d9e5a92d

Энгельс уже создал свои основные произведения.


В процессе строительства после октябрьского переворота 1917 г. реального социализма мы создали антидемократическое общество с монополией одной партии, абсолютной властью одного человека, а большинство населения, именно тех, “кто был ничем”, не только оставили с “ничем”, но и поставили в ещё худшее положение. Прежние мелкие собственники (крестьяне, кустари, лавочники и пр.) не только потеряли свою собственность гарантию честного и свободного труда, но и даже те ограниченные права участия в забастовках, митингах, чтения газет разных направлений и др., которые они имели до революции. Они потеряли право на свободу вероисповедания, на свободу передвижения и т.д. Получили же они право на подневольный, принудительный и малопродуктивный труд. Получили право на образование, которое оказалось в рамках тоталитарного режима и было в значительной мере идеологизировано. Получили право на бесплатное лечение, которое, как правило, было плохим.

Но главная цель и смысл октябрьского переворота оказались в другом. Незначительная часть общества, его ничтожное меньшинство, получила необъятную власть и “стала всем”. Монополия одной партии по существу привела к формированию в стране эксплуататорского класса особого рода, гнёт которого оказался намного сильнее того гнёта, который большевики приписывали буржуазии в капиталистических странах.

Здесь можно провести прямую параллель с фашизмом, возникшим сначала в Италии в начале 20-х годов, затем в Германии в начале 30-х годов. Фашисты также отбирали элитный общественный слой, из которого формировалась монопольная партия, они также противопоставляли друг другу разные слои общества и на самый верх последнего посадили своего вождя, или фюрера, располагавшего безграничной властью. Ни о какой народности или демократичности такого общества речь идти не может. Однако в отличие от большевиков фашисты не уничтожали свой собственный народ, не ликвидировали полностью частную собственность, рынок и предпринимательство. Но в главном у них было много общего: люмпенизированная социальная база, поддержка рабочего класса и железная диктатура. Недаром в Италии и Германии фашисты и коммунисты имели практически один и тот же электорат и конкурировали за него между собой. Прав был Генрих Бёлль, сказав, что “фашизм это коммунизм бедных”12.

Необходимо понять и бессмысленность самого понятия “коммунизм” как конечной цели, т.е. прекращения развития общества на том его уровне, когда воплощается в жизнь лозунг “каждому по потребностям”. Истинная общественная наука выдвигает на первое место не достигнутый уровень развития, а стимулы и возможности его продолжения. С этой точки зрения коммунизм по сути античеловеческая теория, ибо декларируемый ею будущий строй означает предел социально-экономического развития. Точно также известная формула социализма “от каждого по способностям, каждому по труду” заключает в себе ставшую роковой пустоту и неясность: что значит “по труду”? По часам труда или по его результатам? Если по часам, то это и есть та самая “мелкобуржуазная уравниловка”, которая на словах осуждалась большевизмом, а на деле пронизывала всю общественную жизнь в СССР и сочеталась с огромными привилегиями номенклатуры, с неравенством, вытекавшим из её интересов. Если же по результатам, а только это и можно рассматривать как принцип, то где та мера, при помощи которой результаты можно определить? Где тот эталон, при помощи которого категория “общественно-необходимый труд”, занимающая в экономической теории Маркса одно из центральных мест, может быть наполнена реальным содержанием и перестать быть мифом? Практическая проверка марксистской идеи о труде, как о мериле ценности произведенных благ при социализме, в ранние советские годы доказала её полную нерациональность и неприемлемость. Как писал известный российский экономист Б.Бруцкус, в годы военного коммунизма “только те предприятия сохранили в РСФСР свою жизнеспособность, которые, несмотря на громы и молнии Главков и Центров, а они были далеко не картонные, не утрачивали своих связей с вольным рынком и заботились о самоснабжении, не полагаясь на милость Главков и Центров. Мало того, в конце концов, эти предприятия, не питавшиеся государством из общего котла, давали и государству больше, чем состоящие у него на полном содержании”13.



Тем не менее и Маркс, и Энгельс задавались вопросом об измерении общественного труда. Так, в письме к Марксу Энгельс писал в 1882 г.: “...Совершенно невозможно выразить экономические отношения в физических мерах”14.

Знаменательно это суждение хотя бы потому, что письмо было написано незадолго до смерти Маркса, т.е. тогда, когда Энгельс уже создал свои основные произведения. Ведь к физическим мерам относится и время, а в таком случае, как же всё-таки найти необходимый измеритель? Отсутствие в марксизме ответа на этот кардинальный вопрос обусловливает невозможность анализа механизма функционирования капиталистической рыночной экономики на марксистской основе. И, естественно, нельзя анализировать классовые отношения в отрыве от того, как функционирует экономика.

В самом деле, сосредоточившись преимущественно на таких категориях, как прибавочная стоимость и прибыль, Маркс увидел их эксплуататорский характер в самом их производстве на основе частной собственности и совершенно абстрагировался (по крайней мере в своих основных теоретических положениях) от не менее, а скорее более важной проблемы куда и как направляется прибыль, как поднимать эффективность её использования, не уничтожая её самое?

Ещё при жизни Маркса и особенно после него мировая экономическая наука дала на вопрос об эталоне измерения труда подлинно научный ответ. Его суть в том, что затраты и результаты труда сопоставляются и взаимодействуют в такой бесконечномерности, которая не может даже частично преодолеваться иначе, как с помощью рынка. Известные науке математические выкладки неопровержимо доказывают, что для решения соответствующих уравнений, не поддающихся счёту, не было и не может быть иного механизма, кроме рынка, рыночного ценообразования. Непонимание этой истины или полная отрешённость от данной объективной истины не только определили утопичность марксизма, но и привели в сочетании с огромной разрушительной энергией его последователей к тем катастрофам, которые легли больше всего на плечи советского народа.

Действительно, по смыслу марксистской теории социализм это такое общественное устройство, которое ликвидирует не только частную собственность, но и конкурентный рынок и рыночное ценообразование, заменяя их государственной собственностью, прямым государственным администрированием в сферах производства и распределения благ и услуг. При этом в качестве альтернативы рынку и конкуренции выступают план и соцсоревнование. С ликвидацией рынка в СССР был полностью отрезан путь для измерения результатов труда самими людьми потребителями и производителями. И это был громадный регресс по отношению к товарному производству, полное нарушение принципа оплаты по результатам труда. В итоге было создано общество хронического дефицита и абсолютного всевластия номенклатуры. Для десятков миллионов советских людей главным делом жизни стала добыча дефицитных товаров, а для правящей номенклатуры “социалистический строй” был средством достижения своего всевластия, неограниченной возможности командовать и определять судьбы людей.

Отказ марксизма от товарного производства и рынка при социализме обосновывался теорией обобществления производства. Эта же “теория”, в свою очередь, базировалась на идее концентрации и централизации производства, преувеличении роли крупного производства, крупных форм его организации и недооценке мелкого и среднего производства.

Однако за долгий период времени наука и история доказали, что подлинный прогресс состоит не в уничтожении рынка, а в его постепенном и непрерывном совершенствовании. Рынок выступает в роли активного двигателя социально-экономического прогресса, развития демократии и демократических институтов. При этом преодоление дефектов рынка осуществляется с помощью нерыночных средств (прежде всего государства), формируемых на демократической основе, но при безоговорочном признании хозяйственной необходимости самого рынка, а также того, что он представляет собой необходимую базу для демократии.

Печальная судьба была предопределена и марксовой теории трудовой стоимости, согласно которой цена товаров определяется количеством затраченного в производстве временем без учёта соотношения между спросом и предложением и полезности произведённых благ. Не случайно поэтому развитие мировой экономической науки совершалось в обход марксизма, который остался на обочине прогресса мировой общественной мысли. А настоящим переломом, открывшим путь к прогрессу экономической науки, было появление ещё за 20 лет до смерти Маркса теории предельной полезности К.Менгера. Эта теория во многом опровергала его взгляды и, по свидетельству современников, произвела на него столь сильное впечатление, что он практически прекратил работу над “Капиталом”. И экономическая теория стала истинно научной лишь постольку, поскольку способствовала развитию товарно-денежных отношений. И в этом плане она была обращена против Маркса и особенно против советского, ленинско-сталинского марксизма.



Содержание раздела