Процесс неизбежен и происходит постоянно.
Является историческим фактом, что произошло изменение в вопросе - какие из общественных потребностей обслуживаются коммерчески (т.е. частным образом) и какие не частным образом, а социалистически в самом широком смысле этого слова (т.е. путем систематической организации).
В средние века, например, такие республики, как Генуя, вели свои крупные колониальные войны на Кипре при помощи небольших, действовавших на паях компаний так называемых маонен. Они устраивали складчину, чтобы собрать необходимые фонды, нанимали подходящих наемников, преодолевали любое сопротивление, получали протекцию от республики и, естественно, эсплуатировали страну в своих собственных интересах либо в качестве земли для плантаций, либо в качестве объекта для взимания налогов.
Таким же образом Восточная Индийская компания завоевывала Индию для Англии и эксплуатировала ее самостоятельно. Кондотьер периода позднего итальянского Ренессанса принадлежал к той же самой категории.
Как и последний из них - Валленштейн, он рекрутировал свою армию от своего собственного имени и на свои собственные средства; часть добычи армии шла в его карман и, конечно, он обычно выдвигал условие, чтобы князь, король или император выплачивали ему определенную сумму в качестве награды в случае его успеха, а также для покрытия его расходов.
Хотя и несколько менее самостоятельно, полковник восемнадцатого века все же был препринимателем, который должен был нанимать и экипировать для себя войска; иногда он мог по взаимному соглашению зачерпнуть и из государевых запасов, но он всегда в значительной степени руководил своим соединением на свой собственный риск и для своей собственной выгоды. Таким образом, частное предпринимательство в военном деле, которое сегодня показалось бы нам чудовищным, считалось вполне нормальным.
С другой стороны, ни один средневековый город или гильдия никогда не могли бы даже помыслить о том, чтобы городские запасы зерна или необходимое для гильдии сырье, которое должно было импортироваться для работы ремесленников, были просто отданы свободному рынку. Наоборот, со времен античности - в широком масштабе в Риме и повсеместно в средние века - этими делами ведал город; свободная же торговля играла только дополнительную роль.
Приблизительно как теперь в дни военной экономики, кооперация, или, как ее сегодня популярно именуют, национализация существовала в обширных отраслях экономики.
То, что характеризует нашу теперешнюю ситуацию, состоит в следующем: частная экономика, связанная с частной бюрократической организацией и вследствие этого - с отделением рабочего от орудий его производства, господствует в сфере промышленного производства, которое никогда прежде в истории не порождало этих двух характерных черт вместе в таком масштабе. И этот процесс совпадает с установлением механического производства внутри фабрики и тем самым с местной аккумуляцией труда на основе тех же самых предпосылок, с рабским подчинением машине, с общей трудовой дисциплиной внутри механического цеха или шахты.
Именно эта дисциплина придает современному способу отделения рабочего от вещественных орудий собственную специфическую форму.
Такое положение, такая фабричная дисциплина дали рождение современному социализму. Социализм самых различных типов существовал повсюду на земле в любой период и в любой стране.
Современный социализм во всей своей уникальности возможен только на этой основе.
Такое подчинение трудовой дисциплине столь исключительно свойственно промышленному рабочему потому, что, скажем, в отличие от рабской плантации или феодального поместья, современная промышленность функционирует на основе исключительно интенсивного процесса отбора. Современный владелец фабрики не просто нанимает любого рабочего только потому, что тот может работать за низкую заработную плату. Скорее он ставит человека к станку за сдельную плату и говорит: Все в порядке!
Теперь работай, а я посмотрю сколько ты заработаешь. И если человек оказывается неспособным заработать определенный минимум, ему говорят: Извините, но Вы не подходите для занятия этого рода и мы не можем воспользоваться Вашими услугами.
Его увольняют, поскольку машина не может работать в полную мощность, до тех пор пока стоящий рядом с ней рабочий не знает как ее полностью использовать.
Тот же самый или схожий подход мы встречаем повсеместно. Любое современное предприятие, в противоположность античным, где использовался рабский труд и хозяин был привязан к своим рабам (ведь если один из них умирал, это означало для него потерю части капитала), основывается на принципе отбора, с одной стороны, а с другой - этот отбор усиливается до крайности вследствие конкуренции между предпринимателями, которая принуждает индивидуального предпринимателя поднимать заработную плату до определенного максимума: свойственная рабочему настоятельная потребность в заработке соответствует неотъемлемой потребности в дисциплине.
Если рабочий пойдет сегодня к предпринимателю и скажет: Мы не можем жить на такие заработки и Вы могли бы платить нам больше, в девяти случаях из десяти (я имею в виду мирное время и те отрасли, где действительно имеет место жестокая конкуренция) предприниматель оказывается вынужденным доказать рабочим на основе своих конторских книг, что это невозможно: мой конкурент платит такую-то и такую-то зарплату. Даже если я буду платить вам больше, весь доход, который я мог бы выплатить пайщикам, исчезнет из конторских книг.
Я не смогу продолжить дело, поскольку не получу кредита от банка.
В таких утверждениях очень часто звучит голая правда. В этом заключен дополнительный аргумент - под давлением конкуренции доходность предприятия зависит от того, насколько человеческий труд устраняется трудосберегающими машинами, в особенности высокооплачиваемая его разновидность, которая особенно дорого обходится предпринимателям.
Следовательно, квалифицированные рабочие должны заменяться неквалифицированными или же рабочими, обученными для работы непосредственно на данном станке. Этот процесс неизбежен и происходит постоянно.
Социализм называет все это господством вещей над людьми, что означает господство средств над целью(предложением, соответствующим спросу). Он признает, что, в то время как в прошлом существовали индивиды, которые могли бы считаться ответственными за судьбу клиента, крепостного или раба, сегодня это невозможно.
Тем самым он нападает не на нидивидов, но на организацию производства как таковую.
Любой образованный социалист категорически откажется считать индивидуального предпринимателя ответственным за предопределенную судьбу рабочего, но скажет, что она неотъемлемо присуща системе, в жесткие рамки которой оказываются загнанными все группы - те, кто нанимает, и те, кого нанимают.
Чем же тогда в положительном смысле является по отношению к этой системе социализм? В самом широком смысле слова это то, что часто именуют также коллективной экономикой - экономикой, которая, во-первых, не нацелена на получение дохода, и, она не предполагает ситуацию, при которой частные предприниматели руководят производством на свой собственный риск.
Вместо этого экономика оказалась бы в руках официальных представителей народного синдиката, которые взяли бы на себя задачу контроля в пределах, к обсуждению которых я сейчас перейду. Во-вторых, следствием новой ситуации было бы исчезновение так называемой анархии производства, т.е. конкуренции между предпринимателями.
В наше время, особенно в Германии, ведется много разговоров о том, что в результате войны мы в своем существовании находимся на полпути от такой коллективной экономики. В свете этого позволительно будет кратко отметить, что организованная экономика каждого в отдельности народа основывалась бы по способу своей организации на двух существенно различающихся принципах: во-первых, на том, что в наши дни называют национализацией, с которой все те господа, которые работают в военной помышленности,
без сомнения знакомы. Она основывается на сотрудничестве амальгамированных фирм в отдельной отрасли во главе с государственными чиновниками, гражданскими или военными.
Запасы сырья, обеспечение кредита, цены и рынок систематически и в широком масштабе подвергаются регулированию.
Имеет также место государственное участие в распределении доходов и в политике принятия решений в этих синдикатах. Предполагалось, что предприниматель становится объектом надзора со стороны этих чиновников, а государство управляет производством.
Мы имели бы, следовательно, истинный, реальный социализм или же продвигались в его сторону.
В Германии имеет место широко распространенный скептицизм в отношении этой теории. Я не предлагаю обсуждать - насколько действенной она является в военное время. Однако, любой, способный к расчетам человек, знает, что экономика в мирное время не смогла бы развиваться так, как она развивается теперь, если мы не собираемся придти к нашему краху, и что в мирное время этот род национализации, т.е. принудительное синдицирование предприятий в каждой отрасли промышленности и участие государства в этих синдикатах с долей в доходах в обмен на уступку широких прав контроля означали бы в действительности не контроль государства над промышленностью, а контроль промышленности над государством и притом а наиболее неприемлемой форме. Внутри синдикатов представители государства сидели бы за одним столом с промышленниками, чье знание торговли, коммерческая выучка и степень понимания своего интереса далеко превосходили бы их собственные. В парламенте, однако, заседали бы представители рабочих, которые выдвигали бы требования, что эти представители государства должны обеспечить повышение заработной платы, с одной стороны, и низкие цены, с другой.
Они утверждали бы, что те имеют власть для осуществления этого.
Затем снова, чтобы не разрушить свои финансы, государство, которое имело бы долю в доходах такого синдиката и несло бы вместе с ним убытки, естественно было бы заинтересовано в высоких ценах и низкой заработной плате. И наконец представители частного сектора синдикатов ожидали бы от государства гарантирования доходности своих концернов.
Тем самым в глазах рабочих такое государство представало бы в качестве классового государства в буквальнейшем смысле этой фразы и я сомневаюсь - является ли это желательным в политическом плане.
Гораздо более сомнительно - будет ли разумным представлять теперь рабочим такое положение дел как действительно истинный социализм, - предложение, которое определенно кажется очевидным до искушения. Ведь рабочие очень скоро обнаружили бы, что судьба горняка ни в малейшей степени не зависит от того - является ли шахта частным владением или же она принадлежит государству.
Жизнь рабочего в угольных копях Саара точно такая же, как и в частной угольной компании: если дела на шахте идут плохо, т.е.если она не приносит достаточного дохода, тогда и люди тоже живут плохо.
Различие, однако, состоит в том, что бастовать против государства невозможно. Очевидно, что при социализме такого рода зависимость рабочего довольно существенно увеличивается. Это одно из соображений, почему социал-демократия вообще отвергает такую национализацию экономики, такую форму социализма. Это - консорциум синдикатов. Решающим фактором, как и прежде, является прибыль.
Вопрос - из чего слагается доход отдельных промышленников, объединивших силы в синдикате, и от кого идут деньги казначею - продолжает определять направление развития экономики.
И наиболее угнетающей из вещей было бы то, что, в то время как в настоящее время политическая и частная промышленная администрация стоят отдельно друг от друга и поэтому промышленная власть может все еще обуздываться властью политической, две администрации превратились бы теперь в одну организацию с общими интересами и не смогли бы больше подвергаться контролю. В любом случае прибыль как маяк производства не была бы ликвидирована.
Государство же как таковое должно было бы, однако, выносить вдобавок ненависть рабочих, которая в настоящее время направлена против предпринимателей.
Противоположный этому принцип в вышеупомянутом аспекте мог бы быть воплощен в чем-то похожем на потребительскую организацию, в рамках которой обычно выдвигается вопрос: какие потребности должны обслуживаться внутри этой сферы государственной экономики? Возможно, вам известно, что многочисленные организации потребителей, особенно в Бельгии, перешли к тому, что стали основывать свои собственные фабрики. Если бы эта практика была расширена и передана в руки государственной организации, это был бы полностью и фундаментально иной род социализма - социализм потребителей.
Однако, никто пока еще не имеет ни малейшего понятия - откуда должны появиться его лидеры, и где могут быть найдены партии, заинтересованные в том, чтобы в первую очередь провести его в жизнь. Опыт показал, что потребители как таковые способны к организации в исключительно малых размерах. Люди, обладающие определенным коммерческим интересом, с легкостью могут быть объединены, если им показать, что при таком объединении они получат прибыль или гарантированный доход.
Именно это делает возможным создание социализма промышленников, т.е. такого социализма, который представлен национализацией.
С другой стороны, исключительно трудным делом является объединение людей, у которых нет ничего общего друг с другом кроме желания покупать или поддерживать свое существование, поскольку в целом позиция покупателя встает на пути социализации. Даже теперь в условиях голода, по крайней мере в Германии, домашние хозяйки в основной своей массе не смогли заставить себя принимать пищу в военных столовых (которую всякий находит вкусной и великолепно приготовленной) вместо своей собственной любительской домашней стряпни, хотя первая намного дешевле.
После всего сказанного, я наконец подхожу к разновидности социализма, которой привержено в своих программах большинство социалистических партий, какие существуют сегодня, т.е. социал-демократических партий. Документ, который лежит в основе этого социализма, называется Коммунистическим Манифестом. Он написан в 1847 г., опубликован и распространен в январе 1848 г. Карлом Марксм и Фридрихом Энгельсом.
Этот документ, как бы мы не отрицали его критические положения (по крайней мере я так поступаю), по своему является произведением, отличающимся ученостью высшего порядка. Этого нельзя отрицать и никто не сможет этого сделать, потому что ему никто не поверит, да это и невозможно отрицать с чистой совестью.
Даже в отвергаемых нами сегодня положениях содержится впечатляющее заблуждение, которое в политическом плане имело крайне далеко идущие и, возможно, не всегда приятные последствия. Но в научном плане это произведение дало чрезвычайно стимулирующие результаты, в гораздо большей степени, чем многие правильные до глупости труды.
Одну вещь необходимо сказать вначале о Коммунистическом Манифесте: если не всегда на практике, то по своему намерению он воздерживается от морализаторства. Авторам Коммунистического Манифеста просто не приходит в голову, по крайней мере, по их собственному утверждению (в действительности они были людьми очень глубоко возмущенными и вне всякого сомнениия всегда сохраняли это чувство) поднимать крик о низости и порочности мира. Они никогда не считали, что их задачей является заявить: такие-то и такие установления в мире должны быть устроены иначе, а именно - таким-то и таким образом.
Скорее Коммунистический Манифест является пророческим документом. Он предвещает крах частной промышленной, или капиталистической организации общества и замену этого общества сначала, в качестве переходной стадии, пролетарской диктатурой.
Однако за этой переходной стадией находится подлинно окончательная надежда: пролетариат не может овободить себя от рабства, не положив конец всякому господству человека над человеком. Это действительно прочество, сердцевина манифеста, без которой он никогда не был бы написан: пролетариат, рабочие массы сначала через своих руководителей захватят политическую власть, но это - переходный этап, который приведет, как известно, к ассоциации индивидов.
Именно такой будет конечная ситуация.
Как будет выглядеть эта ассоциация - об этом Коммунистический Манифест забывает сказать, как это делается и во всех программах всех социалистических партий. Нам сообщают, что этого мы знать не можем.
Может быть только установлено, что наше настоящее общество обречено, оно потерпит крах в соответствии с законами природы и будет на первом этапе заменено пролетарской диктатурой. Но о том, что последует за ней, пока еще предсказать ничего нельзя, за исключением отсутствия господства человека над человеком.
Какие доводы выдвигаются, чтобы показать неизбежность падения по природе вещей существующего общества? Ибо в строгом соответствии с законами природы оно приближается к своему концу. Это было второе кардинальное изречение данного торжественного пророчества, которое привлекало к нему торжествующую веру масс.
Энгельс однажды использует образ - точно так же, как в положенное время планета Земля столкнется с Солнцем, капиталистическое общеество обречено на гибель.
Какие доводы при этом выдвигаются? Первый заключается в следующем: буржуазия как общественный класс, под которым всегда подразумеваются, в первую очередь, промышленники и все те, кто прямо или косвенно разделяют те же самые интересы, - такой правящий класс только тогда может сохранять свой контроль, если он может гарантировать, по крайней мере, элементарные средства к существованию управляемому классу наемных рабочих. Так, утверждают авторы, обстояло дело с рабством, то же самое было с системой феодальных поместий и т. д. Здесь люди обеспечивались, по крайней мере, голым пропитанием и тем самым мог поддерживаться контроль. Современная буржуазия, однако, не может сделать этого.
Она неспособна делать это, потому что конкуренция между предпринимателями принуждает их все дальше и дальше бороться друг с другом путем снижения цен, а с появлением новых машин неизменно выбрасывать рабочих без всякого пропитания на улицу. Промышленники должны иметь в своем распоряжении обширный слой безработных, так называемый промышленный резерв, из которого они могут в любое время выбрать некоторое число подходящих рабочих для своих фабрик; и этот слой все время создается увеличивающейся механической автоматизацией.
Однако результат заключается в том (или так утверждал Коммунистический Манифест), что появляется все увеличивающийся класс постоянных безработных, пауперов, и урезает минимум средств к существованию, так что класс пролетариев не получает даже элементарных жизненных средств, гарантированных данным социальным порядком. С этого момента такое общество становится непригодным и оно гибнет в результате революции.
Эта так называемая теория пауперизации в такой форме в настоящее время отброшена как неправильная открыто и без каких-либо исключений социал-демократией на всех уровнях. В юбилейном издании Коммунистического Манифеста его издатель, Карл Каутский, безоговорочно признал, что развитие пошло по другому пути, а не по этому.
Этот тезис отстаивается в иной форме, в новой интерпретации, которая, между прочим, как бы и не оспаривается, но, во всяком случае, она лишилась своего прежнего торжественного характера. Как бы там ни было, на чем же все-таки основываются шансы на успех революции?
Не обречена ли она на вечное поражение?
Теперь мы подходим ко второму аргументу: конкуренция между предпринимателями приносит победу тому, кто сильнее размером своего капитала, своими деловыми способностями, но прежде всего своим капиталом. Это означает постоянное уменьшение числа предпринимателей, поскольку более слабый устраняется.
Чем меньше становится число предпринимателей, тем больше увеличивается в относительном и абсолютном масштабе численность пролетариата. В определенный момент, однако, количество предпринимателей уменьшится настолько, что для них станет невозможно поддерживать свое господство. И тогда станет реальным, возможно, мирно и спокойно лишить этих экспроприаторов собственности, скажем, в обмен на ежегодную ренту.
Ведь они увидят, что почва будет так гореть под их ногами и их останется так мало, что они не смогут удержать свою власть.
Это положение, пусть даже в видоизменной форме, имеет все еще поддержку и сегодня. Однако стало ясно, что, по крайней мере, теперь оно вообще не является значимым в какой-либо форме.
В первую очередь, оно не оправдано для сельского хозяйства, где, наоборот, во множестве случаев наблюдалось ясно выраженное увеличение численности крестьянства. Далее, оно оказалось не совсем неправильным, но иным в плане ожидаемых последствий для обширных отраслей промышленности, где оно предемонстрировало только то, что простое уменьшение численности предпринимателей далеко не исчерпывает процесс.
Уменьшение слабых в финансовом отношении выражается в их подчинении капиталом, синдикатами и трестами. Однако, параллельным к этим сложным процессам является быстрый рост числа клерков, т.е. неофициальной бюрократии.
Статистически быстрота ее роста обгоняет рост численности рабочих, а интересы клерков отнюдь не устремлены в сторону пролетарской диктатуры. И затем снова, появление в высшей степени различных и многообразных форм разделения интересов означает, что в настоящее время совершенно невозможно утверждать, что сила и количество тех, кто прямо или косвенно заинтересованы в буржуазном порядке уменьшаются. Теперь, по крайней мере, ситуация не позволяет сделать предположение о том, что в будущем только
полдюжины, несколько сотен или несколько тысяч магнатов останутся в одиночку перед лицом миллионов и миллионов пролетариев.
Наконец, третий аргумент состоял в подсчете воздейсттвия кризисов. Поскольку предприниматели конкурируют друг с другом, (и здесь в социалистических текстах возникает важная, но очень запутанная дискуссия, от разбора которой я хочу вас избавить), неизбежными являются периоды перепроизводства, сопровождающиеся банкротствами, крахами и так называемыми депрессиями.
В соответствии с экономическим законом (Маркс только намекнул на него в Коммунистическом Манифесте; впрочем тогда это была едва разработанная теория) эти периоды следуют один за другим через строго определенные интервалы.
Действительно, в течение почти целого века в возникновении подобных кризисов существовала приблизительная регулярность. Даже ведущие исследователи данного вопроса все еще не могут придти к согласию относительно причин этого.
Однако обсуждение этого вопроса в данный момент увело бы нас далеко.
Отныне классический социализм возложил свои надежды на эти кризисы. Прежде всего, он надеялся на то, что по самой своей природе они будут усиливать свою разрушительную мощь и интенсивность, создавая устрашающий дух революции, что они будут аккумулироваться, увеличиваться и наконец создадут такой климат, что даже непролетарские круги не будут больше стремиться к сохранению существующей экономической системы.
Сегодня эта надежда, в сущности, оставлена. Ведь, хотя опасность кризиса, по общему признанию, исчезла не полностью, его относительная угроза теперь уменьшилась, поскольку деловые люди ушли вперед от непримиримой конкуренции к объединению в синдикаты, т.е. с тех пор как они начали устранять конкуренцию в широком масштабе путем регулирования цен и оборота и, далее, как только крупные банки, например, немецкий Рейхсбанк, приблизились к пункту, с которого они могут видеть, что в результате регулирования кредитов периоды сверхспекуляции стали встречаться гораздо реже, чем прежде.
Итак, несмотря на то, что мы не можем сказать - это не осуществилось, все же Коммунистический Манифест и его последователи в чем-то радикально изменили свои ожидания.
Имеющиеся в Коммунистическом Манифесте самые возвышенные надежды на крах буржуазного общества сменились отныне гораздо более трезвыми ожиданиями. Во-первых, существует теория, согласно которой социализм наступит спонтанно в ходе эволюции, поскольку промышленное производство становится все более социализированным.
То, что под этим подразумевается, заключается в следующем: место сегодняшних индивидуальных предпринимателей займут действующие на паях компании с оплачиваемыми управляющими во главе: возникнут государственные, коммунальные и трастовые фирмы, деятельность которых больше не будет, как прежде, основана на риске и погоне за прибылью одного единственного, или частного предпринимателя.
