Канкрин был человеком с характером

Заплатил страшную цену. Приехал. Приглашаю Вас и ожидаю завтра (понедельник) вечером к себе.

Весьма и очень прошу Вас принять мое приглашение и прибыть.
Воскресенье, Жду.
вечер. Ваш Зубов.
Слово прибыть Зубов зачеркнул, поставил над ним знак сноски, а под текстом дал и саму сноску: *прибыть грубо, посетить, обрадовать меня своим посещением. Затем, испытывая, как видно, восторг и волнение, автор записки на свободных от основного текста местах вкруговую, вкривь и вкось озорно разбрасывает названия купленных им за страшную цену нумизматических редкостей. Расположенные в хронологической последовательности, они составляют следующий список:
Зол. [отой] Бориса Годунов [а]!!
3 вар. [ианта] севских чехов !!
Четвертак 1701 г. !!
Червонцы 1701 г., 1711 г. и 1714 г. !!!
Невиданная копейка 1718 г. !!
Четвертак 1726 г. !!
Гривенник СПБ Иван [а] Антонов [ич] а!!
3 ливонеза 1856 г. |] *
Рубль Павла с портр [етом]!!
Рубль Константина !!
* В волнении Зубов вместо 1756 г. машинально написал 1856 г. Примеч. авт.
Не предрешая ответов, приведем некоторые предварительные соображения.
Вопрос о времени покупки требует дальнейшего изучения, однако первым ориентиром может служить то, что часть приобретенных раритетов, в том числе наградной золотой Годунова, Зубов опубликовал в Материалах по русской нумизматике, изданных в 1897 г. Значит, покупка состоялась до 1897 г.
Далее. Можно не сомневаться, что Орешников внимательно ознакомился с приобретениями своего друга и высказал о них свое мнение. При этом есть данные, определенно указывающие на то, что констан-тиновский рубль оба нумизмата признали подлинным. В библиотеке ОН ГИМ хранится принадлежавший Зубову экземпляр второго издания (1898 г.) Таблиц русских монет двух последних столетий X. X.
Отметки П. В. Зубова позволяют несколько конкретизировать сведения о его рубле: в обоих случаях отмечен экземпляр без гуртовой надписи, в то время как вариант с гуртовой надписью значится отсутствующим, а полная заливка кружка красной тушью в таблицах Гиля (в рукописных таблицах в кружке ставился крестик) указывает на хорошую сохранность монеты.
В. В. Бартошевиц
При дальнейшей разработке этого сюжета наибольший интерес представляло бы выяснение двух вопросов.
Прежде всего у кого приобрел Зубов свой экземпляр? Невольно создается впечатление, что и сам Зубов, и его друг
Второй существенный вопрос какова судьба зубовского рубля? Был ли это экземпляр, позже оказавшийся у Л. X. Иозе-фа? Или у Ф. Ф. Рихтера, если его экземпляр и экземпляр Иозефа разные монеты? Или рубль Зубова это до сих пор неведомый экземпляр? Догадки на этот счет можно строить разные, но доказательного ответа пока нет.

Конечно, соблазнительно выдвинуть версию, что рубль П. В. Зубова это рубль Л. X. Иозефа, а позднее Ф. Ф. Рихтера: в этом случае все становится на свое место и не возникает никаких проблем. Однако стремление умозрительно соединять новые данные со сведениями об известных уже экземплярах чревато опасностями. Торопиться с выводами поэтому не стоит, целесообразнее продолжить поиск.
Будем надеяться, что в будущем тайны зубовского рубля раскроются полностью.
Константиновский рубль медленно и неохотно раскрывает свои тайны. Было бы ошибкой думать, что находки и публикации последнего времени уменьшают возможность дальнейшего обнаружения новых сведений.
В опубликованной недавно статье В. А. Калинина [1] дана неожиданная и оригинальная версия причин чеканки константи-новских рублей и той роли, которую их изготовление должно было сыграть в событиях междуцарствия 1825 г. Ее основные положения изложены в настоящем сборнике в статье А. С. Мельниковой Констан-тиновский рубль и история его изучения. Так как эта версия диаметрально противоположна взглядам, содержащимся в моих Заметках о константиновском рубле, составители сборника предложили мне высказать о ней свое мнение.
Гипотеза В. А. Калинина, при всей ее внешней стройности и логичности, является, по нашему убеждению, ошибочной. Естественно, что при ее рассмотрении особое внимание следует уделить тому фундаменту, на котором она построена, весьма далекому от нумизматики, но чрезвычайно важному для понимания событий междуцарствия вопросу о том, имел ли Александр I право и возможность при жизни объявить наследником престола Николая.
Обещанный манифест почему-то не появился, но вместо него 14 апреля 1797 г. Сенат по указанию императора опубликовал странный документ, которым и был определен новый порядок престолонаследия. Составил его Павел в глубокой тайне от царствовавшей матери за девять лет до своего воцарения, в 1788 г. Поводом для его составления послужило то, что мать собиралась отправить цесаревича в действующую армию, и он, не обладая избытком мужества, стал лихорадочно разрабатывать меры на случай своей смерти. Предметом его особой заботы было стремление предотвратить возможность вступления в будущем на престол своей жены. С этой целью он разработал письменный договор с ней и заставил ее этот договор 4 января 1788 г. вместе с ним подписать. Никакого названия этот документ в момент подписания не имел [3], а его основной смысл раскрывался в начальных фразах: Мы, Павел, наследник, цесаревич и великий князь, и мы, супруга его, Мария, великая княгиня... общим нашим добровольным и взаимным согласием...постановили сей акт наш общий, которым... избираем наследником, по праву естественному, после смерти моей, Павла, сына нашего большаго, Александра, а по нем все его мужское поколение.

Далее в общей, не персонифицированной форме рассматривались всевозможные варианты престолонаследия в случае пресечения мужского потомства Александра. При этом восшествие на престол женщины допускалось лишь по пресечении последнего мужского поколения сыновей Павла. Странный по форме, этот акт и утвержден был странной, никогда не употреблявшейся при утверждении законов формулой: Верно, Павел.

Фактически это был не закон, а так называемый династический семейный договор, но по воле Павла он был включен в число государственных законов.
Объявляя закон о престолонаследии, Павел преследовал, разумеется, ту же самую ближайшую цель, что и в 1788 г., ни при каких условиях не дать возможности жене занять русский престол. Вместе с тем сам он не считал этот закон связывающим его самодержавную волю. В возможности его нарушения не сомневались и в придворных кругах, особенно после того, как игнорирование логически примыкающего к нему Учреждения об императорской фамилии Павел продемонстрировал в 1799 г. без всяких колебаний. Известно, что в конце царствования Павел I вынашивал планы отстранения от прав на наследование престола Александра и Константина, испорченных якобы бабушкиным влиянием. Одно время был слух, что он хочет передать права на трон малолетнему Николаю, потом он воспылал любовью к Евгению Вюртембергскому, задумал женить его на своей дочери Екатерине, а затем объявить наследником престола.

Слухи об этих планах воспринимались вполне серьезно, и никто при этом не сомневался, что император сможет их осуществить. Вопреки надеждам Павла, не склонна была считаться с подписанным ею договором и императрица Мария Федоровна: известно, что после убийства мужа она в истерике кричала: Я хочу царствовать. И на трон она не взошла не из-за закона, а потому, что у нее не было сильных сторонников (это же обрекло на неудачу и вторую ее попытку воцариться в 1825 г.).
Без всякого почтения относился к отцовскому закону о престолонаследии и Александр I. Проявилось это уже в ночь убийства Павла. После того как Александр около 2 часов ночи перебрался из Михайловского замка в Зимний дворец, туда стали доставляться наиболее крупные чиновники для принесения ему присяги. Среди них оказался и видный чиновник при генерал-прокуроре П. X. Безак. Руководитель заговора санкт-петербургский генерал-губернатор П. А. Пален предложил ему подписать рукописный присяжный акт, уже подписанный всеми важнейшими сановниками.

К удивлению Палена, Безак подписывать его отказался: Я его не подписываю. В нем нет существенной статьи по Генеральному регламенту.
Правда, отвечал Пален, а мы все подписали. Хороши же мы!
Он отнес в кабинет, и государь свое-ручно вписал пропущенные слова между строками. Безак, подписав присягу, вошел в комнату государя.
Генеральный регламент был введен Петром I в 1720 г. В нем содержался текст присяги императору, включавший клятву верности и его царского величества высоким законным наследникам, которые по изволению и самодержавной его царского величества власти определены, и впредь определяемы и к восприятию престола удостоены будут....
В ту же ночь был подписан Александром I манифест о его восшествии на престол, содержащий и текст присяги, которую должны были принести все верноподданные ему и наследнику, который назначен будет [7, № 19779, с. 583]. Выходит, что, присягая Александру, вместе с тем присягали его наследнику, имени которого не знали. Это противоречило павловскому закону о престолонаследии, но зато вполне согласовывалось с обещанием того же манифеста управлять по законам и по сердцу в бозе почивающей августейшей бабки нашей государыни императрицы Екатерины Великая.
Через полгода, 12 сентября 1801 г.,
законодательно закрепляя присоединение к Российской империи Грузии, Александр I издал Манифест к грузинскому народу с текстом присяги, которую должны были принести грузины. В ней повторялась та же формула клятвы в верности наследнику, который назначен будет.
Обещанный наследник не назначался более 22 лет. Причину этого объяснил сам Александр в манифесте от 16 августа 1823 г.: Мы не могли ... рано провозгласить его по имени, оставаясь в ожидании, будет ли благоугодно ... судьбам божиим даровать нам наследника престола в прямой линии. Став императором в 23 года, Александр лишь много лет спустя стал примиряться с мыслью, что сложные обстоятельства его личной жизни не оставляют ему надежд на собственного законного потомка.
В результате семейной сделки в начале 1822 г. Константин написал Александру
Назначению Николая в тексте манифеста было дано правовое обоснование, которое состояло в простой ссылке на то, что решение принято по дошедшему до нас наследственно верховному праву главы императорской фамилии и по врученной нам от бога самодержавной власти. Этим, казалось бы, можно было и ограничиться. Но так как павловский закон о престолонаследии никто не отменял (отменять его
О причинах странной и непонятной засекреченности манифеста многими и очень известными и малоизвестными историками (Н. К. Шильдер, А. Е. Пресняков, Е. П. Кар-нович, В. В. Барятинский, Г. Василич и др.) высказывались самые различные суждения (вплоть до утверждения, что последние годы жизни Александровой можно назвать продолжительным затмением, т. е. попросту говоря, что он был не совсем психически здоров). Однако никогда до сих пор не выдвигалась версия, которую выдвинул В. А. Калинин, будто манифест о назначении наследника являлся противоправным и потому во избежание великой смуты не мог быть опубликован.

Все недоумения и догадки историков основывались как раз на обратном убеждении, т. е. на уверенности в том, что Александр I мог и должен был объявить о назначении наследником Николая и никаких осложнений это не вызвало бы.
События междуцарствия рассматриваются чаще всего в аспекте борьбы между сторонниками Константина и сторонниками Николая. Такая борьба, разумеется, была и в какой-то мере носила беспринципный характер. Но нельзя вместе с тем не учитывать ее связь с общественным (прежде всего, конечно, дворянским) правосознанием того времени. В данном случае оно проявилось в том, что, хотя право самодержца назначать при жизни наследника никто не оспаривал, в вопросе, может ли император делать это манифестом с того света (а речь шла именно об этом, поскольку никакой манифест не может вступить в силу до его опубликования), мнения даже среди ярых адептов самодержавия разошлись. Константин настаивал на том, чтобы подданные выполняли завещание монарха без всяких рассуждений.

Примерно такой же точки зрения придерживался д. Н. Голицын и некоторые другие сановники. Однако большая часть сановной верхушки либо колебалась, либо считала манифест Александра I не имеющим силы. Судя по всему, здесь просто боялись прецедента. В данном случае острота проблемы несколько сглаживалась тем, что речь шла только о назначении наследника.

Но если признать данный манифест, то в будущем, возможно, пришлось бы признавать и более увесистые загробные манифесты. Живой император может опасаться удавки или просто недовольства первенствующего сословия, а ведь с мертвого взятки гладки. Александр I ограничился назначением Николая, а если бы не ограничился, даже оставаясь в рамках семейного вопроса о престолонаследии? Известно ведь, что Константин мечтал о польской короне и надеялся ее получить.

А если бы Александр завещал российскую корону Николаю, а польскую Константину? Под угрозой оказалась бы целостность империи. Подобные опасения приходили, по-видимому, в голову многим.

В этой связи следует заметить, что знаменитая фраза Д. И. Лобанова-Ростовского покойные государи не имеют воли, по нашему мнению, вовсе не являлась циничной, как это считает В. А. Калинин; просто он, будучи министром юстиции, четко и ясно сформулировал принципиальную позицию наиболее решительных сановников. Конечно, в выборе своей позиции немало было и таких, которые руководствовались чисто личными расчетами, симпатиями или антипатиями, но не бояться при этом обвинения в подрыве основ самодержавия они могли только потому, что вопрос с правовой точки зрения оказался спорным. Именно этим объясняется тот правильно отмеченный В. А. Калининым факт, что после оглашения 27 ноября манифеста Александра I на заседании государственного совета различные предположения о будущем престола в тот же день распространились по Петербургу и взволнованно обсуждались во многих домах.
Таким образом, в общественном правосознании представителей наиболее влиятельных кругов дворянства не было единства. Отсюда опасность смуты даже в правительственной и придворной сферах, не говоря уже о настроениях в гвардии. Николай, который был больше всех заинтересован в признании манифеста Александра I, все это прекрасно понимал, не случайно о своей присяге Константину он на полях книги М. А. Корфа написал: Ежели б я манифест и знал (он о нем, конечно, знал, поэтому и имел возможность обдумать свое поведение. В. Б.), я бы и тогда сделал бы то же, ибо манифест не был опубликован при жизни государя....

Этот довод был приведен Николаем.
В свете изложенного нам представляется бесспорным, что Александр I имел возможность, пользуясь своей властью самодержца, объявить о назначении наследником Николая даже без согласия Константина, и никакого вмешательства влиятельных придворных, правительственных и военных кругов в дела престолонаследияэто не вызвало бы. При наличии же отречения Константина (т. е. при реально сложившейся ситуации) назначение Николая точно вписывалось и в павловский закон о престолонаследии. Дворянские революционеры отчетливо понимали, что при таком ходе событий у них не было бы повода для выступления.

Отмечая это, В. О. Ключевский писал: ...никогда не было бы 14 декабря, если бы ...манифест о престолонаследии был заявлен заранее.
Неопубликование Александром 1 манифеста было столь алогичным и странным, что, по мнению В. О. Ключевского, ничем разумным нельзя объяснить таинственность, в какую облечено было распоряжение о престолонаследии, а А. Е. Пресняков, анализировавший проблематику междуцарствия, заявил о своем отказе как-нибудь осмыслить то, что было явно иррациональным. В. А. Калинин эту иррациональность начисто отвергает; напротив, в действиях Александра I он
Отрицая существование некоего хитроумного плана, мы, естественно, тем самым отрицаем, что изготовление константинов-ских рублей являлось составной частью его выполнения. Но против утверждения В. А. Калинина, что акция чеканки рублей была инспирирована Николаем и императрицей Марией Федоровной, можно привести и другие возражения.

Как же могли Николай или Мария Федоровна, которые, как справедливо указывает сам В.А Калинин, с первых дней междуцарствия при каждом удобном случае демонстративно подчеркивали права Константина на престол, пойти на прямое и явное присвоение себе императорских прав, да еще в условиях, когда смена монетного типа вовсе не была неизбежной, поскольку при Александре I все монеты были безликими? Ведь одно дело не подлежащее широкой огласке изготовление по распоряжению министра финансов монетных проб, которые могли быть либо утверждены, либо отвергнуты новым самодержцем, и совсем другое дать указание, официально не имея на это никаких прав, об изготовлении монет нового типа с целью выпуска их (хотя бы и в малых масштабах) в обращение.

Поэтому невероятно, чтобы Е. Ф. Канкрин согласился на выпуск за пределы Монетного двора монет, которые не были официально утверждены (не забудем, что выпуск монет нового типа объявлялся особым царским манифестом или указом). В его глазах это выглядело бы как должностное преступление (да оно таковым и было бы на самом деле). В силу своего характера Е. Ф. Канкрин способен был открыто заявить о необходимости высочайшего повеления, но у него был и веский довод, чтобы предотвратить такую опасную акцию под благовидным предлогом: Монетное отделение в то время не функционировало, поэтому он мог сослаться на то, что монеты чеканить негде.

Но если это так, то можно ли игнорировать тот факт, что среди огромного количества названных в дневнике лиц ни разу не фигурирует Е. Ф. Канкрин?
Чтобы подкрепить свою версию косвенными данными, В. А. Калинин, не приводя доказательств, дает новую интерпретацию известного сюжета с изготовлением и раз-дариванием новодельных медалей на рождение Константина и Александра: Не может быть сомнений, пишет он, что заказ на их чеканку последовал из дворца, а не был предпринят по личной инициативе Е. Ф. Канк-рина. При всей категоричности этого утверждения оно вызывает даже не сомнения, а вполне конкретные возражения. Прежде всего нельзя, как это делает В. А. Калинин, игнорировать тот факт, что в найденных до сих пор документах об этих медалях (а их шесть) нет ни малейшего намека на то, что они чеканились по указанию из дворца (хотя изготовление и распространение новодельных медалей ничего криминального в себе не заключало, и поэтому какая-либо конспирация в данном случае не имела бы смысла), зато имеются ясные указания на роль в этой затее Канкрина.

Так, в письме управляющего Департаментом горных и соляных дел Е. В. Карнеева князю А. Б. Куракину от 10 декабря 1825 г. прямо сказано, что полученная им медаль в память рождения Константина приготовлена на Монетном дворе по приказанию г. министра финансов собственно для Вашего сиятельства.
В соответствии со своей гипотезой В. А. Калинин дает новую трактовку вопроса о судьбе шестого экземпляра рубля с гуртовой надписью, которого не оказалось в министерстве финансов при рассекречивании рублей в 1878 г. Как известно, есть две версии по этому вопросу: версия академика Академии наук СССР В. Л. Янина, согласно которой пропавший экземпляр присвоил сам Е. Ф. Канкрин, и версия автора данных строк, считающего более вероятным присвоение этого экземпляра Д. Ф. Кобеко. Отвергая обе версии, В. А. Калинин против приводившихся в их обоснование доводов возражений фактически не выдвигает, ограничившись замечанием, что во второй версии не совсем понятны мотивы похищения константиновского рубля... выходит, что Д. Ф. Кобеко ...похитил константиновский рубль ... только для того, чтобы через два десятилетия не без труда избавиться от этой слишком известной монеты.
Во-первых, почему педантичный Е. Ф. Канкрин не оставил в пакете с пятью засекреченными рублями никакого документа