования обойти.

Чем дольше такое регулирование действует, тем больше снижается его эффективность, поскольку инвесторы имеют время проложить обходные пути. Кроме того, в подобных правилах часто предусматриваются исключения для самых важных или уязвимых предприятий.

В результате в большинстве стран меры по контролю над рынком капиталов лишь стимулируют коррупцию и подрывают принцип равенства всех перед законом.

Налог Тобина

В последние годы большую популярность приобрел другой способ регулирования рынков капитала налог Тобина, названный именем автора этой идеи нобелевского лауреата экономиста Джеймса Тобина. Речь идет об обложении всех валютно-обменных операций сравнительно небольшим налогом в размере 0,05-0,25%, чтобы тем самым снизить скорость движения капиталов и заставить инвесторов осторожнее относиться к перемещению капиталов через государственные границы. Подобную меру поддерживает, среди прочих, и движение ATTAC; его сторонники утверждают, что она поставит заслон на пути спекулянтов и позволит избежать серьезных валютных кризисов. Критики налога Тобина указывают в первую очередь на то, что на практике подобное налогообложение невозможно.

Для этого необходимо, чтобы налог ввели все страны мира; в противном случае потоки капиталов просто пойдут через государства, не присоединившиеся к этой системе. К тому же в случае введения такого налога товарные сделки, во избежание трансакционных издержек, будут осуществляться в основном с использованием наиболее распространенных валют.

Кончиться все это может тем, что вся мировая экономика перейдет на американские доллары. Но есть и более серьезный аргумент против налога Тобина: даже если удастся его ввести, последствия окажутся негативными.
На практике он принесет финансовому рынку даже больше вреда, чем регулирование на уровне отдельных стран. Последнее лишь сокращает приток капитала в страну, вводящую подобные ограничения, а налог Тобина приведет к снижению оборота капитала в целом и сократит возможности внешнего финансирования для всех стран мира даже тех, кто в таком финансировании крайне нуждается. Препятствия на пути движения капиталов запрут свободные средства в границах тех государств, где они имеются, то есть в богатых странах, и в роли проигравшего окажется третий мир. Таким образом, налог Тобина в действительности является не налогом на капитал, а заградительным тарифом, который приводит к удорожанию торговых и инвестиционных операций. Сторонники этой идеи утверждают, что она не приведет к подобным последствиям, поскольку предлагаемый налог крайне низок, и с точки зрения долгосрочных инвестиций удорожание составит ничтожно малую величину.

Но проблема в том, что вложение капитала это не одна-единственная трансакция. К примеру, инвестор может частично профинансировать какой-то проект, часть денег взять себе в виде прибыли, увеличить объем вложенных средств, если это ему выгодно, перевести поступления в другие направления бизнеса, прибавить их к имеющемуся капиталу, закупить запчасти за рубежом и т.д. При этом, если каждая, даже небольшая трансакция облагается налогом Тобина, общие издержки многократно превысят скромные несколько сотых долей процента, а следовательно, более прибыльными для инвестора окажутся операции в валюте его страны, осуществляемые в ее пределах. Все это снизит доходность капитала, затруднит его доступность именно для тех стран, которые в нем нуждаются, а значит, приведет к сокращению инвестиций.

Процентные ставки повысятся, и заемщикам придется больше платить по кредитам.
Сторонники налога Тобина утверждают, что их цель закрыть путь для валютных спекуляций, а не для инвестиций в производство. Но представление о наличии некоей четкой границы между полезными инвестициями и непродуктивной спекуляцией в корне неверно.

Вторичные финансовые инструменты, которые критики обычно рассматривают как орудие спекулянтов, на самом деле необходимый элемент инвестиционного процесса. В условиях, когда цены и валютные курсы быстро меняются, прогноз развития ситуации на рынке, сделанный той или иной фирмой, может не оправдаться, и дело закончится для нее плохо, если фирма не подстрахуется с помощью вторичных финансовых инструментов. Допустим, компания занимается выплавкой металла, и цена на него вдруг резко падает, лишая фирму ожидаемых доходов и ставя на грань банкротства. Но компания может не тратить время и силы на попытки предсказать развитие событий, а просто приобрести право продавать свое сырье в будущем по фиксированной цене опцион на продажу.

Тот, кто купит у нее этот опцион, вместе с ним берет на себя все риски и ответственность за прогнозирование ситуации на рынке. Таким образом, металлургическая фирма может сосредоточиться на производственных вопросах, а риски добровольно берут на себя специалисты по анализу событий и оценке опасностей те самые спекулянты.
Поскольку курсы валют также подвержены резким колебаниям, фирмы сталкиваются с аналогичными рисками в тех случаях, когда валюта, которой с ними расплачиваются, вдруг падает. Если металлургической компании непросто спрогнозировать ситуацию даже на том рынке, где она действует, то следить за событиями в валютной сфере и оценивать риски на несколько месяцев, а то и лет вперед ей еще труднее. В условиях подобной неопределенности торговля разнообразными вторичными валютными инструментами приобретает особое значениеведь тогда компания, к примеру, может приобрести право продавать получаемую валюту по фиксированному курсу. Но это относится к разряду тех самых спекуляций, с которыми призван бороться налог Тобина.

Причем, подобно обычным инвестициям, этот процесс также не ограничивается одной трансакцией. Если спекулянт полностью отвечает по всем рискам, он оказывается в крайне уязвимом положении.

Поэтому у него должна быть возможность перераспределять эти риски в соответствии с развитием событий, обеспечивая таким образом сбалансированность своего портфеля рисков. Подобную возможность ему предоставляет обширный вторичный рынок, позволяющий практически мгновенно выставлять на торги эти финансовые инструменты. Именно за счет подобных спекуляций компания может по максимально низкой цене застраховаться, что создает возможность инвестировать, невзирая на риски.

Этот процесс фактически аналогичен тому, что происходит на вторичном рынке акций бирже, которая позволяет людям смело финансировать вновь создаваемые компании, выступая в роли их акционеров.
Именно против вторичного рынка и направлен налог Тобина. Его введение приведет к сокращению числа спекулянтов, которые готовы брать на себя риски, а если они все же пойдут на это, то цена опционов резко повысится. В результате цена страховки для компаний и инвесторов увеличится, и они не станут вкладывать капиталы в страны и валюты, подверженные значительным рискам.

От этого опять же проиграют страны, где ощущается дефицит капиталов и существует более высокая вероятность рисков, то есть бедные развивающиеся государства. Инвесторы будут размещать капиталы только на тех рынках, где обстановка им хорошо известна и представляется безопасной. В последнее десятилетие на долю развивающихся стран приходилась четверть общего объема прямых иностранных инвестиций.

В случае введения налога Тобина эта доля резко снизится. Физическим лицам и фирмам из бедных стран будет намного труднее получать кредиты, а процентные ставки по ним возрастут.
Таким образом, введение налога Тобина создает серьезную угрозу нарушения функционирования финансовых рынков. Однако предотвратить валютные кризисы с помощью этого налога не удастся. На практике созданный им барьер будет довольно низким и сможет воспрепятствовать лишь текущим коммерческим трансакциям.

Если обменные операции, идущие поверх этого барьера, в какой-то момент станут прибыльными, результатом будут самые резкие колебания валютных курсов. Таким образом, проблем, связанных с валютными спекуляциями и бегством капиталов, этим способом избежать не удастся. Когда спекулянты осознают, что у них есть возможность подорвать фиксированный курс той или иной валюты (как это случилось, например, с британским фунтом и шведской кроной в 1992 году), то их нисколько не смутит необходимость уплатить налог ничтожный по сравнению с баснословной прибылью. Если они могут получить на колебаниях валютного курса прибыль от 20 до 50%, налог в 0,05% их, естественно, не остановит. Тот же принцип действует и в случае утраты доверия к какому-либо рынку, когда бегство с него становится насущной необходимостью, позволяющей избежать гигантских убытков, именно такая ситуация сложилась в ходе азиатского кризиса 1997 года.

Низкий налог Тобина способен нарушить нормальное текущее функционирование финансового рынка, но не позволяет предотвратить подобные кризисы.
Высокий оборот на валютном рынке сокращает риск возникновения временного дефицита и искажений в ценообразовании. Кроме того, большой масштаб рынка снижает опасность того, что отдельные игроки или трансакции способны решающим образом повлиять на цены. Таким образом, отсутствие ограничений на валютном рынке предотвращает резкие колебания обменных курсов, а налог Тобина, как это ни парадоксально, может их усилить из-за снижения ликвидности на этом рынке.

На смену постоянным незначительным колебаниям, обеспечивающим выравнивание и корректировку курсов, придут периодические резкие скачки. С 1970-х годов, несмотря на масштабную либерализацию валютного рынка и четырехкратное увеличение его объема, роста неустойчивости и потрясений в этой сфере не наблюдается.

На деле страны, где существует жесткое регулирование рынка капиталов, больше подвержены хаотичным колебаниям валютных курсов, чем те государства, где таких ограничений меньше7.
Впрочем, при всех перечисленных недостатках у налога Тобина есть одно несомненное преимущество: он принесет огромные доходы странам, которые его введут. По подсчетам движения ATTAC, они должны составить 100 миллиардов долларов в год; в других оценках фигурируют более скромные цифры от 10 до 50 миллиардов. Однако возникает вопрос: а как собирать этот налог?



Для того чтобы отследить все трансакции на мировом рынке, потребуется гигантский бюрократический аппарат, наделенный полномочиями по сбору налога. Причем речь идет об операциях, осуществляемых в электронном виде по всему миру, в том числе в странах, где нет ни нормальной системы бухгалтерской отчетности, ни эффективной администрации.

Другими словами, придется создавать нечто вроде мирового правительства, чей бюрократический аппарат, очевидно, и съест большую часть собранных денег. Встает и второй вопрос: кто будет руководить этим аппаратом? ООН?

Но в этой организации страны с диктаторскими режимами имеют не меньше влияния, чем демократические государства. Кто помешает этому мировому правительству превратиться в рассадник коррупции?

Кто не даст ему злоупотреблять своими обширными полномочиями? И кто в результате получит эти деньги?
Впрочем, теоретически за счет налога Тобина можно получить несколько миллиардов долларов в год и использовать эти средства, к примеру, для помощи развивающимся странам. Но если мы считаем, что подобное перераспределение капитала целесообразно, почему не осуществить его другими методами к примеру, за счет упразднения тарифов, направленных против стран третьего мира, или пересмотра деструктивной сельскохозяйственной политики ЕС, сдерживающей их развитие? Почему бы не увеличить объемы помощи, выделяемой на нужды развития, или не ввести в мировом масштабе штрафы за деятельность, наносящую ущерб окружающей среде? Неужели обязательно получать эти доходы путем подрыва финансового рынка?

Впрочем, может быть, к этому инициаторы подобной идеи и стремятся...

Азиатский кризис

Для предотвращения новых кризисов необходимо прежде всего изучить случавшиеся в прошлом и определить их причины. Часто слышишь, что азиатский кризис 1997-1998 годов разразился как гром среди ясного неба: страны с вполне здоровой экономикой стали жертвой атак спекулянтов и бегства капиталов. На самом деле все было совершенно иначе.

Единственное рациональное зерно в подобной версии событий заключается в том, что в отсутствие свободных финансовых рынков эти страны не пострадали бы от бегства капиталов, которые в этом случае вообще не пришли бы в их экономику. Причиной кризиса стало сочетание целого ряда факторов и спекуляции здесь были не детонатором, а скорее последней каплей, переполнившей чашу8.
В экономике стран, затронутых азиатским кризисом, уже какое-то время до этого наблюдались признаки неблагополучия, усилившиеся в 1996-1997 годах. В 1990-х годах указанные страны привлекли гигантские объемы капитала, особенно за счет краткосрочных займов за рубежом: подобная практика поощрялась их правительствами. Доля зарубежных кредитов в общей задолженности банков и других учреждений Таиланда с 1990 по 1995 год возросла с 5 до 28%.

Центральный банк страны среди прочих мер финансового регулирования установил высокие процентные ставки по внутреннему кредитованию, в результате чего стало выгоднее занимать деньги за рубежом. Большинство средств, полученных от этих займов, затем повторно отдавалось взаймы на внутреннем рынке под более высокий процент. Правительства азиатских стран стимулировали подобные заимствования за счет фиксированного курса национальной валюты и налоговых субсидий. Одновременно они проводили дискриминационную политику в отношении долгосрочных капиталовложений. Власти Южной Кореи, к примеру, попытались полностью их исключить, запретив прямые иностранные инвестиции и приобретение иностранцами акций и облигаций отечественных компаний.

Таким образом, краткосрочные займы стали единственным способом привлечения капиталов из-за рубежа.
В результате сложилась следующая схема: южнокорейские банки занимали доллары или иены на очень короткий срокто есть должны были быстро расплачиваться по этим кредитам. Одновременно они вкладывали полученные таким образом деньги на внутреннем рынке под более высокий процент и на длительный срок. При этом банки рассчитывали на то, что всегда смогут получать новые краткосрочные займы за рубежом, только так они могли расплачиваться по предыдущим обязательствам.

Капиталы поступали в экономику азиатских стран через банки и финансовые корпорации, не готовые к такому мощному притоку средств. Они работали в отсутствие конкуренции и часто были связаны с правящими режимами и мощными национальными экономическими группировками.

В Южной Корее, Малайзии, Таиланде и Индонезии значительная часть привлеченных средств направлялась фирмам, находившимся в фаворе у властей, или на осуществление престижных проектов. Иностранцев это не беспокоило: они знали, что власти не позволят своим любимцам пойти на дно.

Этот принцип относился не только к национальным банкам, но и к частным компаниям вроде южнокорейских суперкорпораций-чебо-лей или бизнес-империй, принадлежавших друзьям индонезийского лидера Сухарто. Кроме того, иностранные кредиторы были уверены: в случае возникновения проблем регионального масштаба МВФ вмешается и не даст им понести убытки.

В результате иностранцы выдавали этим странам займы в неограниченных объемах, что привело к перенасыщению инвестициями тяжелой промышленности, приносившей небольшую отдачу, и сектора недвижимости в ущерб более динамичным отраслям.
У всех стран, которые охватил кризис, существовала громадная краткосрочная задолженность по сравнению с имеющимися валютными резервами. В то же время курсы их валют были либо фиксированными, либо контролировались. Эта ситуация породила ряд проблем, последствия которых оказались катастрофическими.

Когда курс национальной валюты постоянно колеблется, банки обычно не решаются занимать большие суммы за рубежом, а затем вкладывать их внутри страны под несколько больший процент. В случае даже небольшого изменения валютного курса подобные вложения в отсутствие подстраховки от рисков могут обернуться убытками. Однако, поскольку государство обещало поддерживать фиксированный валютный курс, эта опасность, казалось бы, была исключена, и все бросились лихорадочно набирать кредиты.

Кроме того, результатом государственного регулирования стали завышенные курсы национальных валют (примерно на 20%) не в последнюю очередь из-за роста доллара, к которому они были привязаны. Завышенный курс этих валют препятствовал увеличению экспорта. Так, если в 1995 году экспорт Таиланда вырос на 25%, то в следующем году он даже сократился.

В 1996 году, за год до якобы абсолютно неожиданного кризиса в азиатских странах, индекс таиландской биржи снизился на треть.
Поскольку курсы валют азиатских стран, по мнению рыночных игроков, были выше, чем следовало, эти валюты стали объектом спекуляций; то же самое произошло в 1992-1993 годах с валютами ряда стран, присоединившихся к Европейской валютной системе. Когда все готовы покупать что-то дороже, чем оно того стоит, спекулянты, конечно, не упустят случая на этом заработать.

К примеру, они занимают гигантские суммы в местной валюте, а затем меняют их на доллары в центральном банке по максимальному курсу. В результате страны, пострадавшие в 1997 году от азиатского кризиса, были вынуждены использовать свои валютные резервы для поддержания завышенного курса.
Таким образом, бегство капиталов из этих стран явилось не результатом бессмысленной паники, а вполне рациональным шагом. Доверие к устойчивости и дальнейшему росту их экономики стало улетучиваться. Более того, исчезала и уверенность в том, что им удастся успешно преодолеть кризис. Все знали об отсутствии в этих государствах эффективных правовых механизмов, например, законов о банкротстве. Теперь же к концу подошли и валютные резервы, служившие гарантией получения иностранных займов и устойчивости всей финансовой системы.

В случае массового оттока капиталов валютных резервов этих стран просто бы не хватило. Инвесторы осознали, что они должны быстро изъять свои капиталы, чтобы вовремя покинуть терпящий бедствие рынок.

Вера в способность властей спасти все компании, у которых возникнут неприятности, заколебалась. Первыми, кто избавился от своих авуаров в местной валюте, стали даже не спекулянты, а местные предприятия, которым надо было быстро расплатиться по долгам. Когда азиатским странам из-за истощения резервов пришлось отказаться от завышенного валютного курса, недоверие к ним возросло еще больше.

Началось бегство капиталов, новые кредиты никто не предоставлял, и корпорации внезапно лишились финансирования. Механизм кризиса был запущен.
Несомненно, позиция одних инвесторов влияла на действия других, и нечто вроде стадного чувства действительно возникло, но и в данном случае это не было слепой панической реакцией. Страны со здоровой экономикой и прочными институтами например, Тайвань, Сингапур и Австралия устояли, в то время как их соседи катились в пропасть. Так что название азиатский кризис не совсем точное. По зрелом размышлении становится ясно: глубина кризиса, охватившего ту или иную страну, зависела от ее экономической политики. Двое исследователей, проанализировавших развитие кризиса, пришли к следующему выводу: Мы не нашли никаких свидетельств „эпидемии"когда валютные затруднения, возникшие у одной страны, перекидываются на другие.

У всех стран, столкнувшихся с наиболее серьезными финансовыми трудностями, были реальные проблемы в экономике, во многом связанные с чрезмерным ростом объема банковских кредитов, банковских займов и финансовой несостоятельностью компаний9.
Последствия кризиса ощущались в самых разных странах, но в условиях взаимозависимого мира события в одном регионе, естественно, не могли не затронуть и другиеи дело здесь не в иррациональном стадном чувстве. Недостаток ликвидности то есть ситуация, когда вам срочно нужны деньги, но у вас нет свободных средств, поскольку все ваши капиталы уже вложены, означает, что инвесторы вынуждены выводить капиталы из других подверженных риску стран. Если на одном из крупнейших рынков, где вложены американские капиталы, возникает жестокий кризис, это не может не затронуть компании и банки США, а значит, и экономику страны в целом. Банки азиатских стран, охваченных кризисом, начали выводить средства из России, что создало проблемы для бразильских банков и фондов, одолживших деньги российским компаниям, а дальше началась цепная реакция. Однако подобные последствия международного масштаба бывают не только негативными.

Позитивное развитие событий в одной стране оборачивается позитивным эффектом для других. Предшествовавший кризису подъем в Латинской Америке и Азии способствовал благоприятной экономической конъюнктуре в Европе и США.

И вполне вероятно, что укрепившаяся в результате этого экономика США предотвратила глобальную депрессию в ходе азиатского кризиса и помогла странам Азии быстро оправиться от его последствий.
Утверждения Наоми Кляйн и других авторов о том, что кризис свел на нет все предыдущие достижения восточноазиатских стран, полная чушь. В одной из наиболее пострадавших стран Южной Корее ВВП на душу населения в пересчете на покупательную способность в 1998 году снизился до уровня 1995 года, но даже этот уровень был вдвое выше, чем в середине 8о-х. К тому же всего через год, в 1999-м, ВВП Южной Кореи достиг рекордно высокого объема. Представители левых движений также чрезвычайно преувеличивали некоторые аспекты кризиса. Некоторые даже утверждали, что из-за него 50 миллионов индонезийцев оказались в абсолютной нищете (то есть их доход составил меньше доллара в день).

Эта цифра вчетверо превышает число людей, временно оказавшихся в полной нищете по всей Юго-Восточной Азии. По официальным данным Всемирного банка, в 1999 году число жителей Индонезии, находящихся в таком положении, увеличилось меньше чем на миллион человек, а с тех пор ситуация в стране улучшилась10.

Чтобы не было кризисов...

Существует целый ряд методов, позволяющих избегать финансовых и валютных кризисов, но важнейший из них можно сформулировать одной фразой: государство должно проводить здоровую экономическую политику. Первыми свои накопления из страны, которой суждено пережить бегство капитала, как правило, выводят ее собственные граждане, больше других погруженные в ситуацию и часто лучше всех знающие, какие экономические проблемы власти пытаются скрыть.

Это позволяет предположить, что резкий всплеск недоверия к стране порождается реальными проблемами, а не незнанием ситуации или цепной реакцией. Чтобы избежать кризиса, государство должно прежде всего контролировать собственный бюджет и инфляцию.

Среди причин азиатского кризиса галопирующий бюджетный дефицит и высокая инфляция не фигурировали, но именно эти явления чаще и быстрее всего приводят к подрыву доверия к экономике страны.
Для государств с развивающейся рыночной экономикой самая важная задача долгосрочного порядкаэто реформа правовых и финансовых институтов. Прежде чем открывать свою экономику для иностранных капиталов, подобные страны должны осуществить либерализацию внутренних финансовых рынков и торговой политики. В противном случае направленность потоков капитала будет дисгармонировать с потребностями рынка в целом, что приведет к инвестиционным диспропорциям. Систему надзора и регулирования на финансовом рынке необходимо перестроить, обеспечив в этом секторе конкуренцию.

На смену коррупции и кумовству должны прийти верховенство закона и принцип максимальной отдачи от вложенного капитала. Поскольку в критической ситуации незнание реального положения дел нередко порождает панику, большое значение имеет надежность официальной информации и прозрачность сделок с участием как государства, так и частных корпораций (заметим, что правительства многих азиатских стран сознательно игнорировали этот принцип). Необходимо разработать систему объективной оценки кредитоспособности компаний и законодательство о банк-ротствево многих странах Азии эти инструменты также отсутствовали.

Международное сообщество может предоставить стране рекомендации о способах укрепления ее финансового рынка. На международном уровне следует добиться координации систем бухгалтерской отчетности и страхования капиталов, а также заключить договоры о согласованных мерах, направленных на преодоление финансовых кризисов, пока что в этой сфере существует разнобой.



Содержание раздела