Charisma of hoax, харизма притворства
Вообще же нет никаких сомнений в том, что в психотерапии многое строится на противопоставлении обыденно-рутинного карнавально-праздничному и на этом же в значительной степени основано харизматическое влияние.
Первые два аспекта, выделенные И. Шиффером, служат, в сущности, одной и той же цели, а именно как-то выделить будущего героя из его окружения, пометить его запоминающимся знаком, подчеркнуть его особость, противостоящую повседневно-обыденному. Повторим, что ни один из них не носит обязательного характера, однако совершенно ясно, что оба признака, несомненно, усиливают общее ощущение необыденности и ожидание особых дарований у их обладателя.
Обсуждающийся далее харизматический элемент призвание, calling (ibid., p. 34). Созревший для своей миссии герой получает свыше прямое приглашение к общественно значимой деятельности, или некий знак, недвусмысленно указывающий ему на его особую миссию.
Крайне правдоподобно описано это у А.С. Пушкина в Пророке; Духовной жаждою томим, / В пустыне мрачной я влачился, / И шестикрылый серафим / На перепутье мне явился; // Перстами легкими как сон / Моих зениц коснулся он: / Отверзлись вещие зеницы и т.д. Сакрально-мистическая повествовательная традиция, естественно, предполагает, что призвание осуществляется посланцем высших сущностей или же недвусмысленно толкуемым знамением, от них же исходящим.
Конечно же, здесь не составит большого труда привести большое количество соответствующих примеров.
Много сходного имеется в традиции построения биографических нарративов в рамках светской традиции. К героической деятельности в светской области человек может быть призван более заурядными побуждающими событиями, в частности так называемыми инсайтами, то есть как бы неожиданно приходящим ясным пониманием своего ответа на некий вызов, своей особой миссии, в духе некоего озарения. Совершенно необязательно, чтобы это озарение носило мгновенный, одномоментный характер.
Оно может быть и неоднократным, и растянутым на более длительный срок. Самым важным здесь, надо полагать, является сочетание интеллектуального рецепта разрешения некоей проблемы с волевым выбором в смысле готовности к борьбе и жертвам.
Биографическое повествование фиксирует здесь известную синхронность формирования особого круга идей и изменения состояния сознания носителя этих идей. Оно меняется в сторону, скажем так, сужения сознания до размеров, очерченных границами пространства функционирования этих идей и сопутствующих им практик,
Не будет большим преувеличением сказать, что призвание, как в сакральном нарративе, так и в светском, может осуществляться, во-первых, постепенно, во-вторых неоднократно. Высшие силы могут навещать и подбадривать своего избранника много раз или исподволь, точно также потенциальный светский обладатель харизмы может идти к своему решающему прозрению длительно или дробно. Деление на сакральное и светское призвание носит здесь весьма условный характер. Наитие в делах светских любой вправе воспринять как некое мистическое явление, а с другой стороны, нет ничего невозможного в том, чтобы проинтерпретировать явление посланцев вышней воли во вполне светски-сциентистском духе (в том числе и психопатологическом), как если бы речь шла о галлюцинации или о чем-нибудь еще в этом роде.
В конце концов, не так уж и важно, как именно задним числом интерпретируется событие, в котором совершается это призвание. Главное, чтобы это событие функционально встраивалось в историю героя как ключевой импульс, чтобы так или иначе состоялась некая встреча с судьбой.
Далее следует разобрать исключительно важное, на наш взгляд, обстоятельство, а именно то, что И. Шиффер обозначает как бойцовскую позицию харизмы, the fighting stance of charisma (ibid., p. 57). Как уже говорилось выше, харизматическая личность востребована всегда определенной ситуацией, а именно определенным кризисом. Понятно, что кризисный статус требует и специфического отношения к нему, и особого типа поведения.
Если речь идет. например, о некоей общественной ситуации, когда находящаяся в состоянии кризиса группа ищет человека, которому бы она могла делегировать свое стремление к действиям, направленным на выход из тяжелого положения, то, конечно, человек, проявивший инициативу принять на себя такую роль лидера, совершит очень важный шаг к тому. чтобы обрести харизматический статус. Разумеется, любое действие по выходу из кризиса наткнется на сопротивление, будь то враждебное окружение или труднопреодолимые факторы внешней природной среды.
Борьба со всем этим и выносит на повестку дня особые способности или, по меньшей мере. их видимость у упомянутого лидера, взвалившего на себя ответственность за сочинение сценария преодоления кризиса и его реальное воплощение.
Исключительно важно здесь демонстрировать свое намерение пойти до конца за интересы своей паствы. Такая экстремальная интенция, безусловно, необходима для закрепления на иерархической вершине.
Дать обогнать себя в готовности вступить в бой с каждым, кто перейдет дорогу пастве, делегировавшей лидерство определенному персонажу, значит порушить такую иерархию.
Естественно, что любое поражение на этом пути, любой видимый жест, читаемый как послабление себе (в меньшей степени, понятно, соратникам), крайне отрицательно сказывается на динамике харизмы. Бойцовская позиция предполагает в любом случае определенный радикализм, в то время как неопределенность позиции, колебания, уступки, компромиссы ведут к неизбежной утере безусловного доверия к особым достоинствам лидера. В очень хорошем положении находится лидер, который сам диагностирует, описывает, провозглашает и т.д. кризисную ситуацию, прежде чем начать борьбу с ней.
Он таким образом своими руками строит идеологическое пространство, в котором осуществляет свое влияние. Понятно, что в этом случае надо особо позаботиться о том, чтобы диагноз и описание как можно больше совпадали с действительным положением дел, однако при этом, по возможности, всячески драматизировали бы действительный кризис.
Верное поведение харизматического заключается в том, что он никогда не успокаивает окружающих и никогда не пытается преуменьшить масштабов описываемой им кризисной обстановки. Идеологическая стратегия здесь в любом случае должна носить, так сказать, гиперболизаторский характер. Ясно, что никого не следует успокаивать в отношении глубины и серьезности проблем, которые предстоит преодолеть. Наоборот, говорит харизматический всем и каждому, беды налицо, они труднопреодолимы, но, к счастью, есть и человек, способный возглавить борьбу с ними.
Окружающим остается теперь догадаться, кто же он, этот человек. И, само собой, ответ находится быстро.
То же самое справедливо и по отношению к психотерапии. Разумное дискурсивное поведение не должно сводиться к тому чтобы успокаивать пациента, убеждая, что, ничего страшного с ним не произошло, это, дескать, со всеми случается, мол, порой бывает, знаете ли, еще намного хуже, вы же, считайте, легко отделались. Или того хуже: все это вскоре и вовсе пройдет само по себе или же после незначительных усилий.
Банальное, весьма распространенное указание на универсальность расстройств, на преувеличение их опасности в большинстве случаев не годится и для пациента, однако для терапевта оно еще вреднее.
В психотерапевтическом мире бойцовская позиция реализуется в первую очередь в коллегиальной среде. Так повелось уж со времен фрейдовского психоанализа, что новый метод появляется на свет, энергично порывая с предыдущими подходами. Почти всегда речь здесь идет о конфронтации с психоанализом. В предыдущей главе мы отметили, что огромное большинство создателей новых школ полагало, что своим новым направлением они дают ответ на вызов, брошенный психоанализом, на котором, собственно, опробовались все известные стереотипы психотерапевтической критики.
Одна из причин этого коренится, безусловно, в крайне агрессивном полемическом поведении психоаналитиков эпохи начала фрейдистского движения, в первую очередь, конечно, самого дедушки. Конечно, эта агрессивность была порождена в значительной степени атакой на сам психоанализ. Благоразумно посеявший ветер, в конце концов благополучно пожнет бурю.
При этом вполне естественно предположить, что такая идеологическая стратегия стремится к преодолению эклектической позиции, допускающей различные способы смешивания разных психотерапий, варианты синтеза школ и методов.
Charisma of hoax, харизма притворства, по И. Шифферу (ibid., p. 48), предполагает наличие известного элемента игры, определенных усилий по формированию внешне-театральной стороны деятельности. Совершенно необходимо, чтобы харизматическая активность всячески бросалась в глаза, обращала на себя внимание.
То есть помимо усилий, направленных на реализацию основных целей, много внимания следует уделять привлечению к ним внимания, причем желательно в ярком, возможно, даже динамично-агрессивном стиле. Здесь хороши любые средства.
Всякая деятельность, не в последнюю очередь психотерапевтическая, может быть обставлено соответствующей символикой, эмблемами и гимнами, знаменами и ритуалами. Любая соблазняющая стратегия предполагает выстраивание системы знаковых приманок.
Для любой ситуации очень хорошо продумать компактно-энергичные лозунги, сформулировать свои цели и программы афористически-суггестивно, так, чтобы это легко запоминалось, и при этом оказывать действие, способное изменить состояние сознания. Разумеется, важное дело заботиться об изоморфности содержательной части идеологии и демонстративно-театральной.
Известная театральность в психотерапии имеет место сплошь и рядом. Порой она проявляется в карикатурно-утрированном виде. В сущности, charisma of hoax основательно представлена в биографическом нарративе первого врача, сделавшего психотерапию своей специальностью.
Ф.А. Месмера.
Это ясно, например, из такого вот описания терапевтической сессии: Серьезный и спокойный, он входит медленно, с величавым выражением лица, излучая покой в общее беспокойство... На нем длинная шелковая фиолетовая мантия, вызывающая мысль о Зороастре или об одежде индийских магов; сурово, сосредоточившись в себе наподобие укротителя зверей, который, имея лишь легкий хлыст в руке, единственно силой воли удерживает зверя от прыжка, шагает он от одного больного к другому.
Перед некоторыми он останавливается, спрашивает тихо об их состоянии, потом проводит своей магнетической палочкой по одной стороне тела книзу и по противоположной кверху, приковывая к себе в то же время, властно и настойчиво, исполненный ожидания взгляд больного (С. Цвейг, 1992, с. 73). И далее в том же духе.
В терапевтической целесообразности такого поведения Месмер отдавал себе полный отчет: Если бы мои приемы не были разумно обоснованы, они должны были бы казаться столь же нелепыми, сколько и смешными, и в них, действительно трудно было бы проникнуться верой (там же, с. 72).
Нетрудно предположить, что по линии Месмер-Шарко-Фрейд происходило формирование традиции харизматического влияния в психотерапии. Эта традиция определила, что психотерапевтическое воздействие требует оформления определенным антуражем. Этот антураж (театральный или идеологический) подчинен одной цели, а именно незаурядному преподнесению образа терапевта клиенту.
В этом же ряду от Месмера к Фрейду можно отчетливо наблюдать тенденцию снижения в удельном весе харизмы театрально-внешних факторов при возрастании значения фундированной теории.
Нет никакого сомнения, что директивно-суггестивные психотерапии требуют наибольших стараний по созданию выразительного театрально-харизматического антуража. Однако подчеркнутый демократизм недирективных психотерапевтических ритуалов вовсе не означает полного отсутствия элемента театральности.
Просто для продажи психодинамического или, к примеру, поведенчески-когнитивного товара требуются совсем другие мизансцены, сценография и костюмы.
Другой важный момент заключается в необходимости известного постоянства, как идеологического, так и внешне-ритуального. Харизматический всегда в той или иной степени человек одной мысли. Какова бы ни была ее реальная ценность, он при любых обстоятельствах ей исключительно предан.
Это диктуется необходимостью борьбы за свои идеи, причем не как за объективно-научные данные, которые можно экспериментальным, например, путем подтвердить или опровергнуть, а как за несомненные экзистенциальные ценности, объективная верификация которых скорее могла бы им повредить, чем помочь. Вне всякого сомнения, представительская часть харизматической деятельности должна носить характер по возможности неизменный, точно так же как и содержательная часть. Ритуалы и символы, правила поведения и приветствия это то, чему необходимо хранить верность, нечто незыблемое.
Вот что пишет М. Вебер по этому поводу: Величайшие конфликты в сфере чистой догматики даже в рационалистических религиях переносятся легче, чем новшества в символизме, угрожающие магической эффективности действия... Например, спор о том, следует ли составлять крест из двух или из трех элементов, послужил основной причиной раскола в русской церкви в конце XVII-го века (М.
Weber, 1964, Bd.1, s. 324, цит. по П.П. Гайденко, Ю.Н.Давыдов, 1991, с. 111).
К психотерапевтической жизни все это относится самым непосредственным образом. В сущности, не важно, какую именно технику предлагает терапевт-новатор, важно его подчеркнуто жесткое отношение к необходимости соблюдать терапевтический ритуал во что бы то ни стало. Если же его идеология носит подчеркнуто либеральный характер, то и стиль работы соответственно должен быть выдержан в духе либерального террора.
Любая перемена может быть расценена окружающими вовсе не как позитивная эволюция, но как предательство интересов дела, в которое они дали себя вовлечь. Харизматический всегда так или иначе заложник своей идеологии и созданного им же самим образа.
Charisma of hoax перекликается с разобранной выше charisma of imperfection. Понятно, что стигма так же служит фиксации образа лидера в сознании окружающих, как эмблема или лозунг.
В этом смысле горб или какое-нибудь родимое пятно оказывают, видимо, примерно такое же действие, как особое ритуальное приветствие или сигара во рту.
Мы отдаем себе отчет в том, что апология демонстративности может показаться неприемлемой для традиционного интеллигентского сознания. Любой интеллигентский поведенческий кодекс, писаный или устный, конечно же, предписывает неброскую внешность, неприметное поведение в сочетании с подчеркнутой деликатностью, рефлективностью, жертвенным самоотречением и демонстративным отсутствием властных устремлений.
Ясно, что даже на таком мировоззренческом и поведенческом материале возможно построение харизмы. В этом случае харизматическое влияние будет основано на последовательном, упорном, быть может даже героическом, отстаивании вовсе, казалось бы, негероических ценностей. При некоторой ловкости возможно построение харизмы даже на принципиально антихаризматических позициях, то есть в духе отрицания властного лидерства как такового, воспевания идеалов духовного богатства и аскетического равенства в противовес стяжательской суете.
Под такую идеологию можно даже не подбирать соответствующей знаковой атрибутики.
В целом же вопрос о произвольности харизмы, об умышленном и целенаправленном ее построении останется открытым и проблематичным. Насколько человек может осознавать или до какой степени он может скрывать себя то обстоятельство, что сам он действовать на других особым образом на самом деле никак не может?
Возможно ли вообще длительное время сознательно и последовательно культивировать видимость своих экстраординарных свойств? Каким образом следует обойтись с внутренним сопротивлением этому делу, которое неизбежно появится в такой ситуации? С другой стороны как технически решать вопросы обеспечения харизмы в целом?
Каким образом возможно сочетать одновременно новаторскую идеологию, бойцовскую позицию, демостративно-ритуальную часть? Вопрос о пропорциях и соотношениях решается в каждом случае особо, однако серьезная и насущная необходимость иметь в виду все это при анализе деятельности любого психотерапевта (в том числе и своей собственной), думается нам. по прочтении этого текста ни у кого уже не вызовет сомнений.
Innovative life style, новаторский жизненный стиль (ibid., р. 53) предполагает, что харизматический привносит в свою внешне-демонстрационную часть харизмы какой-то новый элемент. Вообще, харизма живет новизной. Невозможно представить себе, чтобы носитель экстраординарных способностей обосновывал их общепринятыми идеями или оформлял общепринятым образом. Собственно, отсутствие новых идей делает харизму ненужной.
В тех же случаях, когда в ее основе лежит какая-нибудь традиционалистская консервативная идеология, то она неизбежно противостоит, так сказать, духовной ситуации эпохи. Ее носители, конечно же, производят остроноваторское впечатление быть может, даже совершенно того не желая.
Надо сказать, что аспекты, разобранные И. Шиффером, не систематизированы и только очерчивают описываемый феномен, дают не более чем приблизительную картину этого дела. Однако. на наш взгляд, это все не столько просчеты самого исследователя, сколько результат сопротивления материала исследования. Мы отдаем себе отчет в том, что никто не в состоянии с полной четкостью определить и диагностировать феномен харизмы.
Мы не располагаем инструментом, позволившим бы нам надежно измерить наблюдаемое явление или же установить исчерпывающе ясно те психологические механизмы, которые лежат в основе харизматического воздействия и его рецепции. Однако разговор на эту тему, безусловно, приближает нас к пониманию проблем, лежащих в самой сердцевине воздействия психотерапевта на пациента, а кроме того, к пониманию проблем взаимоотношений внутри психотерапевтического сообщества.
* * *
Итак, харизматический драматизирует свои идеи, как было выше сказано, всячески гиперболизирует их. Можно сказать, что значительная часть его дискурсивной деятельности заключается в формировании неких крупных смыслов. Между этими смыслами и его поведением создаются определенные прагматические отношения, иначе говоря, взаимоотношения между личностью и миром идей, которым он живет. Это, скажем так, паранойяльная прагматика.
Паранойяльная сверхценность здесь определяется не столько своеобразием идей, сколько тем центральным, жестко самодовлеющим положением, которое они занимают в пространстве харизматической личности. Главное назначение идеологии в этом контексте формировать некий экзистенциальный центр, требующий, соответственно, защиты от экзистенциальных врагов.
Безусловно, такая прагматика будет основана на максималистско-аскетических жестах, мизансцене постоянного самоотречения во имя пространственного, демографического и иерархического распространения идеологии.
Цель такой аскезы не только идеология как таковая. Ситуация состязательной коммуникации превращает любое идеологическое построение в средство соблазнения другого. Главное свойство любой идеологии, исходящей от претендента на любое харизматическое влияние, быть привлекательной. Любой мало-мальски привлекательный дискурс соотносится не только с описываемой им реальностью, но и со своей задачей рекрутирования.
Как пишет Ж. Бодрийар: Соблазнять значит умирать как реальность и рождаться в виде приманки.... Ведь если производство (production) только и знает, что производит какие-то материальные, какие-то реальные знаки, через них обретая некоторую силу, то соблазн (seduction), со своей стороны, производит лишь приманки, но получает благодаря им все мыслимые силы, в том числе силу сманить производство и реальность к их основополагающей иллюзии-приманке (Ж. Бодрийар, 1995, с. 47).
Производство психотерапевтического метода сочинение школьной теории и формирование техники сориентировано, не только на результативность работы с проблемами, но и на соблазнение пациентов и коллег. Всякому ясно, что интересность школьных теорий, эстетическая привлекательность техник вещи намного более ощутимые и явные, чем с трудом доказуемая эффективность.
В любом случае состязание между различными психотерапиями идет в русле именно этих, соблазняющих, сфер. Когда мы сталкиваемся в психотерапевтической литературе с дискурсами, посвященными, скажем, неким ценностям, смыслам и т.п., то должны ясно понимать, что речь идет не только о ценностях и смыслах как таковых, но и о привлекательности такого текста.
Впрочем, идеологическая соблазнительность забота далеко не только лишь одной психотерапии.
Но мы помним, что не только идеология подчинена стратегии завоевания идеологического пространства. Да, безусловно, психотерапевтическая жизнь несет на себе печать ожесточенного состязания различных школ, которые, как уже было сказано, могут рассматриваться в качестве машин желания в духе Ж. Делеза и Ф. Гваттари.
Именно с этой точки зрения харизма не только в своих идеологических, но и в своих внешне-театральных проявлениях, безусловно, необходима и выступает в роли важнейшего фактора конкурентной борьбы, в некоторых случаях, возможно, и решающего.
Психотерапевт формирует свою харизму как по отношению к пациентам, так и по отношению к коллегам. Если первое, как мы отчетливо выяснили, дело почти необходимое, востребованное терапевтической ситуацией как таковой. то второе результат отдельных, особых специфических усилий, вовсе не таких обязательных с точки зрения профессионального идеала, однако при любых обстоятельствах почти неизбежных. Одно из таких специфических усилий формирование собственной, по возможности развернутой идеологии.
Эта идеология и есть то главное богатство, которое защищает харизматический.
Формирование и распространение теории может вполне осуществляться в русле антиидеологической пропагандистской стратегии, в духе поругания интеллектуализма и теоретической деятельности вообще как кабинетной учености. В противовес этому может иметь место стратегия восхваления практического подхода к делу, конкретного действия.
Однако будет очень худо, если вся концепция, фундирующая такой пропагандистский дискурс, ограничится только этим и останется неразвернутой. Главное назначение школьной теории не столько трактовать реальное положение дел, сколько обслуживать харизму ее автора, формировать под нее идеологическое поле.
Концепция, обслуживающая харизматическую личность, естественно, ориентирована на экспансионистские устремления автора, причем тут мы можем иметь дело со всеми описанными выше видами экспансии одновременно (см. предыдущую главу). Кроме того эта концепция должна носить сотериологический характер, то есть содержать в себе не только рецепты для терапевтических нужд, ограничивающихся клинической сферой, но предлагать верный и надежный способ преодоления глобальных проблем.
Сотериология, разумеется, оправдывает любую экспансию. Речь может идти по меньшей мере о двух основных составных такой теории.
Первое это диагностика некоего глобального дефекта, всеобщей беды, от которой страдает, скажем, человечество в целом. Клинические последствия, невротические проблемы не более чем частный случай этого зла, весьма обширного по своим размерам и глубинного по своей природе. Получается так, что картина, наблюдаемая в психотерапевтическом кабинете, не более чем эпифеномен этого глобального.
Подавленная цивилизацией сексуальность в классическом психоанализе; тревожность, вызванная давлением общества, построенного на соперничестве, в неофрейдизме; экзистенциальная пустота, существующая, по В. Франклу, не только в клинических рамках, но и далеко за их пределами, вот примеры такого рода глобальной диагностики, практикуемой в разных школах.
Важно, однако, не только рассказать историю о беде, которая больше чем болезнь, но описать ясный проект ее преодоления.
