О методе экономических исследований и особенностях дискуссий по социальным вопросам
Вообще говоря, у меня нет желания уклоняться от споров или критики. Авторам, пытающимся занять подобную позицию, нередко приходится мириться с тем, что среди выдвинутых возражений встречаются и такие, которые не имеют никакого отношения к делу. Но было бы, вероятно, неразумно навлечь на себя критику, основанную на предположении, что автор находился в полном неведении относительно возможных возражений, если он взялся за перо, взвесив все, как ему представляется, самым серьезным образом.
Экономическая наука, как и другие науки, имеет свои каноны, по которым судят о поведении. Эти каноны в общем требуют, чтобы ученый старательно специализировался в сфере изучения частных вопросов; чтобы в данный момент одно лицо занималось одной темой; чтобы суждениям об экономическом аспекте проблемы решительно отдавалось предпочтение перед другими суждениями. А в целом они требуют подозрительного отношения к переменам. Все эти каноны были нарушены на предшествующих страницах. Если я укажу, что это сделано вполне обдуманно, и кратко объясню, почему я отказался возносить молитвы у признанных алтарей, то я, возможно, в какой-то степени сумею предупредить взрыв профессионального негодования и в какой-то мере, несомненно, добьюсь понимания своей позиции.
Начну с вопроса о специализации.
Экономистам в целом свойственно иметь весьма высокое мнение о том, что они делают сами, и гораздо менее высокое мнение о том, что делают их коллеги по профессии. Если ученый глубоко погрузился в изучение узкого раздела той или иной темы, то он почти наверняка склонен относиться с недоверием к человеку, избравшему более широкий объект исследования, подозревая его в поверхностности. Последний в свою очередь будет считать специалиста человеком, лишенным широты взглядов, или того, что принято называть кругозором. Похоже на то, что, познавая все больше о все меньшем, специалист рискует стать круглым невеждой. Экономисты, склонные использовать математические методы, обвиняют всех прочих в намерении поступиться точностью.
Эти прочие в свою очередь считают ученых, оперирующих символами, людьми, ничего не дающими практике. Статистики убеждены, что исследователи, доказывающие свои положения путем дедукции, склонны в опасной степени полагаться на интуицию. А коллеги часто считают тех, кто находится во власти цифр, чрезмерно осторожными или даже скучными учеными.
То обстоятельство, что несовершенство столь неизменно оказывается уделом других, чрезвычайно благотворно отражается на душевном здоровье ученых-экономистов. Говорят, что в других общественных науках ситуация в равной степени удовлетворительна.
Эта книга, бесспорно, не ограничивается анализом узкого круга вопросов. Но у меня имеется меньше всего оснований придираться к тем исследователям, которые ограничили себя в этом отношении. На каждой ступени исследования я использовал их труды как для качественной, так и для количественной характеристики рассмотренных мною явлений.
Без их предшествующих усилий я не мог бы написать эту книгу. Вот почему я не испытываю ничего, кроме восхищения и благодарности, по отношению к терпеливым и проникнутым духом сомнения людям, досконально изучившим занимавшие их вопросы, и я готов поддержать их обращение за помощью к фонду Форда, как бы ни были узки темы, которые они намерены исследовать. Я надеюсь услышать их нелицеприятные отзывы о методе использования их материалов в этой книге.
Но все же следует помнить, что специализация в науке это удобство, а не добродетель. Наряду с прочим она позволяет использовать дарования самого разнообразного калибра. Четверть века назад в Калифорнийском университете имелись научные работники, чьей специальностью являлась не экономическая теория, не теория цен, не цены на сельскохозяйственные продукты, не цены на фрукты, а цены на чернослив и цены на цитрусы.
Они не были великими людьми, но они делали полезное дело и пользовались высоким уважением владельцев садов чернослива и членов кооперативов владельцев плантаций цитрусовых. Если бы они посвятили себя более общим вопросам или хотя бы уделяли для разнообразия внимание артишокам, то приносили бы меньше пользы. Специализация позволяет также осуществить необходимое разделение научного труда и обеспечивает развитие подотраслей научных исследований; лица, причастные к ним, знают друг друга, охотно общаются и в результате сотрудничества, соревнования, взаимной критики и свойственной ученым взаимной ревности углубляют свои знания в избранной ими области. Но вместе с тем специализация, по меньшей мере в общественных науках, является источником заблуждений. Ее ценность снижается тем, что мир не делится строго по тем линиям, которые разделяют специалистов.
Эти линии прежде всего наносятся деканами факультетов, руководителями отделений или академическими комиссиями и должны служить ориентирами при назначении профессоров, чтении курсов лекций и финансировании исследовательских работ. Какими бы выдающимися талантами ни обладали эти зодчие, мы не можем приписывать им способность с уникальной точностью разграничивать те сферы, на которые естественным образом делится общество. И, если бы они обладали такой способностью, все еще оставалась бы опасность того, что специалист, целиком отдавшись своей специальности, лишал бы себя тех знаний, которые можно почерпнуть лишь из других областей.
В экономической науке (economics) дело обстоит так, что экономическая теория дисциплина, изучающая факторы, определяющие цены, выпуск продукции и доход отдельных лиц, фирм и экономики в целом, образует одну область специализации. Другую область составляют проблемы корпорации. Теория принятия решений, изучающая механизм выбора решений в сложных организациях, образует еще одну, более современную область специализации. В течение многих лет исследователи, специально изучающие проблемы корпорации, усердно занимались вопросом о том, каким образом власть в крупных фирмах перешла без сопротивления от акционеров к наемным управляющим. Последние, как часто отмечалось в этой книге, сами отбирают себя и своих преемников, действуя как автономная и сама себя увековечивающая олигархия.
Причины этого явления специалисты пытались в прошлом найти, не выходя за пределы своей специальной сферы научных интересов, в контроле управляющих над механизмом голосования по доверенности, в невозможности держать акционеров в курсе дел корпорации, в практике проведения ежегодных собраний акционеров в безвестных деревушках Нью-Джерси, недоступных никому, кроме самых отважных акционеров. Противодействующее средство эти специалисты пытались найти (без сколько-нибудь заметного влияния на фактический порядок управления корпорациями) в той же сфере, то есть оставаясь в пределах корпоративной практики. Мы видели, что весьма вероятной причиной перемещения власти в корпорациях является упадок значения капитала по сравнению с обученными кадрами и возрастающая сложность выбора обоснованных решений в современной корпорации.
Меньше стало власти, зависящей от предоставления капитала; меньше стало таких решений, на процесс принятия которых может повлиять акционер. Позиции тех, кто принимает решения, значительно усилились. Но вопросами, касающимися условий обеспечения капиталом и трудом, ведают специалисты по экономической теории, а проблемами принятия решений специалисты по теории решений.
Знания этих специалистов не были в целом использованы для правильного объяснения изменяющейся структуры корпорации1.
1 Как бы для того, чтобы сделать заблуждение обоюдным, специалисты по экономической теории исходили (и в большинстве случаев продолжают исходить) из предположения, что люди, управляющие делами корпорации, являются получателями ее прибылей. Все специалисты по вопросам корпорации рассматривали управляющих как получателей дохода (главным образом) в виде жалованья, совершенно независимых от собственников предприятия и получателей его прибылей. Но эти специалисты подвизались ведь в другой области.
Мы видим, таким образом, что исследование крупного пласта изменений предполагает необходимость дополнить, а возможно, и по-новому осветить работы специалистов по вопросам, относящимся к их специальности. Поскольку из этого не следует, что работа над узкими проблемами в какой-то степени менее необходима, то вывод представляется очевидным. В экономической науке (и в общественных науках в целом) правомерно проводить различие между квалифицированными и неквалифицированными работами.
Что же касается различия между работами широкого и узкого профиля, то здесь имеется меньше оснований для категорических суждений, понятных только в том случае, когда человеку, восхваляющему свою собственную линию, необходимо поддерживать чувство уважения к самому себе.
Практический опыт жонглеров, если не считать самых искусных из них, свидетельствует о том, что оперировать одним мячом легче, чем многими. Рассматривать одновременно или хотя бы в быстротечной очередности все взаимосвязанные изменения, которые привели к образованию индустриальной системы и современной организованной экономики, труднее, чем рассматривать какое-либо одно или несколько изменений. Особую трудность составляет проблема, связанная с изложением материала.
Всем пишущим по вопросам экономики приходится решать, какую часть этой задачи взять на себя и какую долю бремени возложить на читателя. Справедливость требует, чтобы эта доля была изрядной. Писать и без того достаточно тяжело, чтобы затрачивать дополнительные усилия на ясное изложение мыслей, а научный мир приветствует разделение труда между автором и читателем.
Задача, связанная с изложением материала, мне временами казалась более трудной, чем задача исследования. И читатель, несомненно, нашел в этой книге места, над которыми можно поломать голову. Но в мои намерения не входило подвергать его испытанию.
В экономической науке мало имеется (если вообще имеется) таких дельных идей, которые нельзя выразить понятным языком. Неясность изложения редко свидетельствует (если вообще когда-нибудь свидетельствует) о сложности рассматриваемого вопроса и никогда не служит подтверждением недосягаемой учености. Она обычно говорит либо о неумении четко излагать предмет, либо что бывает чаще о путаных или незрелых мыслях.
В своем стремлении всесторонне рассмотреть изменения исследователь наталкивается на трудности, но вместе с тем он в значительной степени упрощает свою задачу. В реальной жизни изменение в одном месте порождает изменения в других местах, а эти последние воздействуют на первоначальное изменение и другие явления. Следовательно, рассматривать весь комплекс изменений это значит рассматривать действительность как она есть.
Изменение, происшедшее в одном месте, является для исследователя сигналом, призывающим его искать изменения в других местах. И в поисках причин он обращается к сопутствующим изменениям, которые являются наиболее вероятными причинами исследуемого изменения.
Учет этих реальных связей и зависимостей создает вместе с тем возможность проверки совместимости выводов с тем, что существует или якобы существует в действительности. Смею думать, что читатель этой книги убедился в том, насколько эффективной может быть подобная проверка. Исследовать изменения всесторонне или настолько широко, насколько это возможно, это значит также быть готовым воспринять то, что в ином случае могло бы показаться непонятным. Могущество неумытых и неграмотных людей, прибывших в 1215 г. из северных болот и холмов в Раннимед, покоилось на владении землей.
Поэтому в Великой хартии вольностей больше всего идет речь о справедливых и несправедливых повинностях землевладельцев. Роль защитника свобод безземельных слоев населения, которую Великой хартии пришлось играть впоследствии, была предугадана только философами если она вообще была предугадана. Королю Иоанну вторжение социальной силы, основанной на землевладении, в сферу божественного права казалось произвольным, наглым, хамским и сугубо сомнительным с точки зрения законности.
Этим он в значительной мере оправдывал свое намерение отказаться от собственной подписи.
В прошлом столетии более важное значение, чем земля, приобрел капитал. Власть перешла к капиталу. Прежним правящим классам новоявленные капиталисты опять-таки казались навязчивыми выскочками, варварами, а законность их социального возвышения сомнительной.
В новые времена благодаря профсоюзам значительной экономической силой стал труд. Этой экономической силе и на сей раз сопутствовала политическая сила. Законность использования профсоюзами этой политической силы считалась весьма сомнительной.
Профсоюзных лидеров со всех сторон призывали к тому, чтобы они оставили политику в покое.
В новейшие времена важное значение для экономического прогресса приобрели сложная техника и высокоразвитая организация. Следовало ожидать, что власть перейдет к тем людям, которые искушены в деле руководства организациями или их обслуживания. Следовало также ожидать, что поставщики подобных специализированных кадров завоюют престиж и власть.
Не должен был явиться неожиданностью и тот факт, что эта новая форма проявления власти кажется многим грубой, навязчивой и спорной с точки зрения законности.
Законность не основанного на праве собственности управления современной корпорацией ставили под серьезное сомнение. Факт отстранения собственника-акционера рассматривали с беспокойством и тревогой. Такую же реакцию вызывало растущее влияние и активность университетов, поставляющих корпорациям кадры администраторов. Профессорско-преподавательский состав и студенты играли значительную, а в некоторых случаях стратегическую роль в процессе принятия законов о гражданских правах и решений в области образования и что наиболее важно во внешней политике, где они расстались (надо надеяться, окончательно) с давней привычкой молчаливо соглашаться со всем, что официально провозглашается как политика, соответствующая интересам Соединенных Штатов. В некоторых штатах их политический вес значителен.
Профессиональные политики, пользующиеся поддержкой бизнеса и профсоюзов, и те, кто по традиции вершит внешней политикой, смотрели на это вторжение научных кругов как на нечто неуместное и ненормальное, как на заведомо незаконную форму использования энергии ученых. Всем причастным к этому делу настоятельно рекомендовали не выходить за пределы университетских интересов.
Рассматривать современную власть управляющих или более активную роль университетов в отрыве от других изменений это значит почти полностью лишить себя возможности постигнуть значение этих явлений. Они кажутся тогда незначительными водоворотами в общем течении жизни, чем-то таким, что заслуживает лишь беглого упоминания. Если же рассматривать эти явления в связи со всеми другими изменениями, то есть как один из аспектов нового (и продолжающегося) процесса перехода власти к организации и к тем, кто снабжает последнюю образованными людьми, то они предстанут перед нами как явления долговременного значения, что и доказывалось в настоящей книге.
Преимущества всестороннего анализа изменений значительны. Велики также и с течением времени становятся еще больше преимущества такого анализа изменений, который выходит за пределы экономической науки. Это объясняется тем, что с повышением народного благосостояния экономическая наука становится все менее способной служить надежной основой для суждений о социальных проблемах и руководством в вопросах государственной политики.
Это обстоятельство тоже требует кратких разъяснений.
Если люди голодают, плохо одеты, не имеют жилья и страдают от болезней, то важнее всего улучшить материальные условия их жизни. Выход из такого положения надо прежде всего искать в повышении доходов, а стоящая перед людьми задача является экономической задачей. Беспокоиться о досуге, возможности предаваться созерцанию, любоваться красотой и о других высоких целях жизни можно будет впоследствии, когда каждый будет обеспечен сносным питанием.
Даже личная свобода лучше всего гарантируется, а пути спасения души люди наиболее усердно ищут при полном желудке. Было бы неверно утверждать, что в бедной стране все содержание человеческой жизни сводится к экономическим заботам, но последние практически заполняют здесь большую часть жизни.
При высоком доходе перед людьми встают проблемы, выходящие за пределы компетенции экономической науки. Эти проблемы требуют размышлений о том, в какой степени следует жертвовать красотой ради увеличения выпуска продукции. И какие моральные ценности цивилизованного человека должны быть принесены в жертву для того, чтобы товары могли успешнее продаваться, ибо нет доказательств того, что чистая и полная правда столь же полезна для этой цели, как деспотическое управление волей потребителя посредством навязчивой рекламы. И насколько широко образование должно быть приспособлено к нуждам производства в противоположность нуждам просвещения?
И в какой степени следует навязывать людям дисциплину во имя обеспечения большего объема производства? И в какой степени следует подвергать себя риску развязывания войны ради того, чтобы добиться создания новой техники? И насколько полно человеку следует подчинить свою личность организации, созданной для удовлетворения его потребностей?
Важное значение этих вопросов или хотя бы некоторых из них давно признано экономистами; учебники, педагоги и экономисты, занимающие высокие государственные посты, постоянно предупреждают, что суждения об экономической жизни не являются суждениями о жизни в целом. Но несмотря на эти предостережения, экономические критерии некритически возведены в ранг решающих критериев эффективности государственной политики. Темп роста национального дохода и валового национального продукта вместе с размером безработицы по-прежнему является, можно сказать, единственным мерилом социальных достижений. Таков современный критерий добра и зла.
Предполагается, что святой Петр задает тому, кто стучится в ворота рая, лишь один вопрос: что ты сделал для увеличения валового национального продукта?
Для упорного отстаивания всеобъемлющего значения экономических задач имеются достаточно солидные основания. Ибо в противном случае имело бы место пугающее экономистов снижение ценности их профессии. Коль скоро под социальными достижениями подразумеваются экономические свершения, экономисты выступают как верховные судьи социальной политики.
Не будь этого обстоятельства, они не играли бы подобной роли. От столь высокого положения они, естественно, не желают отказываться.
Имеется еще одно обстоятельство, дающее преимущество экономическим целям. Богатство и полнота человеческой жизни вещь субъективная и спорная. Прогресс в области культуры и эстетики измерить нелегко.
Кто может с уверенностью сказать, какие общественные порядки наиболее благоприятны для развития человеческой личности? Кто может с уверенностью сказать, что именно увеличивает сумму человеческого счастья? Кто способен подсчитать, какое удовольствие доставляют чистый воздух или незагроможденные дороги? Валовой же национальный продукт и уровень безработицы, напротив, есть нечто объективное и измеримое.
Многим людям всегда будет казаться, что лучше иметь дело с измеримым поступательным движением к ложным целям, чем с не поддающимся измерению и потому сомнительным поступательным движением к истинным целям. Но такая позиция вряд ли способствовала бы решению тех задач, о которых говорится в этой книге.
Верховенство экономических целей имеет также весьма важное значение для разделения труда в области экономической науки. Ибо специализация возможна лишь при том условии, если специалисты объединены общей и признанной целью. При нынешних установках человек может со спокойной душой работать над проблемами экономики текстильной, сталелитейной или химической промышленности или заниматься вопросами сельского хозяйства, труда или транспорта, будучи уверен в том, что если предлагаемый курс экономической политики позволяет увеличить выпуск продукции при наличных ресурсах, то это с общественной точки зрения правильный курс. Если бы человек, занимающийся экономикой текстильной, сталелитейной или химической промышленности, оказался способен прийти к заключению, что во имя общественного блага требуется сократить выпуск соответствующих продуктов, создать менее напряженные условия труда или меньше загрязнять воздух и водоемы, то это было бы потрясением всех основ.
Его пришлось бы, хотя бы и в вежливой форме, выгнать с работы. Столь же печальным было бы положение экономиста по труду, который пришел бы к выводу, что уже сейчас слишком много народу занято производством вещей, имеющих крайне малое значение, совсем не имеющих значения или вовсе вредных. В самом незавидном положении оказался бы специалист по вопросам налоговой политики, который стал бы требовать введения особого налога, направленного на то, чтобы снизить темп роста экономики, повысить долю рабочего в доходах предприятия и увеличить его досуг.
Серьезная, а не чисто словесная забота о широких социальных задачах внесла бы полнейшую путаницу в экономические исследования в том их виде, в каком они ведутся профессиональными экономистами.
Отрицательную реакцию экономистов на излагаемые здесь идеи можно до некоторой степени обнаружить даже сейчас. Защита неэкономических целей представляется им опасностью, от которой люди, особо чувствительные к интересам своей профессии, автоматически отшатываются. Подобные заботы, выходящие за пределы экономики, они отвергают как «сантименты», а это должно означать, что с профессиональной точки зрения они являются чем-то низкопробным.
Профессиональные удобства и интересы не могут, однако, служить надежными путеводителями в области общественной мысли. Вопросы, не затрагиваемые экономической наукой, проблемы красоты, человеческого достоинства, приятной и продолжительной человеческой жизни это, быть может, неудобные вопросы, но они имеют важное значение.
В книге, где много внимания уделено изменениям, особенно полезно, вероятно, сказать несколько слов о реакции экономиста на перемены. Она в общем носит консервативный характер и это справедливо не только в отношении немногих называющих себя консерваторами, но и в отношении значительного числа экономистов, которые не колеблясь причисляют себя к либералам.
Поиски причин этого явления приводят нас к вопросу о двойственном характере изменений, с которыми имеет дело экономическая наука. В естественных науках химии, физике, биологии изменения связаны только с научными открытиями, с улучшением состояния наших знаний. Предмет такой науки не изменяется.
В экономической науке, как и в других общественных науках, изменениям подвержены как наши знания, так и изучаемый объект. Наши знания о том, как образуются цены, не остаются неизменными, они совершенствуются. Но изменения происходят и в самом механизме ценообразования.
Они имеют место и тогда, когда на смену мелкому собственнику, лишенному власти над рынком, приходит гигантская корпорация, обладающая подобной властью, и в тех случаях, когда они уступают дорогу государственному регулированию цен.
Экономистам не свойственна врожденная склонность отвергать новшества, но их реакция на эти перемены неодинакова. Новые знания или новая интерпретация существующих знаний воспринимаются ими весьма благожелательно. Что же касается изменений, происходящих в самих изучаемых институтах, то они доходят до сознания экономистов гораздо медленнее.
Так, в течение по крайней мере последних пятидесяти лет наблюдалась готовность к быстрому признанию нового подхода к законам, определяющим уровень заработной платы на рынках, характеризующихся конкуренцией. Некоторые из них действительно получили признание. Но вот существование профсоюзов долгое время не учитывалось в теории заработной платы. Несмотря на то что специалисты по экономике труда исходили из существования профсоюзов как из непреложного факта, более именитые специалисты в области экономической теории продолжали исходить из предпосылки, что на рынке труда «помех не существует»1. Учение о фирме и способах получения ею на рынке максимальной прибыли равным образом подвергалось за последние десятилетия бесконечным усовершенствованиям.
Эта теория исходит из предположения, что человек, максимизирующий прибыль, и есть получатель всей этой прибыли или ее подавляющей части. Но так обстоит дело на какой-нибудь молочной ферме в Висконсине, а не в современной крупной корпорации, где управляющие получают жалованье, а прибыли достаются акционерам, ко-
1 См., например: F.H. Knight, Wages and Labor Union Action in the Light of Economic Analysis, в кн.: «The Public Stake in Union Power», Charlottesville, 1959.
торых управляющие никогда в глаза не видали. Несмотря на то что крупная корпорация, как и профсоюзы, явление далеко не новое, она так и не нашла отражения в главных разделах экономической науки1.
Крупные государственные закупки продукции, производимой на предприятиях с передовой техникой, широкое вмешательство государства в сферу регулирования цен и заработной платы, широко распространенное изобилие с его очевидным влиянием на экономические проблемы, которые оно частично решает, всем этим явлениям еще предстоять пробить себе дорогу в главные разделы экономической теории.
Консерватизм в этой области в какой-то степени оправдан. Участники экономических дискуссий долгое время находились под впечатлением неудавшихся переворотов или новшеств, которые не повлекли за собою существенных перемен. Отказ от серебряной валюты, предписания рузвельтовского закона о восстановлении промышленности, результаты законодательства о минимуме заработной платы, судебные постановления, которые подвели олигополию под закон Шермана, принятие закона Тафта-Хартли и поправок к нему все эти нашумевшие события не имели глубоких последствий. В конечном счете они мало что изменили.
Это побуждало экономистов относиться с недоверием к институциональным изменениям.
1 Функционирование корпоративной системы до сих пор не получило точного объяснения; если же некоторые из имеющихся объяснений признать точными, то существование этой системы, по-видимому, трудно оправдать (Edward S. Mason, The Corporation in Modern Society, Cambridge, 1959, p. 4. Эти слова принадлежат человеку, считающемуся главным авторитетом в вопросах современной корпорации).
Но экономисты отказываются от признания существенных и долговременных изменений еще и потому, что такая позиция представляется им более научной. Физика, химия, биология и геология суть бесспорные науки; предмет этих наук не подвержен изменениям. Для того чтобы экономическая теория была столь же научной, она, как полагают, должна покоиться на таком же прочном основании. Если этого основания в действительности нет, то достаточно предположить, что оно существует. Признавать значение глубинных изменений это значит усомниться в научных достоинствах экономической теории.
Отрицать их значение это значит придать себе гораздо более высокий вес в научных кругах.
Эти установки вполне соответствуют также коренным профессиональным интересам. Для интеллигента знания это то же, что мастерство для ремесленника и капитал для бизнесмена. Всем им свойственна боязнь отстать от требований времени.
Но интеллигент имеет гораздо больше возможностей противиться этому устареванию, чем ремесленник или бизнесмен. Машина, вытесняющая ремесленника, вполне осязаема. Единственно возможная для ремесленника линия сопротивления вполне ясна организовать бойкот фабричных товаров или взять в руки кувалду, чтобы вдребезги разбить машину. Обе эти меры наталкиваются на общественное осуждение. Устарелая машина, принадлежащая бизнесмену, тоже вполне реальна.
Методы, к которым он прибегает для того, чтобы выйти из положения, регулирование и сдерживание новшеств также носят предосудительный характер. Интеллигент же имеет возможность отрицать наличие каких бы то ни было новшеств. Он может настойчиво утверждать, что факторы, способствовавшие предполагаемому устареванию его взглядов, являются плодом досужей фантазии. Он может быть луддитом, не применяя насилия и даже не сознавая того, что он выступает в подобной роли.
Было бы поистине удивительно, если бы такая возможность не использовалась.
Книга, имеющая дело с изменениями и их последствиями, заведомо требует, чтобы читатель и критик были расположены признавать как сам факт наличия изменений, так и их значение. Такова особенность данной книги.
Однако задача автора облегчается тем обстоятельством, что исследуемые в книге изменения не являются незаметными. Достижения современной науки и техники вполне очевидны. Большинство будет склонно предполагать заранее, что эти достижения должны были оказать воздействие на организацию экономики и общественное поведение.
Факт существования крупной корпорации скрыть нелегко. Немного найдется людей, склонных полагать, что влияние, оказываемое в обществе компанией «Дженерал моторс» на наемных работников, рынки, потребителей и государство, ничем не отличается от влияния в обществе висконсинской молочной фермы. Не подлежит сомнению, что государство выступает ныне в экономических делах гораздо более мощным фактором, чем пятьдесят лет назад.
Не покажется неправдоподобным и утверждение о том, что наука, техника и организация предъявляют новые требования к учебным заведениям и что они изменили соотношение сил между такими факторами производства, как капитал и организация.
Больше того, многие согласятся с тем, что бремя доказательства должно быть возложено на людей, утверждающих, что эти перемены ничего не меняют в теоретических положениях, касающихся экономической жизни. Именно на них я и хотел бы возложить это бремя.
