Второй урок Германии
Да здравствуют международные компания!
Существует, однако, исключение из новой тенденции, согласно которой побеждает менее эффективная система. Оно касается сути рабЬтБГ международных компаний. Парадоксально, но это так. Что может быть более американским, чем American Express, Coca-Cola, Citicorp, Colgate, Ford, IBM или McDonald's? Уже a priori они являются воплощением американской модели.
Но если присмотреться поближе, то окажется, что это нечто совершенно другое: крупные международные американские компании he типичны для неоамериканской модели по двум основным пунктам.
С одной стороны, эти предприятия развивались в основном путем внутреннего роста по промышленному проекту, обусловленному технологическими или коммерческими новшествами. Они имеют долгосрочное значение.
Это они изобрели планирование предприятия; изобретение оказалось настолько успешным, что планирование предприятий было включено в программу бизнес-школ.
С другой стороны, чтобы иметь возможность развиваться на всех континентах, эти предприятия вынуждены набирать персонал во многих странах, обеспечивать его подготовку в соответствии с культурой предприятия и единой концепцией организации сбыта. И это делается не время от времени.
Учитывая это, международные компании вынуждены строить в основном свою политику человеческих взаимоотношений вне рынка труда, предоставлять своему персоналу возможность непрерывного обучения и обеспечивать ему настоящую карьеру. По этим двум характеристикам крупные американские международные компании напоминают скорее рейн-скую, чем неоамериканскую модель.
Рассмотрим теперь крупные международные компании европейского происхождения: ABB, Bayer, Nestle, L’Oreal, Schlilmberger, Shell. Они еще более, чем американские международные компании, характеризуются вышеуказанными чертами.
В этом отношении Shell заслуживает особого упоминания по трем причинам. Во-первых, она могла бы считаться инвалидом от рождения, так как на 40-60% представляла английские и голландские интересы; финансовое квазиравновесие этого типа обычно рассматривается как фактор несостоятельности. Однако компания вырвалась в первый ряд мировых получателей прибылей, причем в большой степени благодаря своему превосходному экономическому предвидению; экономисты Shell9 пожалуй, единственные в мире смогли за несколько лет вперед предвидеть нефтяной шок и убедить руководство построить свою стратегию на основе этого предвидения.
Имея европейское происхождение, Shell всегда придерживалась особенно требовательного этического кодек-саг принимаемого ее персоналом.
Все другие упомянутые компании имеют по крайней мере две общие черты, открывающие на будущее перспективы синтеза оптимизации черт обеих моделей капитализма.
Во-первых, все эти компании, какими бы старинными и мощными они ни были, избегают общего биологического закона любого организма: чем толще, тем старее. Иными словами, с ростом организаций возникает опасность отяжелеть от бюрократического паразитизма полновесных штабов и от отсутствия стимула у служащих толстых богатых бочек.
Почему крупные международные компании составляют исключение из этого закона? Во-первых, потому, что, котируясь на бирже, они, несмотря на свое могущество, зависят от финансового рынка, этого безжалостного тренера чемпионов, этого несравненного хранителя олимпийской формы.
Более того, чем они могущественней, чем лучше они развиваются, тем больше растет их нужда в капиталовложениях, а следовательно, и необходимость обращаться на биржу для увеличения капитала; это предполагает, что их акционеры вполне счастливы.
Во-вторых, хотя крупные международные фирмы и зависят от финансового рынка, они не поддаются его капризам; их капитал всегда широко распределен. Ни один акционер не владеет долей, которая давала бы ему особую власть. Финансовая мощь этих крупных компаний такова, что она защищает их от любого набега извне, от всякого недружественного открытого предложения о покупке контрольного пакета акций.
В принципе это продолжается до тех пор, пока поддерживается их рентабельность и увеличиваются распределяемые дивиденды.
Ежедневно подстегиваемые нормальными требованиями рынка, но не страшащиеся его произвольных колебаний, они могут и должны посвятить все силы развитию на длительный срок своей собственной промышленной и межконтинентальной стратегии; это общее дело всех выбранных ими предприятий, стоимость которых они повышают и федерализуют понемногу по всему миру. Настоящего международного развития эти компании смогут достичь лишь в той мере, в какой они смогут соединить в себе множество культур.
В то время как рейнская модель имеет тенденцию к недооценке тонизирующей ценности финансового рынка, европейские международные компании отдают ей должное, что и проявляется в их собственном успехе. Международные компании разных видов, будь они американского или европейского происхождения, своего рода оптимальный синтез, позволяющий одновременно преодолевать риски протекционизма, имеющего место в рейнской модели, и опасности пагубных финансовых наклонностей неоамериканского капитализма.
10. Второй урок Германии
Вспомним о первом уроке Германии, этом парадоксальном примере альянса эффективности и солидарности, характеризующем социальную рыночную экономику (см. гл. 5 и 6). Однако, приходится это признать, урок не был понят, его даже не преподавали.
Наоборот, к концу восьмидесятых Германия подвергалась все более резкой критике за свою конъюнктурную политику, которая затушевывает достоинства ее экономической модели: за деревьями не видно леса.
Эта волна критики была сметена в 1990 г. триумфальным объединением, осуществленным канцлером Гельмутом Колем. Быть может, никогда в истории экономика не бросала столь мощного вызова политической и социальной солидарности.
Осмелившись принять этот вызов, Германия рейнской модели начала необычайный образцовый эксперимент в европейском и даже мировом масштабе.
Козел отпущения евросклероза
В течение восьмидесятых годов, в сияющую рейгано-тэтчер-скую эпоху, немецкая модель не делала больших сборов. Существовала тенденция видеть в ней старую механику без большого будущего, традиционализм и зябкость которой наносят ущерб европейским партнерам ФРГ.
Говоря более конкретно, ей были адресованы упреки двух типов.
1. Ее считали ответственной за вялость, которой страдала европейская экономика, за знаменитый евросклероз. Со времени первого нефтяного шока 1974 г. Европе не удавалось вновь достичь такого же темпа роста, как в годы славного тридцатилетия после 1945 г. Действительно, показатель роста европейских экономик снизился приблизительно вдвое. Американцы и японцы не испытывали подобного разрыва. Их экономики продолжали расти, правда, несколько замедленными, но, тем не менее, сопоставимыми с предыдущими годами темпами.
За исключением лет, последовавших непосредственно за двумя нефтяными шоками, темп роста рабочих мест оставался удовлетворительным, а в США он даже блистательно возрос.
В Европе, которая казалась обреченной на стагнацию, физический евросклероз принимал психосоматический облик, что в те времена обычно обозначалось словом европессимизм.
Такова неизбежная судьба стареющих наций: избыточный вес и парализующие принудительные меры социальной защиты, отсутствие динамизма трудящихся и динамизма верхов. Все эти объяснения общего характера были сформулированы наряду с предъявлением особого обвинения Германии.
Германию охотно упрекали в том, что она больше не играет роли экономического локомотива внутри Экономического Сообщества. Говорили, что немцам безразлична судьба соседей, что они довольствуются показателями роста порядка 2% в год, достаточными для обеспечения собственного процветания.
Прежде всего, Германия была поставлена в условия демографического упадка, делающего менее необходимым поддержание роста экономики. Пропорция пожилых людей старше 65 лет была в Германии, как и в Швеции, самой высокой в западном мире. Демографические прогнозы показали, что она превысит 25% к 2030 году. Подобная ситуация означает, что потребуется создавать меньше рабочих мест, строить меньше объектов инфраструктуры (яслей, школ, университетов, жилья), удовлетворять меньше новых потребностей.
Зачем в этих условиях стремиться к поддержанию высоких темпов роста?
Во Франции в это время нужно было удовлетворять нужды поколения бэби-бума. Нужно было добиться дополнительного роста экономики, позволяющего создать новые рабочие места, финансировать необходимое оснащение, одним словом, обеспечить молодым, выросшим со времен бэби-бума, всем тем, кто участвовал в событиях мая 1968 г., доступ в общество потребления.
Наконец-то твердая валюта!
Экономический спад, явившийся следствием демографического застоя, некоторым образом осложнялся традиционной финансовой ортодоксальностью. Немцы унаследовали священный ужас перед инфляцией (источником всех их довоенных
несчастий), которой частично объясняется приход к власти нацистов. Основополагающая хартия Бундесбанка, вытекающая из денежной реформы 1948 г., возлагает на финансовые органы обязанность обеспечить стабильность марки.
К тому же за Рейном еще не забыли неудачи конца семидесятых годов. Тогда немцы уступили требованиям своих западных партнеров, побуждающих их выступить в роли локомотива.
В результате они потерпели неудачу.
И наконец, Германия намеревалась сохранить твердую валюту, чтобы воспользоваться преимуществами добродетельного круга, который я описывал в гл. 6. Такая политика требует отдать на короткий срок приоритет финансовым равновесиям, с тем чтобы укрепить экономику в среднесрочном периоде. Прежде всего нужно было укрепить немецкую марку, ограничить бюджетный дефицит и поднять при необходимости процентные ставки.
Это была драконовская дисциплина, но немцы извлекали из нее прибыль.
Тогда Германию обвиняли тогда в том, что она проводила политику твердой валюты вследствие своей демографической слабости. Престарелым остаткам кейнсианства, продолжавшим существовать на континенте и прятавшимся в Соединенном Королевстве за ложными добродетелями тэтчеровских монетаристов, еще удавалось убедить людей, что экономический динамизм требует некоторого валютного послабления. Такого рода критика была особенно острой со стороны европейских партнеров, находившихся в тисках безработицы и демографического роста, требующего создания новых рабочих мест. Действительно, через европейскую валютную систему строгость немецкой валютной политики распространилась на ЕЭС.
В системе фиксированного денежного курса, где существует полная свобода циркуляции капиталов, денежная политика не может быть независимой. Ни одна страна в этих условиях не сможет длительное время отходить от общей тенденции в области процентных ставок.
Если какая-либо страна в одностороннем порядке снизит свои процентные ставки, то капиталы перекочуют в более выгодные места и, следовательно, ее валюта снизится по отношению к другим. Валютная политика самой могущественной страны, владеющей ведущей валютой, сказывается на других странах членах европейской валютной системы.
Посредством изменения процентной ставки немецкая ортодоксальность сказывалась, таким образом, на соседях.
В те времена некоторые партнеры Германии клеймили ее за непримиримость, ставили ей в упрек накопление торговых избытков и использование валютного могущества, чтобы диктовать им свои законы.
Но критика смягчалась по мере того, как эти страны, традиционно инфляционистские, учитывали, какого развития сможет достичь их экономика благодаря дисциплине европейской валютной системы. Прогресс в экономике был особенно поразителен в латинских странах, управляемых социалистами: во Франции, Италии, Испании, Португалии. Среди социалистов англосаксонская пресса часто называла французского министра экономики и финансов Пьера Береговуа, считая его человеком символом твердого франка.
Наконец!
2. Второй упрек, адресованный Германии, касался самой немецкой модели капитализма. Суровой критике подвергалась неподвижность промышленных и финансовых структур, особенно со стороны тех, кого заворожила неоамериканская модель, с ее лихорадкой поглощения предприятий и биржевыми потрясениями, с ее мечтами, направленными по всем азимутам, и перестройками с помощью топора.
На их взгляд, немецкая модель больше не выдерживала сравнения. Ее финансовый рынок был узок и вял; ее промышленные объединения были пленниками слишком боязливо закрытого капитала.
Что касается социально-рыночной экономики, ответственной за подобную неподвижность, то ее считали анахронизмом. Некоторые критики доходили до предсказания неизбежного отставания немецкой экономики и ослабления зарейнских предприятий.
Я храню жгучее воспоминание, связанное с распространением этого мнения. Я стал президентом Центра перспективных исследований и международной информации в Париже (СЕРП), который благодаря замечательному составу и ряду выдающихся директоров часто рассматривали, в том числе и в США, как один из лучших институтов этой категории.
Итак, в октябре 1981 г. научный журнал СЕРП опубликовал статью, заголовок которой сегодня вызывает улыбку: Деиндустриализация в центре немецкой модели.
В целом немцы были представлены как рантье, сидящие на своих излишках и озабоченные только проблемами эгоистического использования своих богатств. Потребление на душу населения в 1985 г. было самое высокое в Европе: 8000 долларов в год. Размеры сбережений, в отличие от того, что наблюдалось повсюду, имели тенденцию к росту.
Торговый баланс шел от рекорда к рекорду, и в 1988 г. был зарегистрирован торговый избыток в 130 миллиардов марок.
И эта блаженствующая от успеха и комфорта Германия приняла воссоединение, как электрошок.
Электрошок воссоединения
Никто не мог себе представить, что ФРГ так быстро и энергично среагирует на двойной вызов, политический и экономический, падение Берлинской стены. Чтобы измерить масштабы этого вызова, следует вспомнить, какое беспокойство и сколько вопросов вызвала проблема воссоединения.
Сначала страной овладело патриотическое чувство, но, когда прошел первый момент, многие западные немцы стали опасаться, как бы восточный кузен не обошелся им слишком дорого и не явился в конечном счете угрозой их образу жизни. Что станет с системой социальной защиты, столь же щедрой,
1 сколь и эффективной? Уже стала нарастать реакция недоверия по отношению к 700 000 беженцам, прибывшим за несколько недель с востока.
Опасались также и политических последствий этого объединения. Много колебаний вызывала политическая структура будущей Германии. Воссоединение, которого желал Гельмут 1 Коль, могло обернуться против его собственной партии.
Де-мохристиане были далеко не уверены, что останутся у власти в воссоединенной Германии, так как все прогнозы предсказывали, что от этой операции выиграют прежде всего социал-демократы. Летом 1990 г. даже был момент, когда идея объединения была более популярна во Франции, чем в ФРГ!
Международное сообщество также испытывало сильную неуверенность и беспокойство. Немцы полностью отдавали себе отчет в том, какую глубокую тревогу могла вызвать у их европейских партнеров перспектива Сообщества, где будет доминировать зарейнский гигант со своими восемьюдесятью миллионами жителей.
Действительно, все послевоенное европейское равновесие основывалось на ялтинском разделе и на разделении Германии побежденной державы. Существование двух немецких государств гарантировало status quo, вытекающее из военного противостояния блоков. В области ядерной техники непомерные стратегические арсеналы двух великих держав, знаменитый паритет, реальный или предполагаемый, обеспечивал равновесие, основанное на страхе. И на европейской территории ракеты средней дальности (с одной стороны Першинги, с другой SS20) углубляли доктрину противостояния на самой земле древней Европы. Европейцы могли уничтожить самих себя со своей же собственной территории.
В области обычных вооружений войска НАТО и войска Варшавского пакта были обучены и снаряжены для войны в центре Европы. Оба лагеря выстроили линии солдат, бронетехники, самолетов и артиллерийских припасов в количествах, достаточных, чтобы создать угрозу титанического удара, которая уже сама по себе являлась достаточным аргументом в пользу мира.
Возможный конфликт беспокоил в первую очередь немцев, во-первых, потому, что он неизбежно развернулся бы на их территории; во-вторых, потому, что обе немецкие армии (ФРГ и ГДР) были на передовой линии. Отсюда выросло мощное пацифистское движение в ФРГ и развился национал-пацифизм , который как бы служил противовесом экономическому эгоизму, о котором я упоминал выше.
Существовал риск, что в результате воссоединения равновесие будет нарушено. Люди спрашивали себя с некоторым беспокойством, что станет с блоками, военной стратегией, армией и арсеналами. Одним словом, воссоединение воспринималось как нечто тревожное и даже угрожающее. Что касается позиции новой воссоединенной Германии, то она тоже вызывала беспокойство. В какую сторону она повернется?
Не прикована ли она к Западу своим капиталистическим режимом и одновременно не привязана ли неопреодолимо к Востоку через Ostpolitik (восточная политика), сформированную Вилли Брандтом в начале семидесятых?
Не менее острыми были опасения партнеров Германии в области экономики. Воспоминание о Великой Германии посеяло тревогу в Брюсселе, и каждая европейская страна реагировала по-своему. Англичане укрепили связи с американскими кузенами и мечтали о новом сердечном согласии.
Французы вспоминали о прежней франко-русской политике с целью заключения альянса и укрепления тыла.
Действительно, казалось, что на пути воссоединения вставало много экономических препятствий. Предусмотренная стоимость этого воссоединения, подсчитанная Г. Зибертом, составляла порядка 600-1 200 миллиардов марок.
Сумма казалась огромной даже для такой страны, как ФРГ. Но могли объявиться еще и макроэкономические последствия, которых можно было опасаться на полном основании. Финансирование воссоединения потребовало бы массового обращения к финансовым рынкам, что в контексте, отмеченном снижением суммы сбережений и увеличением нужды в капиталах, могло бы вызвать новые осложнения в области политики изменения процентных ставок.
Эта гигантская пункция, произведенная на рынках немцами, могла вызвать уменьшение капиталовложений в другие менее престижные страны и менее надежные места.
В то же время перегрев немецкой экономики, вызванный ростом требований, исходящих от граждан бывшей ГДР, мог привести к росту инфляции. В мировой экономике всегда существуют инфляционистские напряжения. Головокружительные дефициты Америки, объем ликвидных средств в обращении и высокий коэффициент использования производственных мощностей тому виной.
Я убежден, что с середины восьмидесятых годов экономика развитых стран не рискует больше впасть в состояние инфляции на длительный период. Инфляция не должна превысить 10%, поскольку распространение ее воздействия в эпоху всеобщей информатизации рынков в реальном времени было бы губительно для конкурентоспособности предприятий.
Исходя из этого были бы немедленно приняты соответствующие меры. Но многие из тех, кто не разделяет подобного прогноза, видели в воссоединении вспышку, способную взвинтить цены подобно тому, как искра воспламеняет бочку с порохом.
И наконец, было неясно, как будет устранено колоссальное неравенство, существующее между ГДР и ФРГ в социальном плане. В ГДР зарплаты без учета налогов на душу населения были втрое меньше, чем в ФРГ. Не было ли подобное расхождение взрывоопасно само по себе?
Тем более что структура цен была совершенно разной в обеих частях Германии. Некоторые розничные цены (например, на хлеб, картофель, жилье и транспорт) в ГДР были в пять раз ниже, чем в ФРГ. И наоборот, цены на товары длительного пользования были в несколько раз выше.
Следовательно, восточным немцам было бы трудно, как и раньше, удовлетворить свои основные потребности, и радости общества потребления были бы им недоступны. Все это было и остается чревато опасностями. Возникли другие, не поддающиеся арифметическим выкладкам, трудности, которые никто и не думал преуменьшать, трудности, вытекающие из культурных различий между двумя Германиями. Разные исследования и опросы, осуществленные в конце 1990 г., показывали, что сорок лет раздельной жизни выковали разные менталитеты, восприятия, образы жизни.
Например, только 7% взрослого населения ФРГ называло себя атеистами, а в бывшей ГДР число атеистов составило ?в%. Некоторые условия и концепции, применяемые на Западе, с трудом воспринимались на Востоке.
С этим столкнулись рекламные агентства.
Все эти вместе взятые проблемы составляют невероятно трудную задачу, которую предстоит решить Германии. Мало нашлось бы стран, которые осмелились бы взять на себя решение такой задачи. Многие предпочли бы постепенное, поэтапное решение проблем. Многие почувствовали бы себя парализованными опасением вызвать слишком бурное волнение и замешательство. Риск увязнуть в проблеме был еще выше от того, что все воссоединение зависело от его принятия СССР.
Следовательно, нужно было спешить, чтобы сделать его необратимым прежде, чем в Москве произойдет какая-нибудь, всегда возможная, перемена, ведущая к замораживанию отношений. Трудности, с которыми столкнулись сторонники Михаила Горбачева в конце 1990 г., показали, что эти опасения не были необоснованными.
Немцы были правы, действуя быстро...
Доблесть Гельмута Коля
Это было свободным решением канцлера Коля, который пошел против всех. Решительная и смелая политика Коля позволила немецкому правительству преодолеть все преграды.
Первое препятствие, международное, было устранено немедленно. Объединенная Германия тотчас же сообщила, что она останется вся в целом членом НАТО, при этом советские власти не смогли оказать этому выбору даже символического сопротивления. Гельмут Коль сразу же добился, чтобы дивизии Советской Армии, размещенные в бывшей ГДР, составили программу выхода из страны в соответствии с точно указанными датами. Это обошлось Германии в 12 миллиардов марок, но это не слишком высокая цена за подобное военное освобождение.
В итоге марка победила танки и пушки.
Что касается всякого рода сомнений в Европе, то они были развеяны в рекордное время. Партнеры ФРГ были потрясены молниеносной быстротой движения, которого они не могли сдержать и истинным организатором которого был Бонн.
Немецкая дипломатия постаралась рассеять опасения, в частности со стороны Франции, торжественно подтвердив свою принадлежность к Сообществу. Постоянная тревога по поводу возвращения Великой Германии, которая заставила пролить столько чернил и слюны, быстро улеглась.
Внутри страны противники Гельмута Коля, связывающие свои надежды на избрание с воссоединением, остались при своих интересах. Они потерпели жестокое политическое поражение во время первых выборов, организованных в бывшей ГДР, теряя в то же время позиции на Западе.
Христианско-либеральная коалиция получила значительный перевес в двух турах выборов, обеспечив партиям, находящимся у власти, убедительное большинство.
К доблести Гельмута Коля добавилась беспримерная солидарность властей ФРГ. Нагрузка на общественные финансы (федеральный бюджет, бюджеты Земель и организаций социальной защиты) действительно была слишком тяжела. По самым умеренным подсчетам расходы этих организаций составят 120 миллиардов марок в год в течение пяти лет, что в сумме составит 600 миллиардов марок. Часть этой суммы будет покрыта Фондом за немецкое единство, обладающим суммой в 150 миллиардов марок. Эта сумма приблизительно равна внешним ежегодным инвестициям ФРГ.
Приведем другое сравнение: эта сумма составляет немного меньше половины всех сбережений населения. Следовательно, от налогоплательщиков и плательщиков взносов требовались значительные усилия, не считая возможных займов, последствия которых могли бы быть опасными (увеличение долга, который мог бы достичь 100 миллиардов марок в год, повышение процентных ставок, откачивание международных капиталов, и т. д.).
