Рубль - это многое объясняет!
Таким образом, что-то в этом духе происходит из года в год, и цену установит не какой-то Госплан, а господин Рынок, который получит весь необходимый для этого объем информации с помощью одного, но сверхмощного естественного компьютера - с помощью денег. Деньги и добудут, и передадут информацию, и измерят стоимость, и позволят осуществить товарный обмен. И даже помогут составить планы на будущий год -например, решить, какую площадь и какой культурой целесообразно засеять. Вот сколько способностей у этой штуки, у денег!
И это - только начало!
Ну и вообще, в реальной жизни в роли фермера Боба выступают скорее государства. И вот уже страна целины, бывшая житница СССР - ныне вполне независимый Казахстан -сообщает о введении тарифов на экспорт пшеницы. И это вам не фокусы какого-нибудь выдуманного Бората, нет, это вполне осознанная реакция на ситуацию на всемирном рынке качественного зерна.
Деньги выполняют ту самую свою информационную функцию и говорят казахстанскому правительству, что надо вводить экспортные пошлины. Поскольку темпы инфляции в стране приближаются к 20 процентам в год. К аналогичным мерам уже прибегли Россия и Аргентина. А все потому, что на мировых рынках цены неуклонно растут.
Неурожай случился в США и некоторых странах ЕС, а также в Австралии, пораженной засухой. Границы полезности явно сдвинулись. Предложение будет меньше, пострадает и спрос. Кто-то сможет позволить себе более высокую цену на хлеб, но многие - нет.
Всемирная продовольственная организация опасается, что впервые за многие годы в Африке вновь начнет расти число голодающих и даже умирающих от недоедания детей.
И раз уж мы воспользовались этой традиционной метафорой (зерно и фермер), вместо того чтобы говорить о чем-нибудь более актуальном - например, о скважинах, нефти и ее предельной полезности, - нужно сразу сказать: в реальности сегодняшнего капитализма есть безобразная сторона, которую трудно, невозможно защищать. Это - уничтожение огромных продовольственных излишков во имя сохранения стабильных цен.
Такая практика в мире, в котором дети умирают от голода и недоедания, разумеется, глубоко аморальна. Но даже с чисто экономической точки зрения - каково средневековье! Не только нелепо устроенная советская экономика, но и самый супер-пупер-капитализм эпохи деривативов занимается планомерным и широкомасштабным value destruction -уничтожением стоимости, уничтожением ценностей!
Что может быть противнее душе экономиста!
И, кстати, вроде бы всё получается аккурат по марксизму - проклятие перепроизводства, разве нет?
Ну, разумеется! Но вся беда в том, что марксистская попытка предложить некую системную альтернативу этому неудачному устройству мира оказалась на практическом уровне несостоятельной. А так красиво, так логично все выглядело в теории!
Рубль - это многое объясняет!
Деньги - штука прочная, способная выдержать очень многое, сломать их очень трудно, но не невозможно. Понятно, что когда они все-таки ломаются, то ломается прежде всего вера в них. Потому что мы с вами уже установили: деньги не в бумажках и монетках, а у нас в головах. Именно вера обеспечивает прочность даже в условиях инфляции (и правительства иногда нещадно эксплуатируют эту веру).
Особый, редчайший случай в мировой истории -когда правительства веру эту, наоборот, сознательно разрушают. Но и это дается не так просто.
В мае 1918 года Сергей Прокофьев выехал - с разрешения Луначарского - на Запад через Японию. С собой он вез изрядную сумму рублей - старых царских ассигнаций, с портретами уже более года как свергнутого Николая II.
Композитор две недели ехал от Москвы до Владивостока и на каждой крупной станции справлялся о курсе рубля. Были какие-то странноватые колебания местного значения (время было путаное), но в целом рубль катился вниз последовательно. Тем не менее чудак Прокофьев отказывался верить в окончательное крушение родной валюты, ему было обидно отдать за бесценок все свои накопления, заработанные тяжким трудом (с невероятной скоростью научился писать партитуры!) и большим талантом.
Ведь всю его сознательную жизнь рубль был очень даже крепкой валютой, имел золотую начинку (0,7742 грамма за рубль). Но и ассигнации свободно обменивались и на золото и на любые другие достойные валюты (примерно по два рубля за доллар и по десять -за английский фунт).
Разум его настолько не желал смириться с окончательностью падения курса, что Прокофьев все-таки отказался во Владивостоке поменять последние рубли на доллары. Надеясь получить за них больше за рубежом, Прокофьев спрятал деньги под шляпу и таким образом протащил на борт японского судна.
По прибытии в Японию выяснилось, что рисковал он совершенно зря, напрасно дерзко обманывал таможенников - пока он плыл, курс рубля упал еще ниже! Гораздо ниже!
А, впрочем, в самом ли деле был Прокофьев таким уж чудаком? Он, между прочим, финансовых материй не чурался, довольно много играл на бирже (хоть и с переменным успехом). А может быть, чудаком был как раз не он, а кто-то другой?
Прокофьеву трудно было предвидеть то, чего никакой здравомыслящий человек угадать не мог - что новая власть собирается свою национальную валюту вполне сознательно, и с упоением, уничтожить!
Деньги падали и падали, теряли в цене, пока не превратились в цветные бумажки, годные разве что для разжигания печек или прикуривания (опять привет Сержу Гинзбургу, он же Люсьен Генсбур, родители которого как раз в тот момент тоже готовились покинуть Россию).
Советская власть намеревалась обходиться совсем без денег. Потом придумали миф, что эта нелепая попытка (даже ненавидевший деньги Маркс, наверно, в гробу перевернулся!) была оправданна - военный коммунизм, дескать, был необходим в условиях гражданской войны и разрухи.
В действительности же дело обстояло скорее наоборот: введение коммунизма предшествовало гражданской войне и значительно усугубило ее. За полгода своего полупребывания у власти Временное правительство и то успело понапечатать керенок, а большевики за шесть месяцев так называемого триумфального шествия советской власти много чего успели сделать (и газеты, и книги, и статьи и листовки - всё печатали в больших количествах), но денег своих создавать явно не собирались. Потом Ленин опомнится, решит отложить окончательную расправу над гнусным предметом, без которого экономика явно не собиралась работать.
Напишет: предполагался некий непосредственный переход без торговли, шаг к социалистическому товарообмену. Оказалось: жизнь сорвала товарообмен и поставила на его место куплю-продажу.
Но это будет признано только в октябре 1921 -го, а в 1919-м все-таки нехотя взялись за выпуск денег новой власти. Но от самого ненавистного слова отказались, вместо него ввели какие-то нелепые совзнаки, которые оформлялись с нарочитой небрежностью - что-то вроде расписок с печатью. Потом нечто антиэстетическое, с расплывавшейся типографской краской, на оберточной по виду бумаге все-таки стали печатать, упорствуя в том, что это не деньги, а так, некая временная у. е.: перебиться, мол, пару месяцев или годок, пока в этом зле окончательно не отпадет нужда.
Совзнаки соответственно и воспринимались населением - как эдакие условные единицы, неизвестно что измерявшие своими непомерными номиналами.
Производство не восстанавливалось, а без отмененных торговцев-посредников не налаживалось снабжение, хотя наркомы и не спали ночи напролет, пытаясь хоть как-то обеспечить население минимумом необходимого.
Если провести исторические параллели, то в революционных и кризисных ситуациях грамотные властители действовали скорее противоположным образом. В IV веке, в тяжелую годину перестройки и структурных, практически рыночных реформ, римский император Диоклетиан ввел смертную казнь за отказ принимать официальные деньги в качестве средства платежа. Также сурово поступали и революционные власти Франции в конце XVIII века.
Та еще, конечно, экономическая мера - но, по крайней мере, властители понимали, что с доверия к национальной валюте начинается надежда на стабилизацию экономики. Всей общественной жизни вообще.
Советская же власть штамповала свои знаки не считая - денежную массу никто не учитывал - такое даже в голову никому не приходило! Так что работала, конечно, классическая формула: когда слишком много денег гоняется за ограниченным количеством товаров, когда спрос одолевает предложение - это был рецепт быстрого роста инфляции. Но все же гиперинфляция была предопределена прежде всего полным неверием населения в советскую валюту - еще бы! Как можно поверить в деньги тех, кто сам в них нисколько не верит. По Булгакову: разруха была прежде всего в головах.
И от этого уже - в финансах и экономике.
Еще одна интересная историческая параллель: Германия дважды в ХХ веке - после мировых войн - тоже переживала гиперинфляцию. И там тоже была в те моменты утрачена вера в марку - и в государственную власть. В начале 20-х годов на бумажки с астрономическим количеством нулей уже мало кто обращал внимание, а главной валютой стало сливочное масло - благо оно распределялось в удобных, достаточно компактных пачках... Но затем - почти одновременно с НЭПом в России - Германия ввела новую марку, прицепив ее к доллару, причем как!
Ровнехонько по тому золотому курсу, который существовал до начала войны, так хорошо еще памятному населению. Было в сытые благополучные времена 4,2 марки за один бакс - вот и опять вернулись к тому же!
Конечно, в ходе реформы была резко сокращена денежная масса, но германские властители оказались гениями психологии - немцы снова поверили в свою валюту!
Большевикам же пришлось прибегать к более сильнодействующим средствам и повторять ход царского реформатора Сергея Витте, введшего в конце предыдущего столетия параллельную, обеспеченную золотом валюту в качестве переходной меры перед введением полного золотого стандарта.
Чем еще обе эти истории - российская и германская - поучительны и удивительны, так это тем, что они обе как бы опровергают закон Гришема - в этих случаях хорошие деньги почему-то вытеснили плохие. А должно быть наоборот!
Почему вдруг такое исключение из общего, казалось бы, правила?
А потому, что в данном случае плохие (совзнаки, да и полностью вышедшие из доверия несолидные веймарские марки) уже вообще деньгами в полном смысле слова считать было нельзя. Все-таки во всех описанных Томасом Гришемом случаях даже и плохие пользовались кое-каким доверием населения. Все-таки минимум респектабельности необходим, чтобы циркулировать в обществе! А бессмысленные фантики этой роли играть никак не могут.
Они не плохие и не хорошие - они вообще уже не-деньги!
И еще - такое, видимо, случается в послекризисные, голодные периоды, когда измотанное население сильно ностальгирует по прежней стабильности и жадно хватается за что угодно, что напоминает доброе старое время.
В России с этого начался НЭП. То есть понятно, что тружениками, винтиками и двигателями НЭПа были недобитые мелкие буржуи, не успевшие утратить предпринимательских навыков и, как черти из-под лавки, вдруг снова появившиеся на свет при первой же возможности. Но без нормально функционирующих денег все они так бы и остались под своими лавками.
И, кстати, семьдесят лет спустя в упрек Гайдару ставили, что он сначала отпустил цены, а потом только стал проводить приватизацию. Замечательно было бы сделать наоборот - всё, дескать, не так мучительно бы происходило. Замечательно-то замечательно, но реально ли?
Чтобы запустить экономику, надо было сначала дать ей полноценную валюту, а сделать это со старыми советскими ценами, увы, было невозможно. Да и какой такой предприниматель захотел бы торговать заведомо себе в убыток - разве что бандиты, которым надо было хоть как-то отмывать свои неправедные активы.
И дело даже не только в убытках - просто заниматься частным предпринимательством, покупать, продавать, брать кредиты, составлять бизнес-планы, закладывать маржу, высчитывать проценты, руководствуясь при этом несгибаемыми ценами, которые когда-то, в другую эпоху, ковыряя в носу, взял с потолка чиновник Госплана, - дело абсолютно безнадежное.
Знаменитая история, передававшаяся из уст в уста в 70-е годы, - об участнике войны, то ли Герое Советского Союза, то ли просто орденоносце, которого бросили на укрепление торговли директором магазина Овощи-фрукты в центре Москвы. Магазин тот все как-то не мог выполнить план, и к тому же уровень жалоб и на грубость продавцов и на отвратительное качество товара почему-то превосходил средние показатели.
Герой войны ничего не смыслил в советской торговле, зато был наделен здравым смыслом. Он обнаружил, что в так называемой пересортице и продукции второго сорта, которой в основном торговал магазин, встречалось тем не менее достаточно много не разворованных почему-то на базе яблок, апельсинов, помидоров и огурцов приличного качества. И вот он посадил просиживавших без особого дела двух молоденьких практикантш из училища на разборку товара.
Приличные экземпляры шли в продажу как первый сорт (по соответствующей цене), категория так-сяк возвращалась во второй, а гниль выбрасывалась и списывалась.
Не прошло и нескольких недель, как магазин начал выполнять план. Потом по городу поползли слухи о замечательном, удивительном магазине, и люди стали приезжать туда издалека. И даже продавцы почему-то стали меньше грубить.
Ну и что из этого следовало? Большая премия для умницы-директора? Нет, его арестовали и собирались судить и посадить в тюрьму.
Потому что он нарушил закон, присвоил себе функции Г осплана и Минфина.
Только геройские награды спасли директора от лагеря. Но работать в торговле ему навсегда запретили, и, говорят, вскоре он умер от инфаркта, не перенеся позора. А магазин вернулся в свое прежнее, нормальное состояние - пустых грязных залов и полупустых полок.
И неважно, что директор ничего, ни копейки, не брал себе, что все были счастливы - и покупатели и продавцы - и что государство было в финансовом выигрыше. Все равно он заслуживал жестокого наказания, потому что замахнулся на святое! Он позволил себе в рамках одного, отдельно взятого магазина сделать советский рубль отчасти настоящими деньгами.
Даже слегка конвертируемыми - по крайней мере, во фрукты и овощи.
Не знаю, насколько подлинно и точно пересказывали эту историю, но понятно, о чем она говорит: для того чтобы деньги были деньгами, им надо, как минимум, позволить выполнять функцию ценообразования - выравнивать спрос и предложение. И тогда они способны творить чудеса.
Или вот еще пример - несколько иного свойства. Однажды я с коллегами путешествовал по Японии по приглашению одной уважаемой местной газеты. И вот, помимо множества других чудес, решили хозяева показать нам образец народного капитализма и привезли в одно рыболовецкое хозяйство на берегу моря, не очень далеко от Нагасаки. Хозяйство было чем-то вроде кооператива, объединявшего несколько сотен местных рыбацких семейств. Соединение сил позволяло им скидываться, когда это было необходимо, брать сообща кредиты и так далее.
Все вообще работало там замечательно и слаженно, как часы. Но особенно меня поразил маленький научно-исследовательский институт (или лаборатория) при этом кооперативе. Несколько трудившихся там инженеров и молодых ученых корпели над способами повышения эффективности труда рыбаков, внедряли всякие мелкие и крупные инновации.
Особенно они гордились разработкой одной небольшой группы (три человека, кажется), которая придумала, что делать с рыбными отходами и прежде всего костями. Какой-то они изобрели очень экономичный способ, как перерабатывать эти пропадавшие ранее отходы в замечательные витамины и пищевые добавки, за которые фармацевтические компании были готовы платить приличные деньги. Уже через год все расходы были окуплены, кредиты погашены, и кооператив получил источник регулярных дополнительных доходов. Какую же премию дали вы таким замечательным изобретателям? - спросил я. Руководители очень удивились.
Какую еще премию? За что же они у нас зарплату получают!
А все это происходило в то время, когда в СССР вдруг задумались о важности материального стимулирования. Когда гремел фильм Премия и так далее. И нам это было совсем непонятно: как это так, даже в Совке дали бы пару месячных окладов за такое замечательное дело, а здесь-то, в меркантильном мире капитализма?
Что-то концы с концами не сходятся.
Потом я обсуждал эту проблему с японскими экономистами и вот каков примерно был их комментарий. Конечно, особенности национального менталитета играют большую роль. Можно даже предположить, что социализм больше подходит японцам с их педантичностью, дисциплинированностью и терпеливостью, чем русским. Но не в этом дело, потому что никакого социализма в Японии все-таки нет.
А вот что есть, так это довольно высокая безработица, при которой иметь постоянный приличный заработок - уже само по себе счастливый жребий, и никакого дополнительного стимулирования не требуется. Мало того, частью общества премии воспринимаются как нечто подобное чаевым, к которым традиционно существует несколько презрительное отношение. (И если вдуматься -действительно, разве чаевые не та же премия по своей сути?)
Далее - сотрудники такого института по условиям своего контракта обязаны находить экономически выгодные инновации, и если они в этом не преуспевают, то - действительно -за что же им зарплату платить и при чем тут премии?
Ну и, наконец, последнее, но очень важное обстоятельство: японцы чрезвычайно, до трепетности, уважают свою валюту - иену. Вера в нее почти абсолютна. А долго ли бы она, эта вера, продержалась, если бы иена была валютой слабой, неконвертируемой, неполноценной по отношению к другим, к тому же доллару - деньгам победителей и оккупантов?
И если бы на иену не всё и не всегда можно было купить? Японцы народ стоический, подождали бы, потерпели. Некоторое время. Не очень долго.
А потом началось бы, пожалуй, весеннее, осеннее или зимнее наступление трудящихся (помните этот любимый советскими пропагандистами термин?). И стали бы тогда японцы требовать себе всяких поблажек и, действительно, премий, например. Но и премии вряд ли бы помогли.
С уважением можно относиться только к настоящим деньгам, ведь они мера твоего труда и социального статуса!
Но вернемся к НЭПу. В 1922 году Ленин решил, что особенности русского национального характера тоже требуют существования уважаемой, крепкой валюты. По крайней мере, до тех пор, пока большевики не укрепят свою власть.
Ему с трудом удалось уговорить своих товарищей по партии - им было до боли обидно согласиться на восстановление этого уже почти уничтоженного, презренного буржуазного института, этой гнусной сути капитализма, проклятой Марксом (помните: мать всех извращений, разрушитель всех социальных отношений).
Я уверен: если бы Ленин товарищей не уговорил, то советской власти очень скоро пришел бы конец. Парадокс: конвертируемая валюта как спаситель коммунистической власти!
Вернуться к названию рубль - это было, конечно, уже чересчур. Поэтому долго и мучительно искали замену: предлагали старинную гривну, целковый, еще какие-то нелепые слова, но потом, наконец, остановились на червонце. Тоже вроде бы старорежимное слово -им обозначалась золотая монета номиналом в 10 рублей, придуманная министром финансов, а затем премьером, Сергеем Юльевичем Витте, как переходная мера к конвертируемости. (Так называемый новый империал; чеканился также и полуимпериал достоинством в пять рублей золотом.) Так или иначе, но само это слово - червонец - ассоциировалось с самой эффективной денежной реформой в истории России.
Тогда, в конце XIX века, Витте жестко привязал рубль к золоту, дал Государственному банку право печатать обеспеченные золотом банкноты (см. главу Страсти по золоту).
