Великая пустота на Востоке
Следуя финансовой логике, мы подходим к области ценностей. Как подчеркивает Жан Казнев (L'Homme-tiUspectateur.
Dem?l-Gonthier. Mediations. 1974), статус звезды дает не только престиж, но и состояние. В мире зрелищ престиж приносит богатство и узаконивает поведение, в то время как на классическом пути к почету все происходит наоборот... Несомненно, этот всеобщий охват средствами массовой информации, это несоразмерное значение, какое приобрели контакты, присущи экономике, которая, модернизируясь, становится по своей природе и методам информационной экономикой.
Следует помнить, что в этой области американский капитализм в тысячу раз лучше вооружен, чем его соперник. В мировом масштабе все способствует успеху его имиджа. С этой точки зрения становится все очевиднее культурная гегемония Америки.
В Джакарте, Лиме, Рио де Жанейро и Лагосе толпы людей восхищаются американскими романами с продолжением, публикуемыми в газетах, телевизионными сериалами, сделанными в Голливуде, рекламными фильмами или комиксами. Со времени крушения марксизма то же самое происходит и в университетах.
Египетский, бразильский или нигерийский интеллектуал был бы потрясен, если бы ему сказали, что существует другой вариант рыночной экономики, если бы ему доказали на фактах, что рейнский капитализм действует по правилам, отличающимся от правил, действующих в варианте с подзаголовком Даллас, и достигает при этом лучших результатов.
Охват экономики средствами массовой информации и кризис средств массовой информации
Будучи не способным к такого рода контактам, не способным к экспортированию себя, рейнский капитализм позволил своему конкуренту занять все пространство; это можно было бы назвать парадоксом в квадрате. Смысл его выражается в нескольких фразах. Как мы видели, экономика-казино извлекает часть своей силы из журналистского соблазна, но и сама она подпадает под власть средств массовой информации, что не может не причинять неудобств.
Но, чтобы несколько углубить анализ, нужно заметить, что спекулятивная зараза, навязчивая жажда немедленной прибыли, диктатура денег распространяются теперь и на сами средства массовой информации.
Журналисты в течение нескольких лет и сами разоблачали неблагополучие, царящее в их среде. Оно в большой степени объясняется тяжестью власти денег, требованиями краткосрочной рентабельности, которые становятся все более стесняющими, одним словом, тяготами экономики-казино.
Когда информация стала всего лишь товаром, подчиняющимся строгим законам рынка, когда главная забота средств массовой информации продать читателей тем, кто платит за публикации, а не за информацию, предназначенную для читателей, то деонтология, (учение о выполнении своего долга) быстро утрачивается. Следует отметить, что в этой области в авангарде неоамериканской модели находятся не США, а скорее Франция.
В англосаксонских странах старинная, почти цеховая традиция независимости журналистов от предприятий прессы, где они работают, традиция, поддерживаемая образованным читательским контингентом, особенно в области экономики и финансов, в большой степени помешала неуместной рекламе экономики средствами массовой информации. Однако такая реклама характерна для Франции, особенно после приватизации главного телевизионного канала.
Отсюда лейтмотив французских специалистов по средствам массовой информации это беспокойство о настоящем нравственном кризисе этой профессии.
В феврале 1990 г. Франсуа-Анри де Вирье изобличил эту извращенность в своей книге, носящей многозначительное название Власть средств массовой информации (Midia-cratie. Flammarion).
В августе 1990 г. Le Dibat опубликовал толстое досье, озаглавленное Неблагополучие в средствах массовой информации. В этой публикации директор Nouvel Observateur Жан Даниэль предложил прессе повернуться спиной к философии, где информация рассматривается как любой другой товар.
В декабре 1990 г. журнал Esprit выпустил в свою очередь специальный номер, посвященный вопросу Куда идет журналистика?.
Длинная статья, помещенная в этом выпуске за подписью журналиста по экономике Жана-Франсуа Ружа, озаглавленная Опасное влияние денег на журнализм, подчеркивала усиление активной и массивной коррупции во французской прессе. Со времен Освобождения, писал он, угрозы против свободы информации, казалось, в основном предписывали остерегаться препятствий с этого фланга. Деньги, конечно, сохраняли свою коррупционную власть, но в масштабе, совместимом со всеобщей независимостью прессы, а именно большой национальной прессы.
Однако этому хрупкому равновесию угрожает поведение некоторых журналистов.
Наконец, в феврале 1991 г. Ален Котта, один из главных французских экономистов, который всегда отдавал предпочтение рыночной экономике, опубликовал работу под заглавием Capitalisme dans tous ses itats (Fayard). Мурашки пробегают по спине при чтении книги, где три главы из пяти так иллюстрируют недавнюю эволюцию капитализма:
капитализм под влиянием средств массовой информации;
капитализм во власти мира финансов;
коррумпированный капитализм.
Рост коррупции неотделим от развития финансовой и журналистской деятельности. Когда с помощью информации, касающейся финансовых операций всех видов, в частности операций по слиянию, приобретению и поглощению путем открытого предложения о покупке контрольного пакета акций, можно за несколько минут сколотить состояние, которое невозможно нажить за всю жизнь интенсивным трудом, то искушение купить или продать эту информацию становится непреодолимым.
Дело притягивает коррупцию, как туча вызывает бурю*.
В эпоху, когда хорошо оплачиваемые чиновники во всех развитых странах считали долгом чести рассматривать бакшиш как позорную болезнь слаборазвитых стран, никто не осмелился бы оспаривать такую этику. Но сегодня, когда над ортодоксальной экономикой преобладает дерегулирование (проявлением которого, напоминает А. Котта, является коррупция), то по всей логике событий, к которым мы идем, отводя государству минимальную роль, коррупция будет всего лишь одним из проявлений духа предпринимательства и притом будет процветать наряду с другими его проявлениями.
Приведем два примера. Хосе Кордоба, генеральный секретарь мексиканского правительства, заявил в январе 1991 г. на собрании в Давосе, что стоимость кокаина, изъятого в течение трех лет мексиканской полицией, составляет по курсу Нью-Йорка сумму, вдвое превышающую внешний долг Мексики, т. е. около 150 миллиардов долларов. Мы находились в макроэкономике коррупции, и сейчас мы погрязли в ней еще больше. Несколько лет назад Федеральная Резервная Система, которая, как любой центральный банк, печатает банковские билеты, удивилась, обнаружив небывалый спрос на долларовые купюры, исходящий от банков. Проведя исследование, руководство системы установило, что 90% зеленых, отпечатанных в США, не используются для внутреннего денежного обращения.
Они используются за границей в основном для нужд параллельных экономик, особенно для торговли наркотиками, и они проходят через банковские счета.
Чем проще смогут некоторые составить состояние не работая, чем чаще их успехи будут представлены как великие деяния, тем больше будет кандидатов на коррупцию или на торговлю наркотиками заменителем реальной жизни. И, соответственно, поскольку средства массовой информации должны приспосабливаться к закону немедленной наживы (страны рейнской системы будут последними, кто еще сохранит телевизионное вещание без реклам по примеру Би-Би-Си), они придут к тому, что начнут вставлять передачи об экономической и финансовой жизни в сетку вещания телевизионных див, этих вечно недовольных богинь, параноидальная аффектация которых ставит их капризы выше законов. Происходит нарушение законов, нарушение хода времени.
А. Котта добавляет: Чтобы телевизионное развлечение было совершенным, оно должно заставить зрителя забыть о ходе времени и сфокусировать его внимание на данном мгновении, что дает забвение невзгод жизни, и прежде всего забвение смерти. Время телесериала имитирует линейное время, как бы заклиная его продолжительность, и создает впечатление, что ничто никогда не останавливается.
Это вечное настоящее и жизнь настоящим моментом.
Стремление жить настоящим
Интеллектуальный контекст восьмидесятых годов оказался особенно благоприятным для этого аспекта неоамериканской модели. Действительно, восьмидесятые были сначала годами всеобщего кризиса систем мышления, апофеозом индивидуализма и отношения ко всему как к игре, триумфом того, что Жиль Липовецки называл эрой пустоты. Это такое видение мира, когда остается поиск только собственного „я, только собственного интереса, экстаз личного освобождения, одержимость плотью и сексом и где существуют гиперинвестиции в частное, а следовательно, опустошение общественного пространства. (Ь’Ёге du vide.
Gallimard. 1986).
В этой обстановке разочарования и утрированного индивидуализма неоамериканская модель предлагает простую и сильную идею, библию, столь же обнадеживающую, как марксистский катехизис в прошлом. Немедленное извлечение максимальной прибыли, максимизация личного интереса;
систематическое предпочтение краткосрочности; пренебрежение к любому коллективному проекту.... Это не считая беспардонной логики, скрытого цинизма и манипуляции средств информации, которые в конце концов могут сделать эту импортированную версию неоамериканской модели похожей на коммунистическую модель, над которой она одержала верх.
Как бы то ни было, согласно представлению ее средствами массовой информации, эта модель совпадает по фазе с духом времени. Культ выгоды любой ценой обладает преимуществом грубой простоты и ясности, преимуществом тем более мощным, что оно в качестве единственной новой вехи блестит в тумане неуверенности и смятения, куда погружается наша эпоха вследствие утраты традиционных моральных ценностей.
Легитимизация личного успеха, мифологизация победителя льстят обществу, основанному на индивидуализме. Приоритет краткосрочности, отношение ко всему с позиции после меня хоть потоп, беззастенчивое пользование кредитом и обрастание долгами довольно полно соответствуют гедонизму момента: очевидно, что в периоды морального или философского разочарования, когда каждый больше обращен к настоящему, чем к будущему, нелегко доказать необходимость сбережений или значение долгосрочности.
И в итоге, когда все другие законы и всякая форма коллективной упорядоченности взяты под сомнение, то остается закон джунглей, не правда ли? Это напоминает возврат к основам деятельности после краха идеологий.
Успех культа прибыли в восьмидесятые годы измеряется ростом числа его святилищ. Никогда еще не строили столько бизнес-школ, священные книги которых комментируют ту же новейшую библию, символом которой является Первая школьная награда за отличные успехи (Le Prix de Vexcellence.
InterEditions. 1983).
Где применить эти отличные успехи, эти отличные знания? Там, где можно добиться прибыли! А для чего добиваться прибыли?
Только не задавайте этого вопроса, так как вы немедленно будете исключены из святилища за то, что поставили под сомнение первую статью нового кредо: конечная цель прибыли прибыль. По этому пункту нет снисхождения.
Категорическим императивом является устранение философского вопроса о конечной цели и сосредоточение на изучении технических средств. Изучается прежде всего новый синтез американского капитализма: настоящее для прибыли и прибыль для настоящего.
В преподавании экономической системы, возведенной в основной принцип общества, часто используется следующий софизм: все, что преуспевает, эффективно, все, что эффективно, верно, следовательно, все, что преуспевает, верно.
В настоящее время ощущается отлив этих распространенных, отмеченных печатью цинизма идей, которые в восьмидесятые годы праздновали свой успех. Кажется, что рассеивается туман опьянения и успехом управления, не отягощенного укорами совести, и эффективностью, слишком уверенной в себе.
У менеджеров снова в моде этика, отмечающая пределы вчерашнего утилитаризма. Ветер перемен дует к нам из Америки. Я настаиваю на том, что нужно подчеркнуть данное обстоятельство по двум причинам. Во-первых, всякая идея, сделанная в Америке, это заранее проданная идея, особенно во Франции. Бели у данной книги есть цель, то это цель доказать, что отныне капитализм может способствовать прогрессу общества только при условии соблюдения этики, правил международного права.
Во-вторых, американский народ принимает этику всерьез, чего нельзя сказать в целом о латинских странах.
Поприветствуем мимоходом французских авторов, составляющих исключение, среди которых социолог Филипп д’Ири-барн (La Logique de 1'h.onneur. Geation dea entreprlses et tra-ditiona nationalea. Ed. du Seuil.
1989).
Прелести Венеры и добродетели Юноны
Отлив вчерашней моды, вероятно, усилится в грядущие годы. Но тем не менее, дух времени, чувство момента еще очень благоприятствуют неоамериканской модели. Нельзя сказать того же о рейнской модели.
Против нее важное обстоятельство: она во всем идет против течения. Социальное согласие, на которое она опирается, несовместимо с развалом профсоюзов и, в более общем смысле, с кризисом коллективных учреждений. Забота о долгосрочности несовместима с непомерным аппетитом, с которым потребляется все, что дает немедленный результат. Органическая концепция предприятия как коллективного учреждения, которое само основано на принципе коллективизма, расходится с необузданным индивидуализмом, который преобладает в обществе.
Недоверие рейнского капитализма к биржевой спекуляции, медленные и равномерные планы построения карьеры, которые он предлагает своим кадрам, отдают затхлостью устарелой морали. Что касается социальной защиты и безопасности, которую, по его мнению, он обеспечивает своим наемным работникам, то они совершенно не совпадают с модной мечтой о героическом и полном приключений существовании.
Рейнский капитализм скорее похож на старого забытого актера, довольствующего маленькими ролями, ему недостает приятного вида, он не вызывает ни мечтаний, ни предвкушения интересной игры; он не возбуждает. Скажем так, рейнская модель, как теперь модно выражаться, не сексуальна. В то время как неоамериканская модель привлекает прелестями Венеры, рейнская напоминает обычную, законопослушную добродетель Юноны. Кто знает Юнону?
Какой великий художник, какой скульптор вдохновился ею? Где преподаватели экономики, которые учат извлекать необычайный экономический и социальный успех из Германии?
Где молодые политики, которые представили бы Германию как образец для своих избирателей?
Однако было бы заблуждением считать, что политический и психологический неуспех рейнского капитализма объясняется плохой рекламой в средствах массовой информации или его несовместимостью с модными ценностями, или скорее неценностями. Причина глубже, она заключается или в незнании течений философской мысли и ценностей, породивших рейнский капитализм, или в их оспаривании.
Неизвестна роль социальной доктрины Церквей в разработке социально-рыночной экономики, которая объединила в основном влияние католиков в партии христианских демократов и протестантов в социал-демократической партии. Это незнание тем удивительней, что с Иоанна ХХШ до Иоанна Павла П моральный авторитет католицизма укреплялся по мере того, как социальная доктрина Церкви углублялась, открывая и оценивая творческую функцию предприятия.
Следует отметить, что к элементам, сближающим рейнские страны с Японией, относится глубокая аналогия (в том, что касается созидательной функции предприятия) между конфуцианской философией и мыслью Церквей, касающейся общественного устройства. Но это также остается неизвестным, несмотря на то, что tabula rasa (полное незнание) в посткоммунистический период призывает социальное христианство вновь обрести динамизм и влияние, которые на протяжении целого поколения в большой степени оставались в рамках рейнских стран.
Оспаривается широкое социал-демократическое движение, которое не является чуждым, по крайней мере в Европе, рейнской модели и социально-рыночной экономике. Можно даже высказать мнение, как это сделал Пьер Розанваллон, что форма капитализма, которую я называю в данной книге рейнской моделью, по сути не очень далека от восстановления в перспективе модернизированного и приспособленного к существующим условиям социал-демократического идеала. Однако социал-демократия, лучшей иллюстрацией которой служили скандинавские страны, в особенности Швеция, быстро отступает в идеологическом плане, она во многом утратила свою жизненную силу за последние двадцать лет, отклонившись в сторону бюрократического и ленивого лейборизма. Директор одного шведского завода на вопрос посетителя Сколько человек здесь работают? ответил: Едва половина.
Отсюда возникают увеличение процентной налоговой ставки, инфляция и капиталовложения, не соответствующие требованиям европейской конкуренции.
Шведы это поняли. С конца восьмидесятых годов они на свой лад предприняли меры по восстановлению экономических равновесий, как до них это сделали многие другие европейские социалисты: Бенито Кракси в Италии, Фелипе Гонзалес в Испании, Марио Соарес в Португалии, и в особенности Франсуа Миттеран во Франции.
Оправится ли от этого скандинавская социал-демократия? Об этом нельзя сказать с уверенностью, тем более что она серьезно пострадала от великого отступления или даже крушения государственного социализма.
Великая пустота на Востоке
Я не буду здесь распространяться по поводу того, что Франсуа Фюре назвал загадкой распада коммунизма (Notes de la Fondatton Saint-Simon, октябрь 1990), не стану много говорить об этом экстраординарном и непредвиденном идеологическом сейсмическом толчке, все последствия которого мы еще не учли. Впрочем, именно этот распад, я подчеркнул это в начале книги, создает опасную ситуацию столкновения капитализма с самим собой.
Именно распад коммунизма и наводит на размышления, которые я стремлюсь изложить на этих страницах. Конец коммунизма и противостояния ВостокЗапад не только отмечает победу одной системы (либеральной) над другой (государственной). Это кораблекрушение уносит за собой, как гигантский вихрь, целую систему идей, размышлений, чувств, анализов, которые не всегда заслуживают того, чтобы исчезнуть, как исчезает корабль, затонувший вместе со всем экипажем и имуществом.
В будущем История сделает выбор, но, несомненно, следует признать, что этот выбор еще не сделан.
Напротив, эта великая пустота, внезапно открывшаяся на Востоке, приводит к тому, что перераспределенный груз в трюмах судна чрезмерно увеличивает крен на один бок мирового корабля. Действительно, этот исторический крах не только погубил коммунизм в его сталинском или бюрократическом варианте, несправедливо погибло все, что было близко или отдаленно связано с реформаторским социалистическим идеалом, или, проще говоря, с идеалом социальной справедливости.
Следует измерить непреодолимую мощь этой дисквалификации, которая не вникает в детали. Отныне в Восточной Европе и даже в Советском Союзе некоторые широкоупотребительные слова современного языка до такой степени затерты, скомпрометированы в результате их долгого существования под знаменем коммунизма, что никто больше не желает их употреблять. Речь идет о таких словах, как партия, коллектив, трудящиеся, и т. д. По этой причине большинство новых политических партий, созданных в Восточной Европе, предпочли называться форум (Чехослова-ния), альянс (Венгрия), союз (Польша).
Напрасно вы будете искать в новой венгерской или чешской прессе малейший намек на упоминание вчерашних слов: трудящиеся, план, стратегические объекты; они канули в бездну вместе с самой системой.
В западных странах подобных явлений со словарем не происходит, но что касается идей, то последствия крушения коммунизма не имеют слишком глубоких отличий от того, что происходит на Востоке. Такие понятия, как уменьшение неравенства, такие реальности, как профсоюзное движение, стремление к коллективной дисциплине, некоторые институции, например План или даже прямое налогообложение, а также авторитет социал-демократии, отмечены знаком минус.
Эти понятия и реалии не стали по-настоящему дискредитированными, но они стали подозрительными. Великая пустота создала у нас великую пустоту слева и в левом центре в той области, которую можно было бы назвать диалектикой идей.
С этой точки зрения, европейская политическая жизнь поражена односторонним параличом. Левое полушарие поражено фатальной слабостью. На память приходит противоположное явление, которое произошло на другой день после освобождения. Во Франции, вследствие компромисса части правых с Виши и коллаборационистами, политика, культура и даже литература были надолго парализованы.
Левые в течение почти тридцати лет пользовались фактической монополией в области культуры и университетского образования.
Сегодня наблюдается левосторонняя, и даже центральная, потеря чувствительности. Сегодня левые осиротели, наказаны, лишены своей опоры и уверенности, отброшены во тьму исторического поражения. Это явление затронуло не только Францию.
Признает это общественность или нет, но центр политического притяжения Европы сегодня депортирован в направлении консерватизма.
Разумеется, неоамериканская модель, которая рассматривается как чистый и жесткий вариант капитализма, извлекает выгоду из этого вихря. И наоборот, рейнская модель, пронизанная социальными идеями, ближайшая родственница социал-демократии, прямо наталкивается на новые силы ультралибералов.
Добавим, что неоамериканская модель представлена как модель строгая, прозрачная, непримиримая, по-настоящему профессиональная; рейнская модель, наоборот, как сложная, немного расплывчатая, непрозрачная, чтобы не сказать темная, несущая в себе смесь любопытства, социальных требований наряду со строгой финансовой дисциплиной, наследие прошлого наравне с нетерпеливым стремлением к будущему. Понятно, что она не проходит. Однако недалеко то время, когда разрыв между новыми богачами и новыми бедняками, характеризующий сегодняшнее американское общество, отразится в широком масштабе и с невиданной прежде силой в странах Востока.
Тогда, как уже начинают понимать в Польше, нужно будет заинтересоваться капитализмом с человеческим лицом, что в общих чертах, как я пытаюсь здесь показать, соответствует рейнской модели.
Следовательно, психологический, журналистский и политический успех американского капитализма не так парадоксален, как можно подумать сначала. Но этот успех влечет за собой искажения, которые не всегда воспринимаются нужным образом. Действительно, экспортируясь, пересекая Атлантику с целью просочиться в рейнскую модель, соблазнить Великобританию или заставить мечтать Францию, американский капитализм не привозит в своем багаже свои противоядия, т. е. те противоядия, которые в какой-то степени срабатывают за Атлантикой и исправляют эксцессы закона джунглей: педантичное соблюдение буквы и формы закона, моральное чувство, внушенное религией, гражданское чувство и дух объединения, и т. д.
В Европе или в любой стране Южного полушария культурный фон отличается от американского. Различные тормоза, противовесы, коррективы, наблюдаемые в Соединенных Штатах, в этих странах не существуют или не срабатывают таким же образом. Следовательно, экспортированная версия американского капитализма, несколько рассеянно почитаемая европейскими ультралибералами, оказывается более жесткой, менее уравновешенной, более напоминающей джунгли, чем оригинальная версия.
Применяемая без предосторожностей, она эквивалентна приему лекарства в лошадиных дозах при отсутствии противоядия, которое могло бы исправить отрицательное действие передозировки. Страны Восточной Европы рискуют испытать на себе воздействие слишком резкого переноса американской модели на свою почву.
