Отступление рейнской модели
Именно исходя из этого анализа в начале восьмидесятых разгорелась битва по поводу обязательных отчислений, которая еще далеко не закончилась.
Атака началась с рейгано-тэтчеровской стороны, обязательные отчисления обвинялись во всех бедах; их обвиняли в том, что они ложатся тяжелым бременем на предприятия, лишают людей стимула к проявлению личных усилий, ослабляют конкурентоспособность компаний и национальных экономик. В эпоху европессимизма обязательные отчисления, которые в странах ЕЭС были выше, чем в США, были представлены как непосильный груз, под которым сгибалась Европа и который мешал ей сражаться на равных на беспощадном ринге международной торговли.
Сегодня, несмотря на слабое уменьшение обязательных отчислений, общая тенденция вернулась к еврооптимизму.
Нужен ли суд над обязательными отчислениями? Разве не показывают экономические успехи рейнских стран в соединении с их социальными достижениями, что проблема сложна и что недостаточно утверждать, будто чем меньше налогообложение в стране, тем больше процветает ее экономика?
Наряду с уровнем обязательных отчислений нужно учитывать их структуру.
Напомним исходные характеристики проблемы. Обязательными отчислениями являются налоги, сборы, общественные взносы, идущие на финансирование коллективных расходов.
С конца Второй мировой войны, по мере того как в Европе устанавливался тип государства всеобщего защитника, которое как бы играло роль Провидения, обязательные отчисления выросли в значительных масштабах. Необходимо было финансировать возросшее вмешательство государства в растущее расширение социальной защиты.
Рис. 10. Обязательные отчисления в широком смысле (включая займы) в % валового внутреннего продукта (по данным ОЭСР)
Этот рост был настолько быстрым и значительным, что некоторые экономисты, например Вагнер, предвидели, что при таком темпе роста общественных расходов и общественных поступлений эти последние станут превышать национальное богатство. Это означало, что тяжесть общественных административных органов, давящая на экономику, была обречена на бесконечный рост до 100%.
Прогнозировалась ползучая коллективизация...
В ответ на возможность такого развития, которое, казалось, выводило, по выражению Фридриха фон Хайека, на дорогу рабства, либеральные экономисты никогда не переставали критиковать излишний груз обязательных отчислений, которые могут дать результат, обратный ожидаемому. Например, всем известна знаменитая кривая американского экономиста Лаффера, показывающая, что налоговый доход снижается за пределами определенной налоговой ставки. Говорят, что слишком большой налог убивает налог.
Под этим подразумевают, что при излишне высоких налогах у налогоплательщиков пропадает стимул работать больше, поскольку дополнительные доходы у них конфискуют.
На основе этой критики развилось целое экономическое течение, оказывавшее в восьмидесятые годы всерастущее политическое влияние, что привело к проведению многочисленных налоговых реформ. Великобритания и Соединенные Штаты резко сократили налоговые ставки на доходы и на компании.
Франция начала сдерживать, а затем и сокращать обязательные отчисления. В Швеции, Германии, Нидерландах либеральные правительства также занялись осуществлением подобных реформ.
Аргументация, направленная против обязательных отчислений, содержала большую долю истины, особенно для стран Европы, отмеченных социал-демократией. Действительно, уровень отчислений в Швеции и Великобритании стал так высок, что он опасно давил на экономику и общество в целом. Мы помним, что некоторые англичане или шведы из числа наиболее динамичных и творческих, как например режиссер Ингмар Бергман, предпочли покинуть родину.
Отчисления были не только слишком высоки, они породили настоящую налоговую инквизицию, почти полицейский налоговый режим, создавая в стране тяжелую атмосферу подозрительности. Кроме того, собственно налоговый аппарат грозил стать сложной бюрократической машиной, дорогой и неэффективной, что сказывалось на КПД самого налога, и деньги налогоплательщиков отчасти растрачивались впустую.
В то же время очевидно, что слишком высокие налоги наносят вред конкурентоспособности предприятий в момент, когда международная конкуренция становится жестче. Как некоторые налогоплательщики покидают свою страну, так и некоторые предприятия (например, текстильные и электронные) прибегают к делокализации части своих активов, чтобы найти за пределами национальных границ более приемлемые фискальные и социальные условия.
Таким образом, критика обязательных отчислений частично оправданна, но авторы этой критики зашли слишком далеко. Экономическая библия восьмидесятых годов сочла чуть ли не делом дьявола обязательные отчисления, возложив на них ответственность за все экономические трудности. Она сосредоточилась, как на навязчивой идее, на их уровне; при этом проводимый анализ был довольно близорук.
Устанавливать механическую связь между уровнем обязательных отчислений и эффективностью какой-либо экономики неверно. Чтобы убедиться в этом, достаточно поразмыслить над некоторыми цифрами.
В США уровень обязательных отчислений составляет 30% валового внутреннего продукта по сравнению с 44 во Франции, 40 в Германии и 52% в Швеции.
Япония стоит особняком, ее показатель по обязательным отчислениям составляет 29%, и в этом отношении она ближе к США, но если Японию приводят в пример сторонники либеральной экономики, то это невпопад и по трем причинам:
1) при сходной демографической структуре, т. е. при той же пропорции пожилых людей, этот показатель достиг бы 32%;
2) большая часть пенсий не входит в эту цифру, так как они выплачиваются не общественными органами, а из частных фондов, не входящих в расчет обязательных отчислений;
3) наконец, даже в Японии уровень обязательных отчислений в течение двадцати лет постоянно растет.
Франция стала стрекозой
Вышеприведенные цифры показывают, что экономические показатели Германии хорошо сочетаются с высокими коэффициентами отчислений. И наоборот, послабление налогового бремени и урезание социальных расходов в США не затормозили экономический упадок и даже не повысили конкурентоспособность США по отношению к Японии. Отныне никто в Америке не может возлагать на профсоюзы, администрации или ложных безработных ответственность за упадок.
Американские трудящиеся, стоявшие когда-то в авангарде социального прогресса, сегодня находятся в худшем положении, чем большинство их европейских собратьев. Если США станут страной третьего мира, то отчет они должны потребовать с гиперлиберализации экономики. Америка страйа, от* носящаяся без комплексов к деньгам, и она гордится этим, но именно по этой причине она начинает комплексовать по поводу своей конкурентоспособности.
Кроме того, Америка брутальное общество, относящееся без комплексов к людям, и именно это начинает ей дорого стоить.
Как объяснить это видимое противоречие? Сегодня оно уже может быть объяснено только одним: не так важен уровень обязательных отчислений, как их структура. Важно знать не только сколько платят, но и кто и как платит.
С этой точки зрения поражает глубокое сходство между европейскими странами, сближающее их с рейнской моделью и противопоставляющее англосаксонской.
Например, в рейнских странах отчисления на социальную защиту составляют более 35% от всей суммы отчислений, а в США соответствующий показатель только 28%. Кроме того, налоги на социальные нужды, взимаемые с зарплат (в противоположность налогообложению предприятий), в рейнских странах значительно весомее (около 40%), чем в англосаксонских (25%). Следовательно, в рейнских странах чистая зарплата, получаемая работниками, ниже, чем в странах, придерживающихся англосаксонской модели.
Это означает, что существует фундамент солидарности в пользу менее благополучных людей, который финансируется коллективно, путем отчисления со всех зарплат. Разве это не справедливо?
Следовательно, наличие развитой социальной системы, влекущей за собой дорогостоящие обязательства, не является неизбежным препятствием для развития экономики. Можно даже сказать, что иногда происходит противоположное.
Эко-номика может извлечь из этого конкретную прибыль. Общественные поступления, как это имеет место в Германии, могут служить для финансирования программ, направленных на повышение экономической эффективности программ образования, научных исследований, модернизации инфраструктуры, и т. д. Существует также множество невидимых общественных расходов (дороги, почты, телефоны, железные дороги, порты и т. д.), которые прямо или косвенно приносят пользу предприятиям, но слишком редко учитываются, за исключением тех случаев, когда, как это имело место в США, развал общественных служб наносит ущерб предприятиям.
В связи с этим можно быть уверенным, что англосаксонский капитализм скоро станет полем битвы по поводу обязательных отчислений, в особенности это касается Великобритании и США, которые не смогут избежать нового повышения налогов.
Существует еще страна, где также развернется битва, но в обратном направлении. Это Франция. Среди сходных по своим показателям стран Франция во многом является страной, где обязательные отчисления особенно высоки (44.6% по сравнению с 40% в Германии и Великобритании).
Кроме того, если Французское правительство упорядочит свой бюджет, то социальные расходы на здравоохранение и обязательные пенсии начнут быстро скользить вниз. Французское правительство может быть довольно тем, что полностью выплатило свой внешний долг и строго ограничило долг внутренний.
Но не создав резервов на финансирование, французские предприятия накопили долг (вне баланса) порядка 10 ООО миллиардов франков, сумму, приблизительно равную валовому внутреннему продукту за два года, т. е. еще около 200 000 франков на человека, что составляет обязательство по отношению к будущим пенсионерам, чьи пенсии должны финансироваться за счет обязательных взносов, груз которых будет все больше ослаблять конкурентоспособность французских предприятий.
Но и здесь Франция представляет своеобразный случай, не похожий ни на один из двух типов капитализма. Каждая из этих моделей по-своему, включая и неоамериканскую модель, пренебрегающую долгосрочностью, создала резервы для финансирования пенсий своих трудящихся.
Старинная страна бережливости и предусмотрительности, Франция начинает понимать, что она стала вести себя, как самая непредусмотрительная стрекоза.
В более общем плане следует подчеркнуть определяющее для среднего и длительного периода значение сплоченности общества, его однородности и гармонии. Это нематериальный фактор, и его невозможно выразить количественным показателем. Но его измеряют и тогда, когда этого показателя нет. Жесткость общества, разрыв его ткани, его напряженность все имеет стоимость в экономике.
Это и есть обратный эффект неравенства, который забывают принимать во внимание ультралибералы сторонники экономики предложения. В наиболее однородных обществах население более образованно, лучше подготовлено в профессиональном плане и, следовательно, может лучше приспособиться к изменениям в мире и к требованиям прогресса.
Таким образом, наиболее гармоничные в социальном плане, общества чаще всего могут обеспечить наиболее эффективное развитие экономики.
Нас не должно удивлять, что американские консерваторы не могут включить эти идеи в свои рассуждения. Эти идеи можно соотнести со старинным знаменитым замечанием Шумпетера, суть которого заключается в следующем: автомобили могут ехать быстрее, так как у них есть тормоза.
Это можно отнести и к капитализму. Именно благодаря ограничениям, которые противопоставляют ему государственные власти и гражданское общество, благодаря коррективам, которые они вносят в механические законы рынка, этот последний становится более результативным.
Мы подошли к двум парадоксам.
Первый парадокс это та хорошая новость, которую мы открываем понемногу по мере продвижения нашего исследования: неверно, что экономическая эффективность обязательно должна питаться социальной несправедливостью. Ошибочно думать, что отныне новые противоречия противопоставят экономическое развитие социальной справедливости.
Между справедливостью и эффективностью наступает примирение. Синергия, т. е. результат совокупных действий, превосходящий сумму отдельных эффектов, в настоящее время проявляется сильнее, чем когда-либо.
Мы столкнулись с такого рода реальностью во всех рейнских странах.
Второй парадокс эта реальность так мало известна, что в течение нескольких лет во всем мире происходит странное явление: именно в тот момент, когда обнаружилось, что неоамериканская модель менее эффективна, чем рейнская, она заставила, тем не менее, отступить рейнскую модель.
8. Отступление рейнской модели
Поскольку превосходство рейнской модели в экономическом и социальном плане доказано, то следовало бы ожидать и ее политического триумфа. Сильные своим успехом, рейнские страны должны, по логике вещей, быть непроницаемыми для влияния, можно сказать вируса, извне. Во всяком случае они должны были бы выказывать меньше чувствительности к влиянию заокеанских сирен и не поддаваться очковтирательству экономики-казино .
Но мы наблюдаем исключительный парадокс: происходит обратное. Рейнская модель в полной мере испытывает политические, информационные и культурные влияния своего американского конкурента.
Рейнская модель постоянно отступает в политическом плане, причем не только в странах, которые некоторым ооразом колеблются или несут черты обеих моделей, но также и на собственной территории рейнской модели.
Соблазн, исходящий от Америки, столь велик, что страны, являющиеся воплощением рейнской модели и пользующиеся ее успехами, уступают чарам Америки и становятся жертвами своих иллюзий. Это означает, что в этих странах заметны экономические, финансовые или социальные отклонения, которые покушаются на самые основы модели.
Я ограничусь всего несколькими примерами.
Ловушка неравенства
По сравнению со своим заокеанским соперником рейнская модель, как мы уже неоднократно подчеркивали, является моделью относительного равенства, что в большой степени служит причиной сплоченности общества в рейнских странах и способствует укреплению социального согласия, из которого общество извлекает большие выгоды. Однако в этом относительном равенстве, которое все еще сохраняется, пробивается все большая и большая брешь.
Появляется новое, суетливое, быстро достигнутое и нетипичное богатство. Это особенно заметно в Японии, где явление, о котором идет речь, показывает, как значителен разрыв с прошлым.
Действительно, наглядный рост японской экономики после войны принес выгоду многим. Большая часть старинных наследственных богатств была во время войны утрачена. На пути обучения демократии и в подражание Америке была осуществлена демократизация обучения. Постепенно был создан японский средний класс. Таким образом, экономическое возрождение Японии было осуществлено на базе относительного равенства.
Разумеется, одни получили от реконструкции большие прибыли, чем другие, и появились новые большие состояния. Но в то же время эти богатства не выставлялись напоказ и были хорошо приняты.
Они в какой-то степени были легитимизированы, трудностями восстановления экономики и личными заслугами, реальными или мнимыми, на основе которых были составлены новые большие состояния. До середины восьмидесятых годов они совершенно не затрагивали сдержанного и нетребовательного японского согласия.
Сегодня не то. Появился класс новых богачей, которые явно предпочитают путь потребления и роскоши. Речь идет о землевладельцах, обогатившихся за счет чрезвычайного бума городской недвижимости, торговцах ею и спекулянтах биржевых игроках.
Эксперты считают, что эти два рынка недвижимость и биржа, дали 400 000 миллиардов иен (20 000 миллиардов франков) сверхприбыли. И само собой разумеется, что это золотое дно принесло прибыль немногим.
В Токио, Осаке и в других больших городах владельцы маленьких клочков земли, находящихся в престижных районах, стали потенциально богатыми; таким образом, японское общество буквально раскололось надвое: на собственников и прочих. Эти последние, представляющие тем не менее 70% населения, должны в большинстве случаев смириться с тем, что у них никогда не будет собственности, или продолжать копить деньги с целью ее приобретения, но со всеослабева-ющей надеждой. И это не просто надежда.
В послевоенный период приобретение собственности явилось одним из великих желаний, скопированных с американского образа жизни, скопированы даже слова, которые и по-японски звучат буквально ту home (мой дом). Разбитая мечта чревата последствиями, она символична и вызывает чувство разочарования и обма-нутости.
Новые состояния, созданные в Японии, приняты уже не так благосклонно, как они принимались в былые времена. Возможно, это объясняется их почти мгновенным возникновением.
Другими словами, они не легитимизированы временем. В Японии владелец земельного участка может накопить миллиарды иен в рекордные сроки, при этом ему даже не нужно продавать свою собственность, чтобы получить сверхприбыль: сказочное удорожание земли позволяет ему занять денег на выгодных условиях и извлечь прибыль из финансовой спекуляции, что недоступно не-собственнику.
Считается, что самыми крупными налогоплательщиками в Японии являются собственники, активы которых возросли в десять, а то и в сто раз в течение нескольких лет.
Вот что явно контрастирует с традициями этой страны, ще капитализм всегда идентифицировался с трудом, заслугами и усилием. Нуворишей восьмидесятых годов не принимают.
Общество тем менее готово признать их права на богатство, чем более такое внезапное экстравагантное обогащение меньшинства совпадает с широким распространением новых привычек потребления. В Японии появились роскошь, пышность, хвастовство и потребительский снобизм. Парфюмеры, дома высокой моды, экспортеры тонких вин, ювелиры, имеющие сеть магазинов в Японии, хорошо знают об этом.
Внуки самураев и камикадзе превратились в нарциссов от косметики и начинают свой день с нанесения на лицо увлажняющего геля. Продажа бриллиантов увеличилась на 58% за 1987-1988 г. Рост объема продаж роскошных автомобилей (Мерседес, Порш, Ролле, Ягуар, Феррари) достиг 100% в год.
Новых богатых иногда буквально называют людьми на „Мерсе дес".
Таким образом, японское общество вовлечено в потребительскую гонку, которая сотрясает основы традиционного поведения, ставя под сомнение прежние ценности. И все это носит карикатурный характер люди словно бегут, стремясь нагнать утраченное время.
На японском телевидении есть передача Телемагазин, она выходит в эфир около полуночи, но несмотря на это собирает большую аудиторию. Здесь можно купить как замок в Турени за 10 миллионов франков, так и старый Ролле, принадлежащий герцогине Кентской, или скромный Фиат, принадлежавший в шестидесятые годы Папе римскому. Сегодня нувориши Японии то же самое, что разбогатевшие английские буржуа конца XIX века или американские прожигатели жизни пятидесятых-шестидесятых, проигрывавшие миллионы долларов в казино Лазурного Берега.
Сила иены, колдовская сила денег и желание не быть, а казаться меняют ментальность.
Это неравенство, более вопиющее, чем когда-либо, уже не воспринимается населением как должное, большинство японцев чувствуют себя оттесненными. На вопрос Живете ли вы в достатке? 62% японцев, опрошенных еженедельником Асахи Симбун, отвечают: Нет. 60% из них считают, что неравенство еще опасным образом возрастет.
Уже стало фактом, что это молчаливое большинство все меньше и меньше расположено принять традиционный образ жизни, состоящий из труда, сбережений и гражданской преданности.
Для японской экономики эти явления американизации, затрагивающие в основном молодежь, могут иметь чувствительные последствия. Снобизм и первенствующее значение, которое внезапно приобрели заграничные предметы роскоши, ставят под вопрос знаменитый японский экономический национализм, являвшийся лучшим гарантом торгового избытка.
Они угрожают также привычкам семей откладывать сбережения, что, как мы уже говорили, является одной из движущих сил экономики. Впрочем, уменьшение накоплений уже началось: размеры сбережений по отношению к располагаемому общему доходу упали до 16% в 1989 г. по сравнению с 24% в 1970 г. Значительная часть японцев отчаялась откладывать деньги на жилье.
Что касается всеобщей преданности предприятию этого культа труда, которому еще удивляется внешний мир, то ей нанесен ущерб тем, что японцы постепенно открывают для себя философию гедонизма, наслаждения жизнью и массового потребления. Случается уже, что в Токио иронизируют над трудовым пылом... корейцев.
Индустриально развитые страны, которым угрожает японский экспорт, смотрят с некоторой надеждой на эти трансформации в японском обществе и видят в них симптомы неоспоримого ослабления своего основного конкурента.
Угроза согласию
Знаменитое общественное согласие также поставлено под сомнение во многих рейнских странах, согласие и приоритеты, лежащие в его основе: примат коллектива в отношении индивидуальных интересов, влияние профсоюзов и ассоциаций, характер управления предприятиями.
Отход от коллективизма под давлением поднимающего голову индивидуализма особенно четко виден в Швеции. Отныне оспариваются права Государства, играющего роль Провидения, и в последние годы много писали о конце шведской модели.
Многие экономисты, в том числе и правительственные, считают, что почти всеобщая социальная защита слишком дорого обходится экономике. Тяжесть обязательных отчислений побуждает наиболее динамичных людей эмигрировать и вынуждает шведские предприятия инвестировать за границей. Поток инвестиций из Швеции за границу сильно вырос; он увеличился с 6.9 миллиарда франков в 1982 г. до 51.6 миллиарда в 1989.
Кроме того, налоговая система не стимулирует роста сбережений, и размеры накоплений семей стали отрицательными.
Заметим по ходу дела, что это прецедент, над которым стоит поразмыслить Франции. Франция, страна, где процент обязательных отчислений, а именно взносов в общественные организации, взимаемых с зарплат, значительно превышает соответствующий показатель в соседних странах, должна ожидать перемен в этом направлении.
Отступление от духа гражданственности приводит к тому, что наемные работники проявляют тенденцию ко все большему и большему злоупотреблению щедростью социальной системы. Как говорят сами шведы, страна держит два рекорда: рекорд хорошего здоровья и рекорд по количеству больничных листов.
Количество освобождений от работы по болезни достигает 26 дней в год на каждого работающего. Но стоит ли этому удивляться, если дни отсутствия на работе полностью оплачиваются и практически нет никакого контроля?
Неявка на работу на предприятиях также побивает рекорды, часто достигая почти невероятных размеров 20%.
Шведы решили извлекать выгоду из системы, не заботясь о последствиях своего поведения, от которого зависит выживание этой системы. Как остроумно заметил один шведский экономист, обязательное страхование работает очень хорошо, пока люди не научились им пользоваться.
Реакции на это пробуксовывание системы не замедлили сказаться. 26 октября 1989 г. социал-демократическое правительство Карлсона объявило о сокращении расходов на повседневные нужды государства приблизительно на 13.5 миллиарда франков (15 миллиардов шведских крон); оно также предприняло меры по либерализации экономики: снижение налогов, дерегулирование банковского сектора и международного перелива капиталов, снижение дотаций на сельское хозяйство и т. д.
Действительно, знаменитая шведская модель испытывает трудности; некоторые из них восходят к началу семидесятых. Financial Times от 29 окт. 1990 писала: Шведская экономика начала проявлять тревожные признаки склероза.
Темп ее роста, который, не считая Японии, был самым быстрым из всех западных стран с конца XIX века, начал замедляться. Рост производительности ослаб. Платежный баланс показывает дефицит...
Повышение цен и зарплат на узком рынке труда подрывает конкурентоспособность страны.
