Шребер перенёс первый приступ
Мы уже слышали, что в 1884 и 1885 годах Шребер перенёс первый приступ нервного расстройства, который прошёл "без каких-либо явлений, граничащих со сферой сверхъестественного" (35). Пока он находился в этом состоянии, описываемом как ‘ипохондрия", и которое, похоже, не вышло за пределы невроза, Флехьсиг был его лечащим врачом. В это время Шребер провёл шесть месяцев в Университетской клинике в Лейпциге.
Мы узнаём, что после выздоровления у него были самые сердечные чувства по отношению к доктору. "Главным было то, что после довольно долгого периода восстановления, проведённого в путешествиях, я окончательно исцелился; и потому для меня тогда было невозможно испытывать к профессору Флехьсигу что-либо кроме живейшей благодарности. Я всячески выражал это чувство и при личном визите, который я вскоре нанёс ему, и тем, что казалось мне соответствующим денежным воознаграждением". (35-36) Нельзя не отметить, что в Мемуарах шреберово восхищение первым лечением Флехьсига не было безоговорочным; но это легко понять, если вспомнить, что с течением времени его отношение резко переменилось. Абзац, непосредственно следующий за тем, что процитирован выше, свидетельствует о первоначально тёплых чувствах по отношению к врачу, который столь успешно лечил его : "Благодарность моей жены была, возможно, даже ещё более сердечной, так как она боготворила Профессора Флехьсига, как человека, вернувшего ей мужа, и поэтому она годами держала его портрет на своём письменном столе". (36)
Так как у нас нету возможности каким-то образом разобраться в причинах первой болезни (знание которых несомненно необходимо для прояснения второго и более сильного заболевания), мы должны теперь погрузиться наобум в произвольное нагромождение обстоятельств. В течение инкубационного периода болезни, как мы знаем,55 ( то есть, в период между июнем 1893-го, когда он получил назначение на новый пост, и следующим октябрём, когда он вступил в должность), ему несколько раз снилось, что его старое нервное расстройство вернулось. Однажды, кроме того, когда он находился в полудрёме, у него было чувство, что, должно быть, это очень приятно, быть женщиной, отдающейся при акте копуляции. Сны и фантазии излагаются Шребером в непрерывной последовательности; и если мы также объединим их тематику, мы сможем заключить, что одновременно с воспоминанием о болезни в его уме пробуждалось воспоминание о докторе, и что принятая им в фантазиях позиция женщины с самого начала была ориентирована на доктора.
Или, возможно, под влиянием сна о возвращении болезни у него появилось желание вновь увидеть Флехьсига. Наше неведение в отношении умственного содержания первой болезни становится здесь помехой. Может быть, после той болезни у него осталось чувство приятной зависимости от доктора, которое теперь по каким-то неизвестным причинам усилилось до степени эротического желания.
Эта женственная фантазия, по-прежнему остававшаяся ненаправленной, сразу же столкнулась с негодующим отрицанием -- истинно "мужским протестом", используя выражение Адлера в несколько ином смысле56. Но в последовавшем тяжёлом психозе, который вскоре начался, женственная фантазия смела всё на своём пути; достаточно лишь лёгкого исправления характерной для паранойи неопределённости манеры изложения Шребера, чтобы догадаться, что пациент боялся сексуального насилия со стороны своего доктора.
Возбудителем его болезни, в этом случае, явился прорыв гомосексуального либидо; объектом этого либидо был, возможно, сам его первый доктор, Флехьсиг; и его борьба против либидных побуждений привела к конфликту, повлекшему его симптомы.
Здесь я на мгновение остановлюсь, чтобы принять на себя бурю негодующих возражений. Каждый, кто знаком с современным состоянием психиатрии, должен быть готов противостоять трудностям.
"Разве это не безответственное легкомыслие, нескромность и клевета обвинять в гомосексуализме человека столь высоких моральных устоев, каких придерживался бывший президент сената Шребер?" -- Нет. Пациент сам рассказал всему миру о своей фантазии о превращении в женщину и принёс в жертву высоким интересам все личные соображения.
Таким образом он сам позволил нам исследовать его фантазии, и, осуществляя их перевод на язык медицинских терминов, мы ничего не добавили к их содержанию.
"Да, но он не был в здравом уме, когда принял это решение. Его идея о том, что он превращается в женщину, была патологической идеей". -- Мы об этом и не забываем. В самом деле, нас заботит лишь значение и исток этой патологической идеи. Мы сошлёмся на различие, которое он сам проводит между Флехьсигом-человеком и "душой Флехьсига".
Мы его ни в чём не упрекаем -- ни в том, что у него были гомосексуальные чувства, ни в том, что он пытался подавить их. Психиатры должны хотя бы извлечь урок из этого случая, когда пациент, несмотря на свой бред, старается не смешивать мир подсознания с реальным миром.
"Но ни из чего в явном виде не следует, что превращение его в женщину, которого он так боялся, должно быть осуществлено ради Флехьсига". -- Это верно; и нетрудно понять почему, готовя мемуары к публикации, и не желая оскорблять Флехьсига-человека, он должен был избегать таких грубых обвинений. Но смягчение его тона из-за подобных соображений оказалось недостаточно сильным, чтобы скрыть истинный смысл этого обвинения. В самом деле, можно утверждать, что несмотря ни на что, оно вполне явно выражено в следующем абзаце: "Таким образом против меня образовался заговор (примерно в марте-апреле 1894-го).
Цель его была в том, чтобы попытаться, когда мой недуг будет признан неизлечимым или когда его удастся выдать за таковой, передать меня некоторому лицу так, чтобы моя душа оказалась в его власти, а моё тело... превратилось в женское тело и в этом виде подверглось сексуальному надругательству этого человека...".57 (56) Нет необходимости добавлять, что никого из упоминаемых людей нельзя поставить на место Флехьсига. К концу его пребывания в Лейпциге его стал мучить страх, что его "собираются бросить санитарам" для сексуального насилия (98). Все сомнения относительно роли, которая изначально отводилась доктору, рассеиваются, когда мы видим, что на более поздних стадиях развития фантазий он открыто признаёт своё женственное отношение к Богу.
Другое обвинение против Флехьсига красной нитью проходит через книгу. Флехьсиг, по его словам, пытался осуществить над ним "убийство души’. Как нам уже известно [ стр. 38], пациент сам неуверен относительно того, в чём заключается это преступление, но оно связано с соображениями благоразумия, которые исключили публикацию (как мы видим из сокращённой третьей главы).
С этого момента у нас остаётся единственный ключ. Шребер наглядно поясняет природу убийства души с помощью примеров из "Фауста" Гёте, "Манфреда" Байрона, "Freischuetz" Вебера, и т.д. (22), и одно из этих произведений далее цитируется в следующем абзаце.
Обсуждая разделение Бога на две сущности, Шребер отождествляет cвоих "нижнего Бога" и "верхнего Бога’ соответственно с Ахриманом и Ормуздом (19); и ещё ниже даётся небрежное пояснение в сносках: "Более того, имя Ахриман также употребляется в связи с убийством души, например, в "Манфреде" Лорда Байрона "(20). Пьесу, на которую он ссылается, вряд ли сравнима с фаустовой продажей души и я тщетно искал в ней упоминаний "убийства души".
Но суть и тайна этого произведения состоит в инцестуальных отношениях брата и сестры. И это и даёт нам ключ.58
Позже в этой работе я собираюсь возвратиться к обсуждению некоторых дальнейших возражений; однако пока что я считаю, что обосновал своё право считать основой болезни Шребера всплеск гомосексуальных импульсов. Такое толкование проливает свет на существенную деталь в истории болезни, которая в противном случае остаётся необъяснимой. Пациент пережил новый "нервный срыв", сыгравший решающую роль в развитии его болезни, как раз в тот момент, когда его жена взяла краткий отпуск из-за собственных проблем со здоровьем.
До тех пор она проводила с ним по несколько часов в день, и обедала с ним. Но, вернувшись после четырёхдневного отсутствия, она обнаружила в нём весьма прискорбные перемены: вплоть до того, что он больше не желал её видеть. "Мой нервный срыв окончательно определила та ночь, когда я пережил необычайно высокое количество эмиссий -- вплоть до шести за одну ночь" (44).
Нетрудно понять, что само присутствие его жены , должно быть, действовало как защита от притягательной силы окружающих мужчин; и если мы готовы предположить, что у взрослого не происходит эмиссия без сопутствия какого-либо умственного компонента, мы можем объяснить пережитые в ту ночь пациентом эмиссии, предположив, что они сопровождались оставшимися неосознанными гомосексуальными фантазиями.
На вопрос о том, почему этот всплеск сексуального либидо охватил пациента как раз в тот период ( то есть, между его назначением и переездом в Дрезден), невозможно ответить без более глубокого знания его предыдущей биографии. В общем, каждый человек всю жизнь колеблется между гетеро- и гомосексуальными чувствами, и всякая фрустрация или разочарование в одном направлении склонно подталкивать его в противоположном направлении.
Мы ничего не знаем о подобных факторах в случае Шребера, но мы не должны не обращать внимание на соматический фактор, который может иметь здесь немаловажное значение. Во время болезни доктору Шреберу был 51 год, а, стало быть, он достиг переломного возраста в половой жизни. Это период, в который у женщин половая функция после краткой фазы усиленной активности, вступает в процесс стремительного спада; мужчины также не избегают влияния этого периода: так, мужчины, также как и женщины переживают "климактерий" и уязвимы для сопровождающих его болезней.59
Я могу с лёгкостью представить, какой сомнительной может показаться эта гипотеза, согласно которой дружеское отношение мужчины к врачу может неожиданно вырасти в обострённую форму по прошествии восьми лет60 и стать причиной столь тяжёлого умственного заболевания. Однако я не считаю, что оправдано полностью отвергнуть такую гипотезу только из-за её кажущегося неправдоподобия, если в остальных отношениях она вполне удовлетворительна; скорее, нам следует спрашивать себя, насколько больших результатов мы достигнем, если будем развивать её.
Так как неправдоподобие может оказаться временным и объясняться тем, что неясная гипотеза ещё не сопоставлялась с другими знаниями и что это первая гипотеза, выработанная в отношении этого случая. Но ради тех, кто не в состоянии временно воздержаться от оценок и кто считают нашу гипотезу совершенно невероятной, легко предложить возможность, которая нивелирует её скандальный характер.
Дружелюбное отношение пациента к доктору вполне могло было быть вызвано процессом "переноса", с помощью которого эмоциональный катексис оказался перенесён с какого-то важного для пациента человека на доктора, который, на самом деле. был ему безразличен; так, что доктор был выбран заместителем или суррогатом кого-то, гораздо более близкого ему. Выражаясь более конкретно, фигура доктора напомнила пациенту брата или отца, он вновь открыл их для себя в нём; ничего удивительного, если , при некоторых обстоятельствах, жажда замены вновь появилась в нём и появилась с яростью, которую можно объяснить, лишь зная её источник и первоначальное значение.
Желая продолжить эту попытку интерпретации, я естественно счёл необходимым узнать, был ли ещё жив отец пациента в начале его болезни, был ли у него брат, и если был, то был ли он жив или находился среди "блаженных". Поэтому я был рад, когда, после длительного поиска в тексте Мемуаров я наткнулся на отрывок, в котором пациент делится следующими размышлениями: "Память о моих отце и брате... так же священна для меня, как..." и т.д. (442) Стало быть, оба они были уже мертвы к моменту начала его второй болезни (а, может быть, даже и к началу первой).61
Поэтому, я думаю, мы более не будем оспаривать гипотезу, что причиной-возбудителем болезни было проявление в пациенте женственной (то есть, пассивно-гомосексуальной) страстной фантазии, которая была направлена на его врача. Со стороны личности Шребера возникло сильное сопротивление этой фантазии, а за ним последовала защитная борьба, которая, возможно, с такой же вероятностью могла принять какую-либо другую форму, но, по неизвестным нам причинам, пXиняла форму мании преследования.
Человек, к которому он испытывал влечение, теперь стал его преследователем, и содержание страстной фантазии стало теперь содержанием его преследования. Можно допустить, что та же схема применима и к другим случаям мании преследования.
Однако случай Шребера отличается от других своим развитием и той трансформацией, которую он по ходу дела прошёл.
Одним из таких изменений стала замена Флехьсига превосходящей её фигурой Бога. Сначала эта замена кажется знаком осложнения конфликта, усиления невыносимого преследования, но вскоре становится ясно, что она подготавливает второе изменение, а с ним и разрешение конфликта. Для Шребера было невозможно примириться с ролью женственной распутницы по отношению к своему врачу, но задача предоставления Самому Богу сладострастных ощущений, в которых Он нуждался, не вызывала у его эго такого сопротивления.
Кастрация более не была позором; она стала "созвучна Мировому Порядку", она происходила в череде великих событий космического значения, и становилась необходимой для воссоздания человечества после его исчезновения. "Новая раса людей, рождённых от духа Шребера" стала бы, по его мнению, почитать как своего предка этого человека, считавшего себя жертвой преследования. Таким способом был найден выход, который удовлетворял обе противоборствующие силы. Его эго нашло компенсацию в его мегаломании, тогда как его женственная страстная фантазия прорвалась наружу и была принята. Борьба и болезнь могли теперь прекратиться.
Однако, чувство реальности пациента, которое за это время усилилось, принудило его отодвинуть решение из настоящего в отдалённое будущее, и довольствоваться тем, что можно описать как асимптоматическую реализацию мечты.62 Когда-нибудь, по его мнению, превращение в женщину произойдёт; а до тех пор личность доктора Шребера останется неуничтожимой.
В учебниках по психиатрии мы часто встречаем утверждения относительно того, что мегаломания может развиться из мании преследования. Процесс этого превращения предположительно следующий.
Пациент сперва страдает от ощущения, что его преследуют какие-то высшие силы. Затем он чувствует потребность найти этому объяснение в самом себе, и в итоге у него рождается идея, что он сам по себе личность незаурядная и достоин такого преследования. Развитие мегаломании таким образом связывается авторами учебников с процессом, который (заимствуя у Эрнеста Джонса удобное выражение [1908]) мы можем описать как "рационализацию".
Но приписывать рационализации такое сильное и деструктивное для психики влияние, по нашему мнению, совершенно не психологично; и поэтому мы бы хотели провести чёткое разграничение между нашим взглядом на проблему и тем, которое приводится в используемых нами учебниках. При этом, мы ни в коем случае не пытаемся утверждать, что открыли происхождение мегаломании.63
Возвращаясь опять к случаю Шребера, мы обязаны признать, что любая попытка пролить свет на трансформацию в его заблуждениях влечёт за собой чрезвычайные трудности для нас. Как и каким образом произошло восхождение от Флехьсига к Богу? Что послужило для него источником мегаломании, которая столь удачно дала ему возможность примириться с преследованием, или, как принято выражаться среди психоаналитиков, принять страстную фантазию, которую раньше было необходимо вытеснять? Мемуары дают нам первую "ниточку"; ибо из них становится ясно, что в сознании пациента "Флехьсиг" и "Бог" принадлежат к одному классу.
В одной из своих фантазий он подслушал разговор между Флехьсигом и его женой, в котором первый утверждал, что он "Бог Флехьсиг", так что его жена решила, что он сошёл с ума (82). Но есть и другая особенность в развитии фантазий Шребера, на которую следует обратить внимание. Если рассматривать всю фантастическую систему в целом, то видно, что преследователь разделяется на Флехьсига и Бога; точно так же, далее, сам Флехьсиг распадается на две личности, "верхнего" и "среднего" Флехьсига [стр. 40], а Бог на "нижнего" и "верхнего" Бога.
Далее разложение Флехьсига продолжается (193). Процесс такого разбиения очень характерен для паранойи.
Паранойя так же склонна к разбиению, как истерия к обобщению. Или, точнее, паранойя разлагает на составляющие продукты обобщений и отождествлений, которые формируются в бессознательном.64 Частое повторение процесса разбиения в случае Шребера должно, по Юнгу, выражать важность, которую данный человек имеет для него.65 Всё это разделение Флехьсига и Бога на ряд личностей, таким образом, имеет то же значение, что и разделение преследователя на Флехьсига и Бога.
Все они были дублетами одних и тех же важных отношений.66 Но для того чтобы провести интерпретацию всех этих деталей, мы должны теперь обратить внимание читателя на наше понимание этого разбиения преследователя на Флехьсига и Бога как параноидную реакцию на ранее установленное отождествление этих двух существ или отнесение их к одному и тому же классу. Если преследователь Флехьсиг был изначально человеком, которого Шребер любил, тогда Бог, по-видимому, является попросту перевоплощением кого-то другого, кого он тоже любил, причём кого-то ещё более значимого.
Рассуждая и дальше в этом ключе, что представляется оправданным, мы придём к заключению, что этим другим человеком, видимо, был его отец; что в свою очередь наводит на мысль, что Флехьсиг, должно быть, символизировал его брата -- который, будем надеяться, был старше его.67 Эта женственная фантазия, которая вызывала столь яростный протест у пациента, имела таким образом исток в желании, дошедшем до эротического накала и направленном на его отца и брата. Это чувство относительно брата перешло в результате переноса на его доктора Флехьсига, а когда оно распространилось и на отца, конфликт был подготовлен.
Мы не будем считать, что с нашей стороны оправдано таким образом ввести отца Шребера в его фантазии, если только эта новая гипотеза не окажется полезной для понимания заболевания и не поможет прояснить до сих пор неясные детали фантазийных построений. Следует вспомнить, что шреберов Бог и его отношение к Нему имели некоторые весьма интересные особенности: в них смешивались богохульственная критика и мятежное неповиновение, с одной стороны, и благоговейная преданность, с другой.
Бог, по его представлению, поддался порочному влиянию Флехьсига: Он был неспособен исследовать что-либо опытным путём и не понимал живых людей, так как Он знал лишь как обращаться с трупами; и Он демонстрировал Свою власть в ряде чудес, которые были хоть и поразительны, но всё же тщетны и глупы.
Надо сказать, что отец сенатспрезидента Шребера был весьма значительным человеком. Он был тем самым доктором Даниэлем Готтлобом68 Морицем Шребером, чья помять до сих пор жива благодаря многочисленным Ассоциациям Шребера, которые особенно распространены в Саксонии; и, более того, он был врачом. Его деятельность по внедрению гармонического воспитания молодёжи, по обеспечению взаимосвязи между образованием дома и в школе, по распространению физической культуры и ручного труда с целью повысить уровень здоровья -- всё это произвело незабываемое впечатление на его современников.69 Его великолепная репутация как основателя терапевтической гимнастики в Германии до сих пор очевидна по популярности его книги "Aerztliche Zimmergymnastik" в медицинских кругах и многочисленным переизданиям, которые выдержала эта книга.70
Такой отец как этот разумеется вполне подходит для превращение в Бога в памяти любящего сына, с которым его так рано разлучила смерть. Правда, мы не можем нM чувствовать наличие непреодолимой пропасти между личностью Бога и личностью любого смертного, даже самого выдающегося.
Но мы должны помнить, что это было не всегда так. Боги людей античности состояли с людьми в почти человеческих отношениях.
У римлян было в порядке вещей обожествлять своих умерших императоров; и император Веспасиан, человек умный и образованный, впервые заболев, воскликнул: "Увы! Мне кажется, я становлюсь Богом!"71
Мы прекрасно знакомы с инфантильным отношением мальчиков к их отцу; оно представляет собой такую же смесь благоговейного подчинения и мятежного неповиновения, которые мы обнаружили в отношении Шребера к его Богу, и, несомненно, является прототипом последнего отношения, которое тщательно с него копируется. То обстоятельство, что отец Шребера был врачом и чрезвычайно выдающимся врачом, таким, которого, несомненно, глубоко уважали его пациенты, объясняет самые поразительные черты его Бога, в особенности те, которые он так резко критикует. Есть ли способ более уничтожающе охарактеризовать такого врача, чем сказать, что он ничего не знает о живых людях, а только умеет обращаться с трупами? Разумеется, одной из главных черт Бога является совершение чудес; но и врач совершает чудеса; благодаря нему происходят чудесные исцеления, как уверяют его восторженные пациенты.
Так что, когда мы убеждаемся, что эти чудеса (материал, для которых предоставила ипохондрия пациента) оказываются невероятными, абсурдными, в какой-то степени просто глупыми, мы вспоминаем утверждение из моей Интерпретации снов, что абсурд во сне выражает осмеяние и издёвку.72 Очевидно, он используется для тех же целей и в паранойе. Что касается других обвинений, которые он бросил Богу, таких, например, как то, что он ничего не узнал из опыта, то естественно предположить, что они являются примером используемого детьми73 механизма tu quoque, которые, получив упрёк, обращают его неизменённым против того, кто бросил его им. Примерно так же, голоса дают нам основания предполагать, что обвинение в убийстве души, направленное против Флехьсига, сперва было самообвинением.74
Воодушевившись открытием, что профессия отца Шребера помогает нам объяснить особенности его Бога, мы теперь попытаемся сделать интерпретацию, которая, возможно, прольёт свет на уникальную структуру этого Существа. Небесный мир состоял, как нам известно, из "передних царств Господа", которые также называются "преддверия Неба" и в которых содержатся души умерших, и из "нижнего" и "верхнего" Бога, которые вместе составляют "задние царсZва Господа" (19).
Хотя мы должны быть готовы обнаружить здесь наличие обобщения (слияния), которое нам не под силу расшифровать, всё же стоит воспользоваться тем ключом, который уже у нас в руках. Если "чудно созданные" птицы, которые, как было показано являются девушками, сначала были преддвериями Неба, то нельзя ли предположить, что передние царства Господа и преддверия75 Неба следует рассматривать как символ женщины, а задние царства Господа -- как символ мужчины? Если бы мы точно знали, что умерший брат Шребера был старше его, мы могли бы предположить, что разложение Бога на нижнего и верхнего Бога выражало воспоминание пациента о том, как после ранней смерти его отца старший брат занял его место.76
В этой связи, наконец, я бы хотел обратить внимание на проблему солнца, которое благодаря своим "лучам" приобрело столь большую важность в выражении его фантазий. У Шребера было очень своеобразное отношение к солнцу.
Оно беседует с ним по-человечески, и, таким образом, предстаёт перед ним как живое существо или как часть стоящего за ним сверхсущества.(9) Из медицинского отчёта мы узнаём, что одно время он "то и дело выкрикивал угрозы и оскорбления в его адрес, просто вопил на него" (382)77 и часто приказывал ему ползти прочь и спрятаться.
