Привлекательность мира финансов
Пример Швеции интересен тем, что он позволяет определить, что есть ценного для всех стран в новой рейгано-тэтчеровской революции консерваторов. Как и лейбористская Англия, социал-демократическая Швеция теперь поняла, что зашла слишком далеко в направлении солидарности, которая, начиная с благородных намерений, заканчивает тем, что увязает в безответственности и некоторой лени, приводящих к относительному снижению уровня жизни, к инфляции и внешнему дисбалансу.
В борьбе двух моделей капитализма первым побежденным в лагере рейнской модели оказалась Швеция.
Индивидуализм и демография
Можно было бы удивиться, что демографические проблемы помещены в главу Отступление рейнской модели. Но нельзя не допустить, что демографический упадок всегда сопровождается ростом индивидуализма.
Все страны рейнской модели столкнулись с тревожной демографической ситуацией, и показатель обновления населения (2.1 ребенка на одну женщину) больше не обеспечивается. Вытекающие отсюда последствия: в Японии и Германии активное население уменьшается, пропорция неактивных по отношению к активным умножается в 1.5 раза и достигает 60%.
Это происходит во всех развитых странах, но в Японии и Германии эта тенденция наиболее заметна. Возможно, что постоянное сокращение роста населения в Японии и Германии объясняется уменьшением надежды на будущее, желанием жить более комфортабельно, все более заметной склонностью к индивидуализму. ФРГ боится будущего, писала Le Monde 25 апреля 1989.
В Японии экономические, финансовые и социальные трудности (жилье) вынуждают семьи ограничивать число детей.
Последствия демографического упадка, сказывающиеся почти арифметически на устойчивости экономики, описывались часто: нехватка рабочей силы, рост нагрузки на неактивных членов общества, кризис пенсионной системы, удорожание социальной защиты вследствие уменьшения числа лиц, платящих налоги и т. д. К этому следует добавить снижение эффективности исследовательских работ, где в большом количестве требуются молодые ученые, риск замедления общего экономического развития, тенденцию к замыканию экономики на самое себя, что характерно для стареющих обществ. По логике вещей рейнские страны, которым угрожает демографический упадок, должны учесть общие интересы, принять энергичные меры по осуществлению политики, поощряющей рождаемость. Но этого не происходит.
Правительства колеблются принимать подобные меры, опасаясь быть неправильно понятыми; к тому же эффективность этих, мер не была бы обеспечена.
Но теперь подобные перспективы претерпели глубокие изменения под сильным напором кандидатов на иммиграцию с востока.
Новые нравы новые требования
Другим примером эволюции нравов является отношение к труду в рейнских странах. Мы уже отметили, что в Германии продолжительность рабочего дня меньше, чем в остальных странах ОЭСР. Требование профсоюзов остается: 35 часов в неделю.
В Японии это явление более наглядно, так как оно возникло позднее.
В этой стране, где до недавнего времени работники жертвовали всем ради работы и своего предприятия, проступает чувство усталости. В настоящее время японцы, как правило, берут одну неделю отпуска в год, но молодые требуют больше: две или три недели в год по крайней мере.
Впрочем, правительство поощряет это требование, оно предложило, но пока без успеха, сократить продолжительность рабочей недели с 44 до 42 часов. Знамение времени: за последние несколько лет в Японии наблюдается исключительное развитие индустрии досуга. Отчетливо обозначилось новое настроение в обществе, которое все сильнее осуждает неудобства чрезмерного труда. Пресса публикует репортажи и исследования, касающиеся последствий переработок: стресс, преждевременная смертность, неустроенность семейной жизни, и т. д. Министр здравоохранения провел исследование, показавшее размеры явления внезапной смерти, поражающей переутомившихся работников.
Согласно этому исследованию, 10% из взрослых мужчин, умирающих ежегодно, буквально погибли на работе*.
Кроме чисто психологических последствий этого положения, все большее беспокойство в Японии вызывают последствия социологические. Драконовский режим дня и хроническое переутомление толкают людей на самоубийство, развод, приводят к алкоголизму.
Здесь японское чудо обнаруживает свои пределы. Молодые все более открыто отказываются от навязываемого им образа жизни. Правда, у них уже нет тех побуждений, что были у их родителей, стремящихся, как и немцы, восстановить разрушенную, униженную и ослабленную войной страну. Теперь, когда достигнуто процветание, когда иена торжествует, когда Япония сгибается под тяжестью торговых и финансовых избытков, возникает желание жить и наслаждаться настоящим днем.
Эта растущая жажда не может не сказаться на функционировании японской модели и на обществе, которое учится жить, познав индивидуальную свободу, ранее ему несвойственную.
К ослаблению чувства коллективизма в странах рейнской модели добавляется, что достаточно логично, относительный спад, весьма относительный по сравнению с аналогичным явлением во Франции, профсоюзного движения и процессов коллективных переговоров. Разумеется, ослабление профсоюзного движения мировое явление; оно касается США, Франции, Великобритании, Швеции, Японии и даже Германии, где главный профсоюз DGB потерял 800 000 членов, т. е. несколько миллионов.
Но для рейнской модели, где профсоюзы всегда являлись одним из столпов социального согласия, эта тенденция имеет другую значимость.
Развал профсоюзного движения (десиндикализация) очень заметен в Швеции, где вследствие либерализации рынка труда нарушилась работа Центра организации труда, что привело к децентрализации процедуры коллективных переговоров. Отныне работодатели и наемные работники могут встречаться для переговоров не в общенациональном масштабе, а только на уровне предприятий. Парадоксально, но эта новая гибкость благоприятствует колебаниям зарплат, что является источником инфляции и оказывает негативное воздействие на шведскую конкурентоспособность, это означает, что прежняя профсоюзная дисциплина и упорядочение роста зарплат нарушены. Поскольку переговоры больше не проводятся в определенных рамках и не координируются, го это все чаще приводит к вздутию цен и в конечном итоге к обеднению работников.
Это прекрасная иллюстрация ухудшения общего положения вследствие ослабления профсоюзов; еще одно дополнительное доказательство, что гибкость управления и развал профсоюзов не всегда сочетаются с эффективностью.
С ослаблением профсоюзов во многих рейнских странах способы управления предприятиями тоже подвергаются критике. Строго установленная структура иерархии, опирающаяся на старшинство, иногда осуждается как очень тяжелая, парализующая система.
Среди молодых дипломированных японцев много таких, кто больше не принимает обязанности ждать своей очереди на повышение в течение пятнадцати лет, чтобы стать наконец начальником, и еще столько же, чтобы достичь поста директора. Короче говоря, поднимаются голоса против несколько карикатурного формализма, идущего от исторически сложившихся в Японии строго иерархических взаимоотношений, и к этим голосам стали прислушиваться.
Образцовое предприятие Toyota упразднило звание главы предприятия, напоминающее о патернализме прошлых времен. В Германии фирма Siemens отказалась от нескольких иерархических ступеней с целью ускорения процесса информационного обмена и принятия решений. Традиционная система директората и наблюдательного совета подвергается суровой критике.
Ей ставят в упрек тяжеловесность и медлительность.
Аналогичные возражения касаются и системы вознаграждений. Они выдают прямое или косвенное влияние неоамериканской модели. Немецкая молодежь с дипломом, окончившая американские университеты, получает предложения от иностранных фирм, внедрившихся в их страну; молодые проявляют нетерпение в отношении иерархии денежных вознаграждений, основанной на старшинстве и квалификации. Они требуют более быстрого повышения зарплаты и более быстрого темпа карьеры. Особенно резко оспаривается традиционная модель на быстро развивающихся предприятиях.
Молодые кадры открыто предпочитают управление на американский лад, как в сказке о блестящем успехе (success stories), тяжелому и мудрому плану карьеры, практикуемому в Германии и Японии.
Здесь также поражает эффект быстрого распространения идеи. Нет пророка в своем отечестве. При взгляде издалека Америка еще сверкает всеми своими огнями.
Американское влияние, о котором можно сожалеть или не сожалеть, осуществляется и на другом уровне, быть может, более значительном.
В предыдущих главах, подчеркивая преимущества предприятий рейнской модели, дающие возможность сохранять стабильный состав акционеров и обеспеченное банковское финансирование, я всякий раз думал о реакции мелких акционеров, которые будут это читать.
Действительно, с одной стороны, для акционеров хорошо быть привязанными к предприятию, в которое они вложили средства, но, с другой стороны, что есть для них предложение о покупке контрольного пакета акций, как не всего лишь открытое предложение о покупке, адресованное им самим и позволяющее с помощью акций устроить свою жизнь?
Это, собственно, и является целью легализации открытых предложений о покупке: позволить мелким акционерам удовлетворить их законные интересы, воспользовавшись более высоким предложением, чем биржевой курс, что в других странах является лишь правом привилегированных акционеров, держателей пакета.
Исходя из этого, люди рассуждают так: нет открытого предложения о покупке нет и сверхприбыли. И как бы задавая самому себе вопрос* я заказал расчет на длительный период изменения показателей акций по четырем биржевым центрам рейнской модели: Франкфурту, Цюриху, Амстердаму и Токио, и по двум крупным биржам англосаксонской модели.
Результаты впечатляют: несмотря на чрезвычайно бурную деятельность англосаксонских финансовых рынков в восьмидесятые годы, рейнские рынки намного их опережают (за исключением Цюриха, где стагнация, начиная с 1986 г., отражает частные проблемы Швейцарии, связанные с единым европейским рынком).
Однако я делаю этот вывод с оговоркой, так как вышеприведенные цифры явились результатом просто личных подсчетов, а не научного исследования, предполагающего выборочное сравнение показателей. Кроме того, такой вывод верен лишь отчасти, так как, учитывая изменения, он не принимает в расчет ни дивиденды (которые в англосаксонских странах выше, чем в рейнских), ни налоги.
Тем не менее этот вывод представляет интерес для мелких акционеров, подчеркивая, что результат по меньшей мере пулевой. Исключением является Япония, где пробуждение Биржи с начала восьмидесятых иногда превращалось в неистовство, влекущее за собой рекордный подъем курса акций; знаменитым стал индекс Nikkei. Отношения курса акций к прибылям компаний достигли почти 60, т. е. были в 4-6 раз больше того, что наблюдалось в США или Великобритании. Крупные коммерческие банки Японии положили в закрома значительные прибыли.
В тесном мире международных финансов теперь всем известны Nomura, Dai-Ichi, Sumitomo, Daiwa, и т. д. Сделки на срок и с опционом, перенятые у Чикаго, Лондона или Парижа, открылись теперь и для Японии. Разумеется, с 1991 г. японский финансовый рынок приносит значительно меньше прибыли, что сводит его на уровень США или Европы.
В Германии крупные банки вышли на новые международные рынки с опозданием и сожалением, так как это противоречит их экономической культуре. Финансовый мир просыпается под влиянием этого американского праздника -все происходит так, как если бы роскошь и мишурный блеск Crazy Horse Saloon (бара Бешеный конь) повлияли с течением времени на строгую добродетель религиозного пансиона.
Во Франкфурте, как и в Токио, Биржа ждет своего часа, чтобы взять реванш.
Впрочем, два недавних дела пробили брешь в традиции финансового протекционизма, характеризующего рейнскую модель.
Первое: в начале 1991 г. самая крупная нидерландская страховая компания Nat-Ned сделала открытое предложение об обмене своих ценных бумаг на ценные бумаги третьего банка Нидерландов NMB Postbank, чтобы осуществить беспрецедентное для Нидерландов слияние. Мелкие акционеры, объединившиеся в ассоциацию, немедленно выразили протест против условий обмена, которые они посчитали невыгодными.
В то же время страховое объединение Aegon являлось держателем 17% ценных бумаг компании Nat-Ned. Но их совместное усилие не смогло помешать (после увеличения первоначального предложения) осуществлению слияния, что явилось символом проникновения на берега Рейна англосаксонской модели.
Второй случай, касающийся Pirelli-Continental, представляет еще больший интерес, так как он привел к проникновению на германский рынок итальянского предприятия Рі relli. Это крупное предприятие по производству шин, пятое в мире на исключительно высоко концентрированном рынке, мало-помалу скупило 51% акций своего немецкого конкурента Continental Gummi-Werke.
Однако это не дало Pirelli практически никакой власти, так как устав Continental предусматривал, как принято в Германии, ограничение предоставления права голоса в компании пятью процентами. Слияние, предложенное Pirelli, было отклонено правлением фирмы Continental. Новым было то, что акционеры по крайней мере добились созыва чрезвычайного общего собрания, которое аннулировало пункт, ограничивающий предоставление права голоса пятью процентами. Решение было принято 66% проголосовавших. Правление проиграло, акционеры выиграли.
Это стало поворотом в финансовой истории немецкого капитализма, поворотом, который допустил рост власти акционеров по отношению к управленческому аппарату, что неизбежно будет способствовать оживлению Биржи.
С установлением этого нового значения финансового мира, а именно акционеров, меняется роль банков по отношению к предприятиям. В Германии наблюдатели отметили, что традиционная роль Haus-Bank (банк-дом) начинает понемногу отступать так же, как у нас стираться традиция семейного врача.
Побуждаемые соблазнительными предложениями иностранных банков, искушаемые преимуществами финансового рынка, предприятия уже не так верны, как раньше, своему постоянному банкиру.
Но и банки уже не всегда являются носителями на общих собраниях мандата акционеров, счетами которых они управляют. Отныне им требуется вполне определенный мандат. Некоторые политические партии Германии, такие как социал-демократическая и либеральная, требуют ослабления контроля над экономикой со стороны банков.
Целью этого требования является ограничение веса банков в капитале предприятий до 15%.
Рост могущества финансовых рынков в рейнских странах влечет за собой другое последствие: относительную утрату независимости национальных денежных авторитетов и, в более широком плане, общественных властей. Это логично: чем более интернациональными становятся финансовые рынки и финансовая деятельность, тем более центральные банки и управление казначейством делаются зависимыми от перелива международных капиталов и реакций внутренних рынков. Они больше не могут действовать с той же свободой в области основных экономических переменных: налогообложения, процентной ставки, денежной массы и т. д.
Практика удержаний у источника, которую канцлер Коль попытался ввести в ФРГ и от которой он должен был отказаться из-за массовой, вследствие такой политики, утечки капиталов, является хорошим примером этой новой зависимости. Несмотря на то что Bundesbank отличился в январе 1991 г. повышением своих ведущих процентных ставок вопреки решению, принятому десятью днями раньше Большой семеркой, все же остается фактом, что в целом центральные японский и германский банки вынуждены согласиться на изменение своих процентных ставок в зависимости от изменения евродоллара, который в свою очередь непосредственно зависит от решений, принятых американской Федеральной резервной системой.
Эта ограниченная автономия монетарных властей в Японии и Германии выражает ограничение автономии экономических политик, контрастирующее с могуществом этих двух стран в рамках мировой экономики.
Стоит ли учитывать то, что в связи с распространением финансовой заразы неоамериканской модели в рейнских странах тоже имеют место факты сомнительного, даже преступного поведения, неотделимые от экономики-казино? Отвлечение фондов и правонарушения станут и там предметом хроники. В Германии показательным является скандал в Volkswagen, наделавший много шума: высокопоставленный сотрудник предприятия играл на финансовых рынках на деньги компании.
И наоборот, ни одна крупная американская компания не позволила бы себе, как это имело место в Германии, оказать помощь Ираку в создании химической промышленности. Кто сегодня жалуется, что швейцарские банки были вынуждены под американским давлением (что вызвало гнев Саддама Хусейна) отказаться от святая святых, от профессионального секрета, и заблокировать более 20 миллиардов долларов, принадлежащих Ираку, в женевских, базельских и цюрихских сейфах?
В Японии все большее сомнение вызывает мораль биржи. Увеличилось число операций, за которыми обнаруживаются махинации мафии или манипуляции с нелегальными процентными ставками. Что касается судебных дел, то и в Японии они имеют место.
Дело компании Recruit Cosmos уже привело к падению двух премьер-министров.
Подводя итог, скажем, что легкие деньги понемногу внедряются в сердце экономики рейнской модели. Эта зараза тем досаднее, что, в противоположность англосаксонским, страны рейнской модели совершенно не вооружены против подобных ситуаций, поскольку не располагают необходимыми правилами, а также средствами расследования.
Но это всего лишь немного пены на огромной волне того, что называют финансовой глобализацией.
Одним из наиболее мощных векторов распространения неоамериканской модели являются финансы. Мы рассматривали их роль в развитии американского капитализма и их влияние на развитие капитализма в Японии и ФРГ.
Финансы это мощный, несравнимый ни с каким другим рычаг, обеспечивающий проникновение капиталистических идей и усиление могущества рынка в области экономики, а также установление опеки над предприятиями.
В течение пятнадцати лет финансовый мир оказывал значительное и неведомое ранее давление на все капиталистические государства. Явление финансовой глобализации поразило мир с невиданной доселе силой.
Эта глобализация опирается на тяжелые тенденции, образующие настоящую мертвую зыбь, а не просто преходящую моду, инновации, интернационализацию и дерегулирование. Прежде чем приступить к рассмотрению основных элементов, нужно вернуться к истории развития финансовой глобализации, чтобы определить, где же произошли разрывы в системе, приведшие к фантастическому развитию финансовой сферы.
Разрывы в системе
Установить дату начала финансовой глобализации трудно. В действительности переливы капиталов существуют в течение нескольких веков. Ломбардские банкиры финансировали Европу Ренессанса, как об этом свидетельствует ломбардская процентная ставка, которая является ведущей в Bundesbank.
Ломбард-стрит одна из основных артерий лондонского Сити. Позднее англичане и французы будут экспортировать свои капиталы в течение всего XIX века по всему миру, и особенно в колонии.
Русские займы и турецкий долг будут финансироваться за счет французских и английских сбережений.
После Первой мировой войны британское финансовое могущество было значительным в международном плане даже при том, что начало сказываться финансовое могущество США. Кризис 1929 г. показал влияние перелива капиталов, так как биржевые потрясения передавались через международный финансовый канал.
Накануне Второй мировой войны казалось, что международная финансовая система прочно образумилась и государства ревниво следят за поддержанием стабильности и постоянства запущенного механизма.
Основанная на Бреттон-вудских соглашениях, международная денежная и финансовая система казалась одновременно прочной, единой и внушающей доверие. Золото конечный эталон, доллар его второе я (хорош, как золото), а другие валюты определяются по отношению к американской валюте в рамках системы финансовых паритетов. Были созданы охранительные учреждения: Международный валютный фонд, обязанный следить за регулированием платежных балансов, и Международный банк реконструкции и развития, ответственный за финансирование экономических проектов развития и реконструкции. Вся система основывается на неоспоримом превосходстве доллара, который одновременно является эталоном для других валют и инструментом между народного обмена. Это логически соответствует экономичес кому и политическому превосходству США, которые производят половину мировой продукции, обладают 50% мирового запаса золота и значительно опережают другие страны в техническом развитии.
Отсюда вытекает валютная и финансовая гегемония, и никто не смог бы ее оспаривать. В целом мировая экономика как бы заключена в государственные рамки, и особенно в рамки Америки.
Эта прекрасная система не смогла противостоять финансовым и валютным потрясениям, поразившим мировую экономику. В экономической системе произошли три основных разрыва. Во-первых, американская гегемония начала стремительно ослабевать, одновременно стал падать доллар.
Япония и Европа быстро ликвидировали отставание. Становятся международными и другие валюты: немецкая марка, швейцарский франк и иена.
Во-вторых, система, основанная в Бреттон-Вудсе, распалась одним прекрасным августовским днем 1971 г., а именно 15 августа, когда президент Никсон объявил, что доллар больше не конвертируется в золото. Произошла девальвация доллара до 80%. В соответствии с ямайскими соглашениями 1976 г. фиксированный курс был упразднен и заменен системой плавающих курсов.
Кроме того, международные институты (Международный валютный фонд и Международный банк реконструкции и развития) не справились со своей миссией, поскольку они так и не сумели приобрести достаточное количество собственных средств, чтобы принудить государства к соблюдению коллективной дисциплины. Бреттон-Вудс был, впрочем, обречен из-за собственных противоречий. Вследствие важной роли доллара в финансировании мировой экономики он был подчинен двум противоречивым требованиям: с одной стороны, нужно было питать мир достаточными ликвидными средствами, могущими обеспечить работу механизмов, т. е. в действительности поддерживать дефицит платежного баланса Америки, чтобы поставлять необходимые доллары; с другой американские власти должны были обеспечить конвертируемость в золото своей валюты и ограничить по вполне очевидным причинам свой внешний дефицит.
Следовательно, дилемма заключалась в том, чтобы либо удушить мировую экономику, либо допустить бесконечный рост дефицита и долларовой массы в обращении с риском для США невыполнения взятых ими обязательств. Итак, Бреттон-Вудс взрывается, увлекая за собой всю видимость порядка и коллективной дисциплины, существовавшую с 1945 г. Он предоставляет валюте плавать по воле случайных и более или менее шумных волн переливов капиталов.
Третье потрясение явилось уже результатом разрыва в системе. Оно почти символично, поскольку покушается на саму природу денег. Деньги становятся простым товаром, как всякий другой товар.
Деньги это товар, гласит знаменитая формула Мильтона Фридмена, ультралибераль-ного экономиста из Чикаго. Товар сильно сказано.
Это слово относится в такой же мере к предприятию, которое является товаром как в англосаксонской, так и в германояпонской моделях. Монета больше не является фиксированным, непоколебимым эталоном, она больше не является карманной статуэткой, вырезанной из золота в честь стабильности ценностей, вдохновлявших весь XIX век. Она становится активом, обмениваемым на рынках, как зерно, металлы или говядина. К ней будут применены методы, зарекомендовавшие себя на сельскохозяйственных и сырьевых рынках; будут созданы сделки на срок, с опционом, операции по обмену валюты или ценных бумаг и т. д. Эти механизмы позволяют фермерам продавать на крупных рынках Чикаго свиные туши, апельсиновый сок или сою на трехмесячный срок. Естественно, что именно в Чикаго развернутся фьючерсные сделки под проценты, обменные опционы и контракты по обмену марка-доллар.
Деньги меняют свой статус, что вызывает волну финансовых инноваций.
