Разные концепции либерализма
Эти идеалы, как будто столь близкие, в интересующем нас отношении далеки как небо и земля. Абсолютное равенство ставит перед планирующими органами четкую задачу, тогда как стремление к большему равенству является чисто негативным и выражает всего лишь неудовлетворенность нынешним положением вещей.
И пока мы не готовы признать желательными любые шаги, ведущие к полному равенству, идея большего равенства не даст ответа ни на один из вопросов, которые придется решать плановым органам.
Все это не просто игра словами: перед нами вопрос, решающая важность которого затемнена сходством терминов. Принятие принципа полного равенства немедленно разрешило бы все проблемы относительно того, кто чего заслуживает, тогда как формула большее равенство практически не решает ни одной из них. Она так же неопределенна, как фразы общественное благо и всеобщее благосостояние.
Она не освобождает от необходимости в каждом конкретном случае делать выбор между различными людьми и социальными группами и ни в чем этот выбор не облегчает. Единственное, что она нам говорит, - что нужно как можно больше забрать у богатых.
Но когда дело доходит до дележа добычи, полученной в результате экспроприации, проблема выглядит так же, как если бы принципа большего равенства никогда не было и в помине.
Большинству людей трудно признать, что у нас нет моральных критериев, позволяющих решить эти вопросы раз и навсегда - если не идеально, то по крайней мере лучше, чем при конкуренции. Разве у каждого из нас нет определенного представления о справедливой цене или справедливой заработной плате?
Разве не можем мы положиться на человеческое чувство справедливости? И даже если в данный момент невозможно достичь соглашения относительно того, что в том или ином конкретном случае справедливо, а что нет - разве из общих представлений не выработаются более четкие нормы вскоре после того, как люди увидят свои идеалы воплощенными в жизнь?
К сожалению, надеяться на это нет оснований. Те нормы, какие у нас есть, созданы конкурентным строем, при котором мы живем, и с исчезновением конкуренции неизбежно также вскоре исчезнут. Под справедливой ценой или справедливой заработной платой мы подразумеваем либо цены и зарплаты, установленные обычаем, т.е. то, чего можно ждать по опыту, либо цены и зарплаты, которые возникли бы при отсутствии монополистической эксплуатации. Единственным важным исключением из этого правила является требование, чтобы рабочие полностью получали продукт своего труда, к которому восходит столь многое в социалистическом учении. Однако ныне лишь немногие социалисты верят в то, что в социалистическом обществе вся продукция каждой отрасли промышленности будет полностью распределяться на паях между рабочими, занятыми в этой отрасли.
Действительно, это означало бы, что у работников, занятых в капиталоемких отраслях промышленности, доход окажется гораздо больше, чем у работников отраслей, требующих невысоких капиталовложений, что большинство социалистов сочло бы весьма несправедливым. Помимо того, сегодня практически все согласны, что это конкретное требование основывалось на ошибочном толковании фактов.
Но и после того, как отдельному рабочему отказано в праве на получение его доли общего продукта, а прибыль от капитала предназначается для раздела между всеми трудящимися, остается открытым все тот же основополагающий вопрос: как ее разделить.
В принципе можно было бы объективно установить справедливую цену того или иного конкретного товара, как и справедливое вознаграждение за ту или иную конкретную услугу, если бы было заранее твердо известно требуемое количество товаров или услуг. Если бы это количество указывалось безотносительно к себестоимости, плановые организации могли бы попытаться выяснить, установление какого уровня цен и объема заработной платы позволило бы удовлетворить существующий спрос. Но при этом они должны также решить, сколько нужно выпустить товаров каждого вида: только таким образом можно определить умеренную цену или справедливую заработную плату. Если планирующие органы решат, что требуется меньше архитекторов или часовщиков, и что существующая потребность в них может быть удовлетворена при помощи лишь тех, кто согласен продолжать выполнять свою работу за меньшее вознаграждение, то размеры справедливой заработной платы понизятся.
Устанавливая иерархию приоритетов для различных целей, планирующие органы тем самым устанавливают также, интересы каких социальных групп и отдельных людей важнее, а какими можно пренебречь. Поскольку предполагается, что они не рассматривают людей просто как орудия для осуществления поставленных целей, они должны будут учитывать последствия принимаемых решений для человеческих судеб и сознательно выбирать, что важнее - конкретные цели или последствия принятых решений.
Но это как раз и означает, что планирующие органы по необходимости будут осуществлять прямой контроль над условиями жизни отдельных людей.
Все сказанное относится к положению не только отдельных лиц, но и профессиональных групп. Мы вообще слишком склонны считать доходы различных представителей какой-либо свободной профессии или ремесла более или менее единообразными. А между тем разрыв между доходами преуспевающего врача или архитектора, писателя или киноактера, боксера или жокея (точно так же, как и водопроводчика или садовника, бакалейщика или портного) и его менее удачливого коллеги не меньше, чем между доходами класса собственников и класса неимущих.
И хотя, несомненно, последуют какие-то попытки стандартизации путем создания категорий, необходимость установить различия между людьми останется в силе, как бы ее ни осуществлять: устанавливая размеры их доходов или разделяя их на категории.
Вряд ли стоит продолжать разговор о вероятности того, что люди, живущие в свободном обществе, будут поставлены под подобный контроль - или о возможности, что они останутся при этом свободными. Все, что можно сказать по этому поводу, уже было сказано Джоном Стюартом Миллем почти столетие назад; время лишь подтвердило правоту этих слов:
Люди, может быть, и согласились бы, пусть неохотно, на раз навсегда установленный закон, например, о равенстве, так же как на игру случая или внешней необходимости; но чтобы кучка людей взвешивала всех остальных на весах и давала одним больше, другим меньше по своей прихоти и по своему усмотрению - такое можно вынести только от существ, обладающих, по всеобщему убеждению, сверхчеловеческими качествами и опирающихся на невообразимые ужасы.
Все эти трудности не обязательно ведут к конфликтам, пока социализм остается мечтой ограниченной и сравнительно однородной группы. Они всплывают на поверхность только при попытке осуществить социализм на практике, заручившись поддержкой множества различных социальных групп, вместе составляющих большинство населения страны.
Тогда встает единственный жгучий вопрос: какой из множества идеалов подчинит себе остальные, поставит себе на службу все ресурсы страны? Для успешного планирования требуется выработать общую точку зрения на основные ценности: вот почему ограничения свободы в материальной сфере непосредственно затрагивают свободу духовную.
Социалисты, эти хорошо воспитанные родители несознательного отпрыска, не желающего признавать никаких втолковываемых ему норм, по традиции надеются решить эту задачу при помощи воспитания социалистической сознательности. Но что значит в данном случае воспитание, просвещение, искоренение пережитков в сознании масс и т. д.? Всем давно известно, что знания не могут создать новых этических ценностей, что никаким объемом эрудиции не выработать у людей одинаковых мнений по вопросам морали, возникающим при сознательном упорядочении всех социальных отношений. Для оправдания того или иного конкретного плана требуется не рационально обоснованная убежденность, а приятие символа веры. И действительно, социалисты повсюду первыми признали, что поставленная ими задача требует всеобщего единого мировоззрения, единой системы ценностей.
Именно социалисты в своих стараниях породить массовое движение, опирающееся на единую идеологию, и создали те идеологические средства внушения, которыми так успешно воспользовались нацисты и фашисты.
В Германии и Италии нацистам и фашистам практически не потребовалось изобретать ничего нового. Обычаи и ритуалы новых политических движений, пропитывающие все стороны жизни, были введены в употребление социалистами. Идею политической партии, охватывающей все стороны жизни человека от колыбели до могилы, стремящейся руководить всеми его взглядами и обожающей превращать любые вопросы в партийно-идеологические, впервые на практике осуществили социалисты. Один австрийский социалистический публицист, говоря о социалистическом движении у себя на родине, с гордостью сообщает, что его характерной чертой было создание специализированных организаций в каждой области деятельности рабочих и служащих.
Австрийские социалисты, возможно, пошли в этом отношении дальше других, но и в остальных странах дело обстояло почти точно так же. Не фашисты, а социалисты начали вовлекать детей с младенческого возраста в политические организации, чтобы они вырастали хорошими пролетариями. Не фашисты, а социалисты впервые придумали устраивать занятия спортом и организованные экскурсии в рамках партийных клубов, члены которых таким образом не могли бы заразиться чуждыми взглядами. Именно социалисты первыми стали требовать, чтобы члены партии отличались от прочих формой приветствия и обращения. Именно они со своими ячейками и постоянным надзором над личной жизнью создали прототип тоталитарной партии.
Балилла и Гитлер-югенд, Дополаворо и Крафт дурх Фройде, унифицированная форма одежды и военизированные штурмовые отряды - все это не более чем имитация того, что уже задолго до этого было изобретено социалистами.
* * *
Пока социалистическое движение в стране тесно связано с интересами какой-то конкретной группы, - обычно высококвалифицированных промышленных рабочих, - проблема выработки единого мнения относительно желательного социального статуса тех или иных членов общества сравнительно проста. Движение непосредственно заинтересовано в статусе одной определенной группы, и цель его - повысить этот статус относительно всех других групп.
Однако характер проблемы меняется, когда в ходе постепенного движения к социализму каждому становится все яснее, что его доход и положение определяются государственным аппаратом насилия, что он может сохранить свое положение или улучшить его только в качестве члена организованной группы, способной влиять на государственную машину или даже ее контролировать. В возникающем на этой стадии перетягивании каната группами, представляющими различные интересы, вовсе необязательно побеждают интересы беднейших и наиболее многочисленных групп.
Да и старые социалистические партии, открыто представляющие интересы какой-то конкретной группы, не обязательно извлекут для себя какие-то преимущества из того факта, что они первыми начали борьбу и что вся их идеология была направлена на то, чтобы привлечь на свою сторону промышленный рабочий класс. Самый их успех, как и то, что они требуют принятия всей своей идеологии в целом, непременно вызовет мощное контрдвижение - не капиталистов, а тех многочисленных и тоже лишенных собственности классов, чей относительный статус окажется под угрозой в связи с наступлением элиты промышленных рабочих.
Социалистическая теория и тактика, даже если в ней не господствует марксистская догма, повсюду были основаны на идее разделения общества на два класса, интересы которых лежат в одной области, но являются антагонистическими: класс капиталистов и класс промышленных рабочих. Социализм рассчитывал на быстрое исчезновение прежнего среднего сословия и совершенно не принимал во внимание рост нового среднего класса: бесчисленной армии конторских служащих и машинисток, администраторов и учителей, торговцев и мелких чиновников, а также представителей низших разрядов свободных профессий. В течение какого-то периода лидеры рабочего движения нередко были выходцами из этого класса.
Но по мере того как все яснее становилось, что положение указанных слоев ухудшается по сравнению с положением промышленных рабочих, идеалы рабочего класса утеряли свою привлекательность для представителей прочих средних и низших слоев городского населения. Правда, все они оставались социалистически настроенными -в том смысле, например, что были недовольны капиталистической системой и выступали за распределение материальных благ между всеми слоями населения в соответствии с собственными представлениями о справедливости; но представления эти оказались совсем иными, чем те, что нашли отражение в практике старых социалистических партий.
Средство, успешно применявшееся старыми социалистическими партиями для обеспечения поддержки какой-то одной профессиональной группы - повышение ее уровня экономического благосостояния по сравнению с другими, невозможно использовать для того, чтобы заручиться поддержкой всех социальных слоев. В результате должны неизбежно возникнуть конкурирующие социалистические партии и движения, апеллирующие к тем, чье экономическое положение по сравнению с другими ухудшилось. В часто повторяемом утверждении, что фашизм и национал-социализм - это нечто вроде социализма для среднего класса, много правды, за исключением того, что группы, поддерживавшие эти новые движения в Италии и Германии, экономически уже перестали быть средним классом.
В значительной степени это был бунт лишенного привилегий нового класса против рабочей аристократии, порожденной промышленным профсоюзным движением. Нет сомнения, что ни один экономический фактор так не способствовал этим движениям, как зависть далеко не преуспевающего представителя свободной профессии, какого-нибудь инженера или адвоката с университетским образованием, и всего пролетариата умственного труда в целом, к машинисту, наборщику и прочим членам сильнейших профсоюзов, чьи доходы превышали их собственные во много раз.
Не может быть сомнения и в том, что с точки зрения денежного дохода рядовой член нацистского движения в первые его годы был беднее, чем средний тред-юнионист или член социалистической партии - обстоятельство тем более мучительное, что первый зачастую знавал лучшие времена и нередко все еще жил в обстановке, напоминавшей ему о прошлом. Выражение классовая борьба навыворот, ходившее в Италии в период роста фашистского движения, указывает на очень важный аспект этого движения.
Конфликт между фашистской (или национал-социалистической) партией и старыми социалистическими партиями нужно рассматривать в значительной мере как неизбежный конфликт между соперничающими социалистическими фракциями. Они не расходились в вопросе о том, что именно воля государства должна определять место каждого человека в обществе.
Но между ними были, и всегда будут, глубочайшие расхождения в вопросе о том, какое место должны занимать конкретные классы и социальные группы.
Старым социалистическим вождям, всегда считавшим свои партии естественным передовым отрядом будущего всеобщего движения к социализму, трудно понять, почему каждое расширение области применения социалистических методов восстанавливает против них широкие классы бедного населения. Но дело тут в том, что старые соцпар-тии, как и профсоюзы в отдельных областях промышленности, обычно без особого труда договаривались о совместных действиях с работодателями в своих отраслях, тогда как весьма широкие слои общества оставались ни с чем.
Поэтому последним казалось - и не без оснований - что представители наиболее мощных и процветающих отрядов рабочего движения принадлежат скорее к эксплуатирующему, нежели к эксплуатируемому классу.
Недовольство низов среднего класса, откуда вышло столько сторонников фашизма и национал-социализма, еще более усиливалось тем фактом, что уровень образования и профессиональная подготовка, которой зачастую обладали представители этих слоев, побуждали их стремиться к руководящим постам и считать, что они вполне достойны стать членами правящей элиты. Младшее поколение, взращенное на социалистической теории с ее презрением к торгашеству и погоне за прибылью, отвергало путь независимого предпринимательства, связанный с риском, и во все большем количестве вливалось в армию служащих, предпочитая твердый оклад и гарантированное будущее. При этом они требовали доходов и власти, на которые им, по их мнению, давало право образование. Они верили в организованное общество и рассчитывали в этом обществе совсем не на такое место, которое им могла бы предложить система, организованная в соответствии с идеалами, провозглашавшимися лидерами рабочего движения.
Они были вполне готовы перенять методы классического социалистического движения, поставив их на службу другому классу. Новое движение привлекало всех тех, кто соглашался с необходимостью поставить под контроль государства всю экономическую жизнь, но не был согласен с целями, во имя которых использовала свою политическую мощь аристократия промышленных рабочих.
Новое социалистическое движение с самого начала обладало несколькими тактическими преимуществами. Социализм рабочего класса вырос в демократическом и либеральном мире, приспосабливая к нему свою тактику и перенимая многие идеалы либерализма. Его главные деятели все еще верили в то, что построение социализма решит все проблемы.
С другой стороны, фашизм и национал-социализм выросли на основе все более регулируемого общества, начинавшего осознавать, что демократический и интернационалистический социализм стремится к несовместимым идеалам. Их тактика вырабатывалась в мире, где уже господствовали социалистический политический курс и вызываемые им трудности. У них не было иллюзий относительно возможности демократического решения вопросов, требующего от людей большего единодушия, чем можно ожидать. У них не было иллюзий ни по поводу способности разума решить неизбежно встающую в связи с планированием проблему относительных человеческих потребностей, ни по поводу того, что ответ дается принципом равенства. Они знали, что сильнейшая группировка, которая соберет достаточно сторонников нового иерархического общественного порядка и прямо пообещает классам, к которым апеллирует, определенные привилегии, имеет больше всего шансов на поддержку со стороны тех, кто испытал разочарование, когда обещанное равенство превратилось в содействие интересам определенного класса.
Главная причина успеха фашизма и национал-социализма заключалась в том, что эти движения предложили теорию (или мировоззрение), которая, казалось, со всей очевидностью доказывала справедливость и заслуженность привилегий, обещанных тем, кто их поддержит.
Либерализм
Введение
I. Разные концепции либерализма
В настоящее время термин либерализмимеет множество значений, в которых общего разве что представление об открытости новым идеям, в том числе таким, которые в девятнадцатом и начале двадцатого века считались враждебными либерализму. Здесь будет рассмотрен только тот широкий круг идей и идеалов, которые в этот период считались либеральными и являлись одной из самых влиятельных интеллектуальных сил, направлявших развитие в Западной и Центральной Европе.
Но чтобы понять развитие либерального движения, нужно видеть, что существовали два источника и две традиции, обычно так или иначе, хотя и не без труда, смешивавшихся.
Одна традиция, которая гораздо старше самого имени либерализм, восходит к классической античности, а современную форму обрела в конце семнадцатого и в восемнадцатом веках в политической доктрине английских вигов. В ней источник той модели политических институтов, на которую ориентировались, как правило, европейские либералы девятнадцатого века. Свобода личности, гарантированная гражданам Великобритании правительством, подчиненным закону, вдохновляла движение за свободу на континенте, где абсолютизм разрушил большую часть средневековых свобод, сохранившихся в Британии.
Но эти * Написано в 1973 г. для итальянской Enciclopedia del Novicento.
установления были истолкованы на Континенте в свете философской традиции рационализма или конструктивизма, которая требовала насильственного переустройства общества в соответствии с требованиями разума, и тем самым очень отличалась от господствовавших в Британии эволюционных идей. Источником этого подхода была рационалистическая философия Рене Декарта (но также и Томаса Гоббса в Британии), и он приобрел наибольшее влияние в восемнадцатом веке благодаря философам французского просвещения. Самыми влиятельными фигурами интеллектуального движения, наивысшим выражением которого стала французская революция, были Вольтер и Ж.-Ж.
Руссо, и именно их идеи стали основой континентального или конструктивистского либерализма. В отличие от британской традиции, сердцевиной этого политического движения стала не столько определенная политическая доктрина, сколько требование освобождения от всех рационально не обоснованных предрассудков и верований, от власти попов и королей.
Лучшим выражением этой установки является, возможно, высказывание Спинозы, что он свободный человек, подчиняющийся только законам разума.
Эти два направления мысли, ставшие главными компонентами того, что в девятнадцатом веке получило название либерализм, совпадали в ряде существеннейших требо-ваний-свободы мысли, слова и печати,-- что и объединило их в общем движении и противостоянии консервативным и авторитарным взглядам. Большинство приверженцев либерализма объединяла также приверженность принципам индивидуальной свободы и равенства, но более пристальное исследование показывает, что это согласие отчасти существовало только на словах, поскольку было различным само понимание ключевых терминов свобода и равенство. Если для более старой британской традиции главной ценностью была свобода индивидуума в смысле его защищенности законом от любого произвольного насилия, в континентальной традиции первенство принадлежало идее права каждой группы на самоопределение в смысле выбора формы управления. Результатом стало то, что уже на раннем этапе континентальный либерализм почти слился с демократическим движением, которое решало в принципе иные проблемы, нежели британский либерализм.
В период своего формирования идеи, которые в девятнадцатом веке стали известны как либеральные, еще не имели собственного имени. Прилагательное либеральный только во второй половине восемнадцатом веке постепенно приобрело политическое звучание благодаря использованию в таких, например, высказываниях: либеральный идеал (plan) равенства, свободы и справедливости (Адам Смит). В качестве имени политического движения либерализм стал использоваться только в начале следующего столетия, сначала в Испании в 1812 г., где возникла испанская партия либералов, а затем во Франции, где также возникла аналогичная партия. В Британии термин стал использоваться только после того, как в начале 1840-х гг. виги и радикалы слились в единую либеральную партию. Поскольку радикалы вдохновлялись прежде всего идеями, которые мы выше обозначили как часть континентальной традиции, даже либеральная партия Англии в период своего наибольшего влияния базировалась на слиянии двух упомянутых традиций.
В свете этих фактов было бы ошибкой пытаться закрепить термин либеральная исключительно за какой-либо одной из двух вышеупомянутых традиций. Их принято обозначать как английская, классическая или эволюционная, с одной стороны, и континентальная или конструктивистская, с другой.
В нижеследующем историческом обзоре содержится очерк обоих направлений, но систематически рассмотрено только первое, поскольку только в нем развилась определенная политическая доктрина.
