Примечательна динамика его личностных расстройств.
Физически, несмотря на ипохондрические опасения, чувствует себя хорошо, память вполне удовлетворительная (С).
Случай этот примечателен нечасто встречающимся сочетанием тупости, примитивности психики - и шизоидного анализа, самонаблюдения. При всей узости его кругозора, ограниченного, кажется, пищей, водкой и иным сугубо материальным потреблением, этот человек способен и склонен к рациональному осмыслению и истолкованию собственных душевных движений или их отсутствия, аутистическим догадкам и проницательным комментариям. Черты эти обычно исключают одна другую, но у примитивных шизоидов оказываются совместимы: их интеллектуальная недостаточность иная, чем у рядовых дебилов (если таковые вообще имеются).
У этого человека на все - правдоподобное, на его взгляд, объяснение: те или иные свои особенности он относит за счет внешних обстоятельств, но шизоидную неспособность к живому общению описывает очень предметно и рельефно. Это - разговор только в виде вынужденных ответов, своего рода коленных рефлексов речи, слабость и быстрое иссякание собственного спонтанного речевого потока, необходимость думать над ответами и редактировать фразы, неумение свободно включиться в общий разговор и обмен мнениями, откликнуться на него, прийти к взаимопониманию с собеседниками. (Шизофрения, как известно, во всех отношениях болезнь непредсказуемая: трудно было ожидать, что именно этот примитивный субъект лучше других в выборке расскажет о речевых задержках и своеобразии речевого общения шизоидов, но именно так и вышло.)
Примечательна динамика его личностных расстройств.
Он с годами смягчается, делается более человечен, что проявляется прежде всего в его отношении к внуку: он из тех плохих отцов, которые становятся сносными дедами (хотя и этому он находит свое эгоцентрическое объяснение и оправдание, ссылаясь на пользу прогулок с внуком для собственного здоровья). Шизоиды с годами обычно не делаются лучше - смягчение психопатических черт, сходное с наблюдающимся, более характерно, кажется, для индивидов, в психопатии которых большое место занимает патология влечений: последняя действительно ослабевает к старости, и носители ее делаются более благопристойными и приемлемыми для окружающих.
Так или иначе, но чистым шизоидом этого человека назвать сложно - это, если можно так выразиться, пропфшизоид с Расторможением низших влечений.
Далее случай еще более отталкивающий, вызывающе-отрицательный и психопатологически более цельный в своей законченной мизантропической сущности, хотя (или именно поэтому?) плохо укладывающийся в обычные квалификационные рамки (впрочем, общая принадлежность его к шизоидно-шизофренической группе ни у кого, кажется, сомнений не вызовет.)
Набл.34. Мужчина 67 лет.
Москвич из зажиточной семьи. Брат - полковник, его на службе недолюбливают, он не такой, как все.
Сестра нигде не работала, писала стихи, недавно сказала жене обследуемого, чтобы она в конце концов простила мужа: Мы, видно, все такие, особенные.
Кончил с отличием городское училище, затем так же успешно выучился на портного. Всю жизнь портняжничал: имел патент, работал в одиночку. Жена его знает с 35 лет.
Слышала, что до брака с ней он вел беспорядочный образ жизни, каждый день пил, менял женщин - потом такая жизнь ему надоела. Был женат в молодости, ушел от жены потому, что та будто бы ему изменяла.
Перед второй женитьбой целенаправленно искал себе домработницу, заплатил родственнице будущей жены, чтобы та свела их (жена на 17 лет его моложе). Всегда был предельно эгоистичен, жесток и безразличен к жене и родившимся детям. С женой почти вовсе не говорил, требовал лишь комфорта и унизительных услуг: чтобы она, например, мыла его как ребенка, в корыте на кухне; общей баней брезговал.
Детей словно не замечал, а если они подходили к его рабочему месту, бил щелчками по голове. Работал с увлечением, был хороший мастер, но все деньги тратил на себя: ежедневно пил. Материал никогда не пропивал и работу кончал в срок - имел поэтому надежную репутацию.
Деньги на хозяйство давал настолько мизерные, что жена, продолжая жить с ним, подала в суд на алименты. Ничем, кроме работы и пьянства, не интересовался, за всю жизнь был два или три раза в кино и ни разу - в театре. В войну был армейским портным, за все время не написал домой ни одной строчки, а когда вернулся, повел себя так, будто ушел только накануне.
Иногда бывал вроде бы подавлен на вид - тогда напивался непременно допьяна. Когда в дом в последнее время начали приходить гости (семья мужа дочери), то молча выпивал предложенную водку и уходил в соседнюю комнату.
До 63 лет был физически крепок. Четыре года назад почувствовал себя ночью плохо, встал, прошел немного, упал, была пена изо рта, четверть часа оставался без сознания, пришел в себя не сразу, постепенно, в больницу ехать отказался.
Заметных параличей после этого не было, но стал слабее и медлительнее прежнего. Спустя год развилась картина паркинсонизма: ходил семенящей походкой, была скованность, с трудом себя обслуживал.
В характере изменился мало: по-прежнему предпочитал одиночество любому обществу. В течение года слышит звонки в дверь, всякий раз ходит открывать ее.
При осмотре характерный паркинсонический облик. Ответы по существу вопроса, точные, но сугубо лаконичные и часто уклончивые.
О прошлом говорит неохотно, к беседе отнесся без интереса. Выглядит сумрачным, отчужденным, но производит при этом впечатление наблюдательного собеседника (В).
(Через месяц после обследования у него развился острый психоз: говорил, что в доме много людей, все приходят к нему и идут мимо - только один подошел. Жена его будто бы нашла себе этажом ниже другого мужчину, ходил в белье искать его. Был стационирован в психиатрическую больницу, там в первое время был очень слаб, затем окреп, начал вставать, ходить, но говорил, что накануне был дома, что его квартиру перенесли в другое место, жена будто бы ездила на лошади, развозила удобрения; то расспрашивал ее о делах в семье, то снова путался.)
Трудности в оценке личностной патологии в данном случае (как и в других подобных) отчасти обусловлены дефицитом сведений и прежде всего - субъективного анамнеза. По имеющимся у нас скудным данным, можно предположить, что этот человек всегда был повышенно брезглив и ревнив, он, возможно, страдал стертыми депрессивными фазами, а к концу жизни, с присоединением паркинсонизма и церебрального атеросклероза - элементарными слуховыми обманами, окликами: все это роднит его с шизофренным кругом патологии (хотя последний едущий психоз был уже вполне атеросклеротического свойства).
По целому ряду других параметров он, однако, существенно отличается от латентных шизофреников, к которым его можно отнести на основании сказанного выше. У него ясная голова, толковая, хотя и предельно лаконичная, речь, он хороший работник и надежный мастеровой, совершенно безразличный к какой бы то ни было культурной или эстетической деятельности, - напротив, худшего врага искусств, кажется, и представить себе невозможно.
По-видимому, и здесь речь идет о сложной, глобальной, дегенеративной психопатии, в которой преобладают брутальность и расторможение влечений, хотя очевиден и ее шизоидный полюс: обособленность от людей, отстраненность, добровольный остракизм и мизантропия; имеются также стертые депрессии и симптоматическое пьянство, не приводящее к характерной алкогольной деградации.
Далее случай гебоидии: юноша с родителями, также представляющими собой психиатрический интерес. Отец по обычным диагностическим меркам - истерик:
Набл.35. Мужчина 43 лет. Родители - евреи из Крыма.
Отец - инженер, человек во всех отношениях положительный, много работал, был привязан к семье, погиб в войну. Мать - энергичная, экспансивная, эмоциональная, увлеченная работой, не усидела на пенсии, вернулась на службу; хозяйство вела домработница.
Один из братьев- очень спокойный, серьезный; утонул, не умея плавать; второй - резкий, вспыльчивый, грубит домашним; инженер; все свободное время проводит возле автомобиля.
Характеризует себя с детства подвижным, компанейским, всем нравился и любил нравиться. Кончил школу, затем - технический институт.
Работает по профессии, живет с женой и сыном, увлекается водными и горными лыжами. В характере, по его мнению, изменился мало - стало лишь труднее сходиться с людьми, и он предпочитает иметь дело со старыми знакомыми.
По скупому рассказу жены, эгоизм - его основная черта: если он чего-то захочет, то будет добиваться этого, ни с чем и ни с кем не считаясь - способен при этом пресмыкаться сам и унижать других. Все у него делается для себя, для исполнения его желаний: любит хорошо одеться, много денег тратит на спортивную экипировку.
На лыжи ездит один из семьи, с давней, с юношеских лет, компанией, в которой привык развлекаться. Дома требователен, капризен, ведет себя часто подобно взрослому ребенку.
С сыном держится несоответственно возрасту и родительскому положению: пытается иногда руководить им, но не способен повлиять на него и по существу безразличен к тому, что тот делает, - озабоченно поговорив о нем с женой, неизменно возвращается к своим делам и увлечениям; сын, со своей стороны, относится к нему несерьезно, снисходительно.
Моложавый, спортивного вида, легкий на подъем, но с малоподвижным, помятым лицом стареющей капризной кинозвезды, перезрелого юноши. Настроение в течение визита врача непрерывно меняется: встретил врача колко, недоброжелательно, со смешком обыграл его вступительную фразу, был какое-то время демонстративно, до грубости, сух, затем - напротив, нарочито внимателен, но одновременно важен и чопорен - все это вне связи с ходом разговора, с рисовкой, постоянным актерством при ежеминутно и самопроизвольно меняющейся мимике.
Пожаловался на то, что сын относится к нему неуважительно, что психология молодых людей - брать все от жизни и от родителей: сделался, говоря это, удручен и беспомощен, но и это быстро и так же не оставляя следов сменилось новым настроением (С).
Мать:
Набл.36. Женщина 43 лет, русская, с высшим образованием, инженер.
Страдает артериальной гипертонией. Какой была прежде, сведений нет, но в последние годы пассивна и подчиняема в семейной жизни: сохраняя видимость мира, во всем уступает мужу и сыну, позволяет им вести себя как им вздумается, не в состоянии бороться с обоими, хотя недовольна происходящим и своим бесправным положением в этом шизоидном семейном треугольнике.
Отвлечемся от истории ее жизни - она не столь интересна, как впечатление от общения с нею, которое мы попытаемся передать читателю. Эта женщина запомнилась своей манерой отвечать или, вернее, не отвечать на вопросы доктора. Поведение это тем более бросалось в глаза, что стояло в разительном контрасте с ее внешностью.
Это была высокая, статная, красивая женщина, которой вовсе не шла бессловесная и ущербная манера отмалчиваться. Рассказывала она о себе и своей семье скудно, кратко, как бы помимо воли, пропуская многие вопросы мимо ушей: словно была занята предыдущими и переключение на новые было ей неприятно и утомительно и она теряла последнее желание разговаривать. Сведения из нее надо было вытягивать, она словно не слышала многих вопросов врача, хотя они до нее безусловно доходили: она незаметно прислушивалась к ним и всякий раз слегка насупливалась.
Муж и сын относились к ней свысока и потребительски - она не отвечала на их бестактности, но про себя молча и болезненно на них реагировала, о чем недвусмысленно дала понять доктору (С).
Нежелание разговаривать с врачом встречалось не у одних шизоидов, но у других оно сочеталось не с молчаливостью, а напротив - временным и нарочитым оживлением разговора. В таких случаях искали и легко находили способ свернуть беседу, уйти от нее, сослаться на занятость, представить дело по возможности благопристойным образом: в общении с врачом тогда блюли некоторые приличия. Только у шизоидов нежелание вести разговор сочеталось с особого рода молчаливостью, которая производила впечатление речевых задержек, тягучего замедления, стаза мыслей - особенно при настоянии на продолжении разговора: речевой поток, и без того изначально скудный, здесь словно перекрывался наглухо каким-то вентилем. Характерно также, что в подобных случаях не прослеживалось логики поведения: уходя от разговора, эти люди не оставляли его физически, но оставались сидеть в прежней позе, с недовольным выражением лица, продолжая некое половинчатое, полное неясностей и недомолвок общение и собеседование.
Психопатологически в таких случаях можно было думать о вялой, подспудной, инертной, пассивной субдепрессии с дрейфом по жизни или (эти состояния не всегда наглядно отличимы одно от другого) субкататонического оппозиционизма и негативичности со свойственными последним речевыми и волевыми задержками. Наконец, их сын:
Набл.37. Юноша 21 года, сын описанных выше. Был с детства подвижным, вспыльчивым, капризным. Учился неровно, но до 13-14 лет подчинялся общепринятым требованиям - с этого же времени гроза школы и двора, первый хулиган, жестокий и властный организатор шайки во дворе, где всех держит в повиновении; с того же времени беспорядочные половые связи, в которых склонен к насилию.
Экзамены сдавал и, несмотря на конфликты в школе, из класса в класс переходил: учителя тоже его побаивались. На учете в милиции.
Сейчас в армии и, видимо, симулирует гипертоническую болезнь. Приехал в Москву на побывку (самовольно?).
Производит впечатление глубоко измененного: медлителен, торпиден, с замедленными, вязковатыми движениями; холоден и враждебен на вид, с постоянно недовольной, настороженной и временами - агрессивной миной; отвечает односложно, не на все вопросы, часто - демагогично, со скрытой иронией и явным лицемерием; интереса к беседе не проявляет. В общении с родителями в присутствии врача столь же холоден, неуважителен, держится без сыновней дистанции (С).
Отец (позволим себе повториться) - едва ли не единственное лицо выборки, кого можно было отнести к характерным истерикам, хотя содержание истерии в данном случае (как и в других тоже) нуждается в дальнейшей расшифровке, поскольку сама по себе истерия - понятие, как известно, сборное, производное и симптоматическое, фасадное.
То, что называют истерией характера, на поверку и при первом приближении к истине почти всегда оборачивается эпилептоидией лиц с задержкой эмоционального развития - эпилептоидией инфантильных. Поскольку инфантилизм обычно (всегда?) сопровождается тимопатическим синдромом с аффективной лабильностью, такая истерия представляет собой как бы сочетание из эмоциональной неустойчивости, детской незрелости психики и вполне эпилептоидных по своей природе притязаний на обладание людьми, вещами, властью, влиянием, вниманием и пр. Все это присутствует у главы нашего семейства и до сих пор во многом определяло его психическое лицо и житейское поведение.
Но у него угадывается и иное, шизоидное, ядро психики, становящееся очевидным со второй половины жизни и вытесняющее на второй план другие составляющие его многослойно-трудного характера.
Шизоидия проглядывает здесь, в частности, в его пожизненной приверженности кружку вечно юных и вечно модных молодых людей, в его представлении не знающих физического и душевного старения. Шизоидность проявляется обычно нарастающим одиночеством, аутистической изоляцией человека в обществе, но может - и особого рода кружковщиной, основанной на общности или однонаправленности культурных, эстетических, мировоззренческих и пр. интересов (отличаясь в этом от обыденной ограниченности и избирательности общения: служебной, профессиональной и пр.). В подобных кружках люди воспринимаются в первую очередь не как живые лица, а как носители определенных культурных качеств и ценностей: здесь тоже наблюдается поворот от действительности к ее культурному отражению и опосредованию, далеко идущее переключение с реальности на умозрительный мир образов, идей, схем, оценок - все более отворачивающееся от жизни по мере усиления основной шизоидной аберрации.
Такая кампанейщина характерна, правда, не столько Для чистой шизоидии, носители которой обычно самодостаточны, одиноки и пассивны в общении, сколько смешанным, более сложным ее формам, где прослеживаются последовательно: инфантильная, эпилептоидная и шизоидная фазы и где свойственные иным состояниям черты все более искажаются и деградируют в преимущественно шизоидную стадию психопатического развития.
Шизоидная природа явления высвечивает здесь и в характере дурной бесконечности подобных приятельских отношений и привязанностей. Людям свойственно, входя в новый возраст, менять образ жизни и круг общения.
Им Дороги прежние друзья, они охотно встречаются с ними и вспоминают прошлое, но на следующий день их обычно не тянет свидеться с ними снова: воспоминания от этого блекнут, а они в таких случаях всего дороже - дороги как память. Упрямая приверженность компании юношеского возраста, особенно основанной на коллективном оппозиционизме и снобизме, необычна и привлекает к себе внимание.
Речь в таких случаях почти всегда идет о болезненной ограниченности и замкнутости общения, о его идейной и культурной запрограммированности, о несостоятельности в установлении обычных и необходимых житейских связей: отец и сам говорит, что ему все труднее даются рядовые житейские знакомства и взаимоотношения. Параллельно этому идейному предпочтению в общении через всю жизнь этого человека путеводной нитью проходит стремление устроить свое существование по определенному эстетическому, светскому, спортивному образцу: эта идея носит у него характер эстетической сверхценности и поведенческой доминанты и, при всей своей психологической и социальной понятности, производит в конце концов на окружающих (близких в особенности) впечатление чего-то неуместного, анахроничного, искусственного.
Шизоидия, как известно, может участвовать в формировании истерии и на самых ранних этапах ее развития. Одно дело - когда ребенок, стуча ногами, требует, чтобы ему купили игрушку или сладкое; другое - когда малолетний истерик, действуя, как правило, много тоньше и изобретательнее, добивается общего внимания и признания в элементарных актах общения. В этом уже чувствуется некий изначальный коммуникативный дефект: возможно, таким детям для установления даже элементарных контактов (или для них в особенности) требуется особенный чувственный накал, основанный на эпилептоидных полярных аффектах доминирования-подчинения: без него простые житейские связи не устанавливаются, не принимаются психикой, уже закрытой для обыденного общения - в особенности со сверстниками. С течением времени, по достижении 40-летнего рубежа, коммуникативная несостоятельность отца делается очевидной.
На первый план в его повседневной жизни выходят черты вынужденного постояльчества: изоляция, растерянная беспомощность в собственном доме, болезненно осознаваемая им самим - не в отношениях с женой, где им по-прежнему движет бесчувственный и деспотический эгоизм, потребность в моральном (изначально - сексуальном?) подавлении, но более всего - с сыном, отношения с которым вполне характерны для шизоидных семей, где домашние роли теряют родственную специфику и где родители и дети ведут себя то как приятели, то как враги, то как случайные знакомые, волею судеб оказавшиеся под одной крышей.
Мать может быть отнесена к категории пассивных шизоидов, которые, по-видимому, близки к латентно-процессуальным формам: за пассивностью здесь скрывается хроническая субдепрессия, либо волевой дефект, либо, что чаще, то и другое вместе. Для таких шизоидов характерна сдача жизненных позиций, подчинение другим членам семейства, житейским обстоятельствам, просто - течению жизни, в которой они дрейфуют, впадая в некое подобие психического анабиоза с машинальностью и безволием, сохраняя при этом ясность ума и способность к критике и живому наблюдению.
Наконец, их сын - очевидный и законченный гебоид: властный, мрачный, мизантропичный, жестокий и т. д.. Как всегда в случаях тяжелой гебоидии, возникает ощущение, что одной шизоидней здесь дело не ограничивается: слишком грубо, тотально поражена вся чувственная и инстинктивная сфера - это moral insanity старых авторов. Сын унаследовал шизоидию от обоих родителей, но отличен от них не только грубостью психопатоподобной симптоматики, но и еще чем-то, что можно назвать органическим довеском к шизоидии - чем-то более массивным и материальным, чем одна латентно-шизофреническая конституция, которая обычно производит впечатление хрупкости, ломкости, странности и отстраненности.
То же можно сказать и о его моторике: она выглядит не машинальной, не нескладной и неловкой, а вязкой, тягучей, замедленной. С двигательной симптоматикой такого рода в нашей выборке (поскольку мы можем ссылаться здесь только на ее примеры) мы встречались лишь в случаях наследственной патологии с сочетанием олигофренной и шизофреноподобной симптоматики. Не вполне характерно для чистой шизоидии и его безусловное лидерство в дворовой шайке.
При необходимости различать все эти разновидности шизоидии мы бы обозначили его как латентного шизофреника с чертами брутальной шизоэпилептоидии и с органической вязкостью моторики.
Далее (набл.38) - своего рода гебоидия пожилого возраста. В нашей выборке было три индивида, о которых соседи в один голос говорили как о людях, которых и описать нельзя, ужасных, невозможных для проживания с ними под одной крышей и т. д.. Об одном только что рассказано, вторая следует ниже, третье наблюдение отнесено к разряду шизоэпилептоидов (набл.89). Во всех трех случаях невыносимые свойства таких людей, их сатанинская сущность, выглядели как бы результатом сложения двух векторных сил: брутальной эпилептоидии - с ее неутомимой моторной активностью, готовностью к физической агрессии, расторможением влечений - и тяжелой шизоидней, весьма подозрительной на подспудное течение латентного шизофренического процесса: с негативистическим, мизантропическим противостоянием обществу и в особенности - представителям своего пола, с нарочитым пренебрежением условностями, выставлением напоказ своих пороков, моральным и телесным эксгибиционизмом.
Это те самые пересмотренные аморальные эпилептоиды П. Б. Ганнушкина, которые были отнесены другими исследователями к преимущественно шизоидам (Е. К. Краснушкин).
Более или менее искренний самообман эпилептоидов, в минуту кверулянтского задора и пафоса почти верящих в собственные версии и трактовки событий, оборачивался у таких лиц хладнокровной, сознательной и безжалостной демагогией. На работе они поворачивались эпилептоидной стороной и, как следующая женщина, были даже на хорошем счету (?), но дома распоясывались, разнуздывались.
Наличие более или менее явной микрокататонической (мимической, моторной, речевой и пр.) симптоматики побуждало относить таких лиц к преимущественно шизоидному (латентно-шизофреническому) полюсу, преобладание характерного эпилептоидного лицемерия - к эпилептоидному, но обозначить более четкую границу между обоими вариантами не представлялось ни необходимым, ни возможным.
Набл.38. Женщина 67 лет. Анамнестические сведения дает крайне неохотно. Москвичка.
Отец - рабочий, мать - домохозяйка, брат - офицер. Кончила с медалью гимназию. Всю жизнь работала кассиршей.
Если ей верить, то в магазине ею очень Дорожили, не хотели отпускать на пенсию. Была замужем, но продолжала вести свободный образ жизни: много читала, ходила по театрам. Детей иметь не хотела.
Овдовела, живет одна, не работает. Недавно обнаружили кисту подчелюстной железы - очень встревожилась из-за нее: не рак ли.
Называет себя раздражительной: более всего раздражает шум - дорога за окном, детский сад по соседству.
Соседи в один голос называют ее ужасной, невообразимой женщиной, лишенной всего человеческого. Ежедневно пьет, закладывает в ломбард вещи, приходит домой, качаясь, еле стоя на ногах. Совершенно невозможным образом ведет себя -. -в квартире: по незначительнейшим поводам злобно и цинично бранится, толкается, встречая соседей в коридоре, нарочно задевает их, держится при этом с нескрываемой, вызывающей агрессией. Выдумывает поводы для ссор: так, если соседка на минуту оставит дверь открытой, выскакивает из своей комнаты и захлопывает чужую дверь так, что сыплется штукатурка, грязно ругается при этом - все потому, что боится сквозняков.
Одинаково враждебна и к взрослым и к детям, не видит разницы между ними. Ее все избегают, найти с ней общий язык, просто завести с ней разговор, не представляется возможным.
Не убирает мест общего пользования, нечистоплотна, но может учинить публичный скандал из-за того, что соседка грязная. Неоднократно разбиралась в товарищеском суде, с прежнего места жительства была выселена принудительно.
Пожилая, крупного сложения, на верхней губе растительность. Одета старомодно, в изношенное. Глаза навыкате, глядят в упор, не отрываясь - взгляд недоверчивый, подозрительный, дерзкий.
Ответы свои жует, словно не хочет расставаться с ними, пойти хоть в чем-то навстречу собеседнику. Постоянно осведомляется о цели визита врача, повторяет, что у нее нет желания с ним разговаривать.
Обрывая разговор, зычно подзывает к себе соседского юношу, произносит нечто незначительное, но в грубо-повелительном, безапелляционном тоне, хлопает затем дверью перед носом врача (С).
Здесь диагностическая стрелка весов склоняется в сторону латентной шизофрении. На ее чашку ложится прежде всего параноидная мимика этой женщины: с неподвижным, напряженным, подозрительным, неуправляемым взглядом - и речь: производящая впечатление вздорной, нарочито бессодержательной, но по существу, видимо, дефектно измененная. Неясно, может ли она изъясняться иначе - никто в доме никогда не слышал этого (может быть, она лучше говорила за кассовым аппаратом, но там и разговор формальнее, служебнее).
В пользу рано проявившейся латентной шизофрении говорит и образ жизни больной, предшествовавший нынешнему: богемно-эстетический, с нежеланием иметь детей, с нарастающим одиночеством; имела место, наверно, и болезненная мнительность и сверхценное отношение к здоровью: учитывая недавний эпизод канцерофобии (?).
Наконец, единственный в выборке параноик-графоман, которого мы, после некоторых колебаний, поместили в ту же группу.
Набл.39. Мужчина 55 лет, коренной москвич, русский. Отец - механик на швейной фабрике: спокойный, выдержанный, немногословный.
Мать - портниха, вздорная, вспыльчивая, но наделенная оптимизмом; с годами все больше ссорилась с соседями и домашними. Брат - очень нервный, ушел из семьи, инженер.
Сестра также нервная, постоянно чем-то болеет, жалуется на слабость.
С детства очень подвижной, неусидчивый, увлекающийся. Лет с 12 рисует, ходил в изостудию. Несколько позже, лет в 20, увлекся литературной деятельностью, начал писать заметки и короткие назидательные рассказы в заводскую газету.
Увлечения раздваивались: тянуло одновременно к спорту, мечтал о подвигах, спортивных достижениях; занимался последовательно теннисом, планеризмом, мотоциклом. Всегда был самолюбив и самонадеян, переоценивал свои способности. После школы и ОЗУ работал слесарем на заводе, здесь активно сотрудничал в многотиражке - то же продолжалось и на флоте, в 25-26 лет. В 28-29 участвовал в боевых действиях, был ранен в обе ноги, получил 3-ю группу инвалидности.
С 1942 г. - член партии. После демобилизации работал в должности инженера (без высшего образования) в системе МИД, несколько раз был за границей; в последние годы - инженер в НИИ.
Как и прежде, пишет и считает литературную деятельность основным делом своей жизни.
Жалуется на плохие нервы с возраста 43-44 лет: начал сильно расстраиваться из-за неприятностей - после них надолго портится настроение, чувствует в себе внутреннее напряжение, несвободность, начинает болеть сердце, не может ничем заниматься. Врачи находили сердечный невроз. Связывает эти жалобы с переутомлением: ему приходится трудно с 18-летним сыном.
Живет с ним вдвоем в последние 9 лет, история его брака и развода неизвестны.
Соседка, знающая его в течение 6 лет, сообщает, что он всегда был человек взбалмошный, холеричный, поспешный в решениях и поступках, все делал чересчур быстро, бросал начатое, затем кое-как, впопыхах доделывал. Неразборчив в еде: постоянно едят с сыном консервы; безразличен к тому, как одет он сам и его сын. Знакомых женщин нет. Все свободное время раньше сочинял роман, хвастался, что получит за него большие деньги, держался снисходительно, с превосходством - как должное принимал то, что соседка, жалея обоих, их обстирывала; молча бросал ей белье в ванну.
Когда соседка однажды попросила помочь ей в ремонте, высокомерно отказался, сославшись на плохое зрение. На работе давно на плохом счету. Три года назад его сократили, после чего не устраивался на новое место в течение 4 месяцев: судился со своим учреждением, обращался во все инстанции с письмами, в которых утверждал, что начальство в институте живет не по средствам, берет взятки, строит дачи. В институте его, в результате, восстановили и даже оплатили перерыв в работе.
Отношения с соседкой испортились после его отказа помочь ей, и она бы пошла на примирение, если бы он со своей стороны сделал такой же шаг, но он вовсе не хочет этого - напротив, находит удовольствие в том, что постоянно ее дразнит, хотя теперь должен делать все своими руками. Ведет себя совершенно неподобающим своему возрасту и положению образом.
С утра, например, едва проснувшись, выходит на кухню, куда соседка прокралась тайком, чтоб до его прихода приготовить себе завтрак, скрещивает на груди руки и начинает нараспев декламировать - всякий раз одно и то же, что ему кажется очень удачным: Красотуля, кривонога! - неизменно пугая ее этим. Когда соседка возвращается домой, кричит сыну, что к нему пришла невеста.
Поощряет сына вести себя с ней таким же образом - вообще ведет себя с ним несоответственно своему возрасту и отцовству: как с младшим братом.
В комнате не убрано; повсюду: на полу и на столе - валяются радиодетали, железный хлам, открытые консервные банки. Долговязый, худой, выглядит моложе своих лет, порывистый, неспокойный; глядит высокомерно; возбудим, раздражителен. Говорит запальчиво, в ускоренном темпе: о себе - хвастливо, об окружающих - пренебрежительно, о соседке - свысока и без злобы; приглашает врача посмеяться над ее глупостью.
По всей очевидности, переоценивает свои литературные способности. Его повести на военные темы, если судить по его пересказу, банальны, но отказ напечатать их объясняет тем, что в них правда, которую не любят. Общественники характеризуют его как в высшей степени склочного, конфликтного субъекта, его невозможно переговорить на разбирательствах в товарищеском суде, который уже не раз рассматривал отношения в квартире.
Злостный неплательщик квартплаты (С).
Коротко о его сыне:
Набл.40. Юноша 18 лет. Всегда был вяловат, пассивен, малообщителен. В последние годы эти черты усилились, он ленится, плохо учится, чему способствует нездоровая домашняя обстановка.
Время проводит с отцом не в каких-то определенных занятиях или играх, а - так, что делают, непонятно, по словам соседки. В беседе столь же пассивен и неопределенен - от него было невозможно добиться каких-либо сведений.
Видя мои затруднения, отец заржал и снисходительно посоветовал оставить сына в покое: все равно ничего не добьетесь (С).
Дифференциально-диагностические сомнения в отношении отца вызваны мозаичным характером его психопатии. Действительно, этот хронический гипоманиак и злостный неплательщик квартирной платы предстает перед нами то как законченный, неугомонный и непреклонный сутяга, то как непрактичный, вздорный, инфантильный и часто - дурашливый субъект, производящий впечатление сниженного: судя по деталям его поведения с соседкой и - что важнее - с сыном, с которым он не соблюдает родительской дистанции. Совокупность этих последних черт шизоидного и латентно-шизофренического ряда перевешивает прочие, что и склонило нас отнести это наблюдение к преимущественно шизофренному кругу патологии.
Впечатление таково, что и здесь движущей силой психопатии является латентный шизофренический процесс, а кверулирующая эпилептоидия с изначально свойственной ей моторностью, неуживчивостью, чрезмерной притязательностью утрируется латентной шизофренией, карикатуризируется ею. При ближайшем рассмотрении его сутяжничества оказывается, что предмет его далек от чисто материальных притязаний, обычно свойственных эпилептоидам: он добивается и практических выгод тоже, но центр тяжести его борьбы лежит в идеальной сфере. То, за что он воюет, меняется, объекты тяжб второстепенны, первична сама борьба, сохраняющая лишь самую общую мировоззренческую направленность и все более принимающая характер тотальной и принципиальной оппозиции обществу.
Он одинок в своей борьбе (что также нехарактерно для сутяг-эпилептоидов, ищущих и находящих себе сторонников): единственный его союзник - сын, но и он нужен ему более как зритель, нежели единомышленник и соучастник в склоке.
О сыне говорить с определенностью трудно, но его вялость, безликость, аморфность, пассивность, молчаливость - также подозрительны на присутствие здесь скрытого шизофренического начала.
